Грюнштейн отозвался на это с полным сочувствием и взялся действовать в пользу цесаревны среди своих товарищей.

Через несколько дней он уже объявил о полном согласии двенадцати человек преображенцев. Через некоторое время их уже было тридцать, поклявшихся постоять за цесаревну, хотя бы пришлось поплатиться жизнью.

И постепенно партия, мечтавшая о перевороте, начала вслух выражать свое желание.

Видно, что бразды правления ослабли.

Действия Лестока и всех приверженцев цесаревны были настолько неосторожны, что многие разумные люди, петербургские сановники или придворные, дивились, что против них не принимается никаких мер.

Объяснилось это лишь впоследствии — отчасти беспечностью, отчасти невероятным упрямством правительницы. Отдалив от себя когда-то Миниха, жившего теперь в Петербурге вполне частным человеком, без всякого влияния на дела, Анна Леопольдовна отдалила от себя и другого человека, еще более полезного, опытного и дальновидного, старика графа Остермана.

При дворе главную роль, влиятельную и властную, играл саксонский посланник Линар, и все делалось по его желанию. Только ему вполне повиновалась правительница, и он же из-за прихоти, простого каприза поссорил ее с Остерманом. Вместе с тем, сам впервые находясь в России, Линар не знал и не видел ничего и воображал, что положение правительницы так же сильно и крепко, как и всякого монарха в Европе.

Вместе с тем Анна Леопольдовна была занята по его же наущению подготовлением своего рода переворота. Она хотела принять титул императрицы и царствовать как бы вместе со своим сыном до его совершеннолетия.

Пришел ноябрь, и до правительницы начали доходить слухи о «продерзостной» затее приверженцев цесаревны. Но цесаревна была в дружеских с ней отношениях, бывала ежедневно у нее, и когда заходила речь об ее претензии очутиться на месте Анны Леопольдовны или императора, то обе приятельницы — и правительница, и цесаревна — вместе смеялись над слухами и сплетнями.

Наконец однажды давно удаленный правительницей старик Остерман попросил аудиенции, явился и увещевал ее принять меры осторожности, так как приверженцы цесаревны все увеличиваются и, не стесняясь, ведут противогосударственные речи.

— Так, например, — заявил Остерман, — доктор цесаревны прямо рассказывает повсюду, что вскоре произойдут в Петербурге важные обстоятельства, которые удивят всю Европу.

Правительница отнеслась к словам старика, как к шутке, и вместо всякого ответа стала показывать ему красивое платье, только что доставленное для младенца-императора. Остерман уехал изумленный и недоумевающий.

Не прошло несколько дней, как другой человек, личность не последняя в столице — граф Левенвольд получил такого рода известие от кого-то из друзей, что решился поздно вечером отправиться во дворец. Он узнал, что правительница уже легла почивать, написал записку и послал ее с фрейлиной Менгден, прося видеть правительницу немедленно. На отказ ее он велел ей передать, что в Петербурге замышляется против нее заговор.

Фрейлина Менгден принесла Левенвольду ответ правительницы резкий и краткий:

— Ее высочество приказала ответить, что вы сошли с ума!

Через неделю после этого Анна Леопольдовна получила письмо пространное, но анонимное из Бреславля. В нем ее извещали о заговоре в Петербурге с целью низвергнуть императора Иоанна и провозгласить императрицей Елисавету Петровну. В письме были малейшие подробности, как все затевается, и почти все главные участники были названы по именам.

Помимо имен французского посланника Шетарди и доктора Лестока, были и имена некоторых сановников и даже имена некоторых Преображенских солдат из дворян.

Правительница смутилась в первый раз.

В тот же вечер у нее, по обыкновению, собралось много гостей, и в том числе была, конечно, и цесаревна. Анна Леопольдовна решилась объясниться с ней. Выйдя из гостиной к себе в спальню, она через ту же фрейлину Менгден вызвала к себе цесаревну, которая играла в карты.

Правительница стала серьезно говорить с ней о тех слухах, которые ходят по Петербургу. Цесаревна отвечала ей так же, как и всегда, шутливо. Анна Леопольдовна заявила, что на этот раз дело иное… она получила письмо из-за границы.

Кончилось тем, что доверчивая женщина взяла это письмо и прочла его цесаревне. И эта, слушая чтение, увидала сама, что письмо — от первой строки до последней — было достоверное и точное изложение всего того, что творилось вокруг нее и даже в ее комнатах.

Разумеется, она тотчас же стала увещевать правительницу, что все это ложь, и кончила тем, что расплакалась. Увидя ее слезы, правительница тоже расплакалась. Обе расцеловались и вместе вышли снова в гостиную… Но теперь, уже наоборот, правительница была совершенно спокойна, а цесаревна скрывала свое волнение.

На другой же день австрийский посланник, уведомленный своим правительством, что французский посланник Шетарди затевает в Петербурге переворот в пользу Елисаветы, явился к правительнице и передал ей все то, что узнал из Вены. Анна Леопольдовна только рассмеялась и объяснила, что слухи эти слишком поздно дошли до него. Вот уже сколько времени ей покоя нет от всяких вралей и доносчиков, и даже она удивляется, как он, в качестве посланника, так поздно узнал то, что знает последний обыватель.

Австриец вышел от правительницы, горячо воскликнув:

— Умоляю вас спасти себя и императора! Вот мои последние слова как представителя дружественного государства!

За это время принц Антон был в сильной размолвке с женой, и хотя до него, конечно, тоже доходили всякие слухи о действиях приближенных цесаревны, но он ничего не говорил жене. Впрочем, и он мало доверял этим слухам, видя цесаревну ежедневно веселую, беспечную, думающую только о балах и увеселениях. Но теперь, однако, и принц был однажды озадачен и встревожен. Уведомленный близкими ему людьми, он явился к жене, требуя от нее ради безопасности императора — его сына — тотчас же расставить пикеты по разным местам Петербурга, а одновременно приказать арестовать несколько лиц, и прежде всего доктора Лестока.

Может быть, правительница и согласилась бы на это, но она посоветовалась с Линаром и затем ответила мужу, что ему, так же как и многим, мерещится всякий вздор.

Между тем в действительности движение в пользу цесаревны становилось все серьезнее, и был уже заранее определен день для исполнения опасного предприятия. Было назначено шестое января — Крещение. Но вдруг пришлось поневоле начать спешить.

Стало наверно известно, что правительница, ввиду минования года со смерти Анны Иоанновны, объявит себя императрицей. Кроме того, вследствие всяческих стараний, внушений и убеждений старика Остермана правительница согласилась на отправку трех батальонов гвардейцев на границы Швеции, с тем чтоб в эти батальоны были зачислены все те гвардейцы, которых подозревали, что они — главные приверженцы цесаревны.

Шетарди и Лесток поняли, что поневоле наступило время действовать…

И 24 ноября, почти ровно через год после падения герцога и возвышения Анны Леопольдовны, Петербург увидал повторение, почти буквальное, того же самого…

Такой же государственный переворот произошел точно тем же способом. Только действующие лица переменились, а событие было как бы простым повторением предыдущего.

Утром Лесток уговорил цесаревну решиться, не откладывая ни единого дня. Цесаревна плакала и не решалась. Она была, собственно, довольна своим существованием и счастлива, а ей грозила ссылка или заточение в монастырь в случае неудачи.

Чтобы подействовать сильнее на воображение робкой и малодушной Елисаветы, Лесток привез с собой и показал ей две картинки: одна изображала ее императрицей на троне, в короне и порфире, другая изображала ее же в иноческом одеянии и в монастырской келье.

В ту же ночь, долго промолившись у себя в спальне, цесаревна после полуночи села в сани и в сопровождении Лестока и Воронцова выехала в Преображенские казармы.

Недалеко от казарм ее ожидали тридцать человек рядовых, самых преданных.