Если мужчина выглядел щеголем или попросту носил в петлице бутоньерку, цветочницы окликали его: «Капитан!» или «Красавчик!» (вероятно, так проявлялась последняя нежность восемнадцатого века). И даже если он спешил на какую-либо деловую встречу, это приветствие заставляло сбавить шаг и почувствовать себя настоящим мужчиной.
Фонтан «Эрос» принадлежал им и только им. Он занимали его ступени и освежали гвоздики и розы в его воде. Их голоса, перекрывая шум Пиккадилли, разрезали воздух как ножи:
— Фиалки, красавчик, фиалки! Пенни за букетик…
— Доброе утро, капитан! Как насчет моих прелестных гвоздик?
Это был своего рода столичный шик, отголосок эпохи рыцарской галантности, снизошедшей на век шляп-котелков; мужчины, которым она была адресована, удалялись с ощущением, что серж [45]их костюмов не серого, а алого цвета, и в руках у них не зонтик, а шпага.
Положившие начало пестрым цветочным рядам на самых известных площадях мира, всеобщие любимицы, цветочницы с Пиккадилли были девушками из низов, кокни. И только сейчас, когда они, последние жрицы богини Флоры, исчезли, мы осознали, насколько без них поблек Лондон. Почему они ушли? Не потому ли, что прошел век бутоньерок?
Не потому ли, что Вестминстерский муниципальный совет запретил уличную торговлю на Пиккадилли? Я полагаю, именно поэтому.
Что за ужасная перемена постигла площадь после ухода восхитительных цветочниц! Со времен войны к ступеням фонтана стал приходить неопрятный заезжий люд, провинциалы, солдаты, моряки и их подружки; они часами сидят, наблюдая за оживленной жизнью площади, а ночью созерцают огни города, представляющие, по словам Г. К. Честертона, замечательное зрелище для тех, кто не умеет читать. Центр площади Пиккадилли, который выглядел так чудесно с корзинками примул и фиалок весной, роз — летом и георгинов — осенью, сейчас, по моему мнению, являет собой весьма гнетущую и прискорбную картину. Я думаю, привычка сидеть вокруг фонтана появилась во время войны, и привнесли ее американские солдаты, которые жевали жвачку и мрачно курили сигары, недоумевая, какого черта они делают в Лондоне.
Популярность статуи «Эрос» — творения, отправившего своего создателя Альфреда Гилберта в изгнание, — необъяснима. Почему эта маленькая крылатая фигура стала такой популярной в наши дни? Ее любят не за изящество и красоту, или, лучше сказать, не только за это. Возможно, за то, что она излучает легкость и веселье, традиционно царящие на Пиккадилли. Я помню, как однажды на викторине, которая помогала скоротать время путешествия через океан, одна из сильных команд проиграла, не ответив на вопрос: «Из чего сделана статуя Эроса?» Правильный ответ — алюминий. Думаю, это первая статуя, сделанная из алюминия. И конечно, Эрос — не просто статуя, а своего рода легкий алюминиевый каламбур. Когда Гилберту поручили спроектировать мемориал седьмого лорда Шэфтсбери, филантропа, в честь которого названа Шэфтсбери-авеню, скульптору пришла в голову идея поместить на пьедестал бога-лучника, который как бы посылает стрелу на авеню имени филантропа. Но кто-то из министерства общественных работ, тот, кто, очевидно, не любил каламбуров, развернул Эроса, и шутливая идея Гилберта потеряла смысл. Бедняга Гилберт был чрезвычайно темпераментным человеком и любил крушить свои работы; он так рассердился, что предложил расплавить готового Эроса, продать и раздать деньги бедным. Затем, стряхнув английскую пыль со своих ног, он на двадцать лет уехал жить за границу и вернулся только по личной просьбе короля Георга V.
Как бы я хотел, чтобы ученые вместо обещанных нам полетов на Луну изобрели машину времени и предлагали время от времени провести уик-энд в прошлом! Я бы хотел перевести стрелки часов назад и прогуляться по Пиккадилли времен Якова I, например в 1603 году. Тогда я мог бы дать ответ, насколько все написанное лондонскими топографами о Происхождении странного названия «Пиккадилли» является правдой.
В 1600 году на месте, которое ныне зовется Пиккадилли, не было домов, и носило оно название «дорога на Рединг». «Диким воловиком поросли сухие склоны канав», — пишет Герард в «Травнике»; там, где сегодня громоздятся высокие каменные дома, журчали ручейки, зеленели пастбища и живые изгороди. В средневековых записях 1623 года найдено упоминание о том, что некий йомен Уильям Кебл проживает около «усадьбы Пиккадилли». Это первое упоминание о Пиккадилли. Пройди мы по Пиккадилли в 1623 году, когда правил Яков I, а после смерти Шекспира прошло семь лет, мы бы увидели пять-шесть небольших строений на возвышенности Хэймаркет и один очень красивый дом (ныне Грейт-Уиндмилл-стрит) под названием «Усадьба Пиккадилли», принадлежавший портному по имени Роберт Бейкер.
Полагаю, в этом названии таилась насмешка: современники Бейкера, видимо, решили, что он слишком усердствует в своем желании быть похожим на дворянина, проживающего в деревне. Другими словами, ставит себя немного выше, чем он есть на самом деле. Возможно, некоторые остряки, зная, что его магазин полон picadils, или picadillas, на которых Бейкер и сделал состояние, в шутку прозвали его дом «усадьбой Пиккадилли» и так невольно подарили миру одно из самых известных названий.
Picadil— так назывался тугой накрахмаленный рюш или воротник, иногда натянутый на каркас из проволоки. Он стал модным в начале XVII века, а к середине века превратился в широкий кружевной воротник, закрывавший плечи. Этот воротник часто встречается на картинах Ван Дейка. Мода прошла во времена Карла II, когда огромные мужские парики сделали ношение picadilневозможным. На смену ему пришел галстук и шейный платок.
На Пиккадилли располагалось еще одно заведение с интересным названием «Поместье цирюльника». Тут находился один из самых известных игорных домов того времени, который держал цирюльник графа Пемброка Саймон Осбальдстон. В поместье имелись две лужайки для игры в шары, теннисный корт, тенистые, посыпанные гравием аллеи, столовая и четыре комнаты на последнем этаже для карточных игр и игры в кости.
Названия некоторых улиц также связаны с давним прошлым Пиккадилли. Уиндмилл-стрит служит напоминанием о мельнице, которая стояла напротив современного мюзик-холла «Уиндмилл». Сено веками продавалось на сенном рынке Хэймаркет. А название Вайн-стрит напоминает о виноделах и виноторговцах и родилось во времена, когда монахи-бенедиктинцы Вестминстерского монастыря держали здесь виноградник. Пиккадилли начала обретать нынешние очертания с появлением особняков знати в правление Карла II.
Старые средневековые дворцы Стрэнда, больше похожие на оксфордские колледжи, чем на дома аристократов семнадцатого века, безнадежно устарели, и жилой район Стрэнд утратил прежний облик. Старые дворцы были проданы, их место заняли новые улицы, но имена прежних владельцев сохранились.
Развитие Лондона за пределы городской стены началось с закрытия монастырей в правление Генриха VIII и, несмотря на репрессивное законодательство, продолжилось в эпоху Елизаветы и первых Стюартов. До этого город был зажат со всех сторон владениями мужских и женских монастырей. Монастырь кармелитов в Уайтфрайарз, монастырь францисканцев в Холборне, монастырь ордена Святого Иоанна Иерусалимского, а также бенедиктинская женская обитель в Кларкенвелле и монастырь в Смитфилде — лишь немногие и самые известные из них.
С переходом этих обширных территорий из церковной собственности в частное владение Лондон начал разрастаться во всех направлениях, за исключением королевских земель на западе. Ни постановления парламента, ни королевские запреты не могли остановить застройку бывших монастырских земель и быстрое расширение перенаселенного города, наступавшего на окрестные деревни.
Это был естественный рост, и ничто не могло его остановить. Вест-Энд в этом смысле значительно отличался от остальной части города. Здесь торговля землей и строительство обрели аристократический размах. Особняки знати появились при Карле II, потом застройка городского квартала была приостановлена из-за гражданской войны и получила новый стимул с восстановлением на троне Карла II. Ажиотажу вокруг Вест-Энда способствовал и Большой пожар. Те, кто разделял изгнание с королем, были награждены землями, и Вест-Энд начал развиваться вокруг королевского двора: появлялись особняки, имения, дома, площади.