Маленький Грин-парк имеет собственную ауру. На севере он граничит с самой известной и людной улицей в мире. Какой гость Лондона не увозил с собой воспоминания о том, как летним утром он сидел в Грин-парке и смотрел сквозь деревья на поток машин, летящих по Пиккадилли? Я помню, как однажды разговорился в Грин-парке с неким иностранцем, и он сказал мне, что этот парк — самое необычное место в Лондоне.

— Почему? — спросил я.

— Да вы взгляните! — воскликнул он. — Вокруг пасутся овцы — в самом центре Пиккадилли! В голове не укладывается! Разве овцы в городе — это для вас обычно?

И я с ним согласился.

Обычное явление для Грин-парка — люди, спящие на траве. Впрочем, сейчас их меньше, чем прежде. В период между войнами Грин-парк стал настоящей спальней на открытом воздухе для безработных и нуждающихся. Многие были бродягами, некоторые забредали сюда случайно, но преобладали, естественно, завсегдатаи, хорошо известные парковым сторожам.

«Я знаю всех их, — сказал мне один сторож, — уже многие годы. И сейчас, и раньше среди них попадались те, кому действительно не повезло, но большинство и дня в своей жизни не проработало. Нынче вроде как ни к чему на улице спать, но они лучше умрут, чем пойдут ночевать в приют или ночлежку. Верно, их пугает одна только мысль о мытье. Они слоняются ночами по аллеям, иногда засыпают на скамейках, а утром, как только парк открывается, идут на Овечий луг, который мы, сторожа, зовем «ночлежкой». Иногда кто-нибудь исчезает, бывает, что надолго. Даже начинаешь беспокоиться, уж не умер ли, бедолага? А потом вдруг замечаешь — да вот же он, полеживает себе на травке с газетой на лице. Окликнешь его: «Привет! Вернулся?», а он ничего тебе не ответит, в лучшем случае, проворчит что-нибудь себе под нос».

Летними вечерами жизнь в Грин-парке в основном сосредоточена вокруг эстрады для оркестра и на гравийной дорожке, которая ведет от Пиккадилли к Мэлл. Называется эта дорожка, да будет вам известно, Аллеей королевы — в честь королевы Каролины, жены Георга II, обожавшей лондонские парки и придумавшей озеро Серпентайн.

Непохожая на истории двух других парков, история Грин-парка довольно банальна, за исключением связанных с ним серии ограблений и нескольких дуэлей; тем не менее в восемнадцатом столетии мода неожиданно презрела Гайд-парк и Сент-Джеймский парк и благосклонно обратилась к Грин-парку. Тогда вдруг стало модным прогуливаться в парке вечерами, с четырех до пяти, а летом — пока не зайдет солнце. В то время здесь можно было встретить весь высший свет Лондона — аристократов, богачей и красавиц в вечерних туалетах; эти люди прогуливались по аллеям парка и вели между собой непринужденные беседы. В те дни общество было небольшой, замкнутой кастой, все знали друг друга, а широкая публика слеталась на аристократов и их прекрасных спутниц, как современная толпа — на звезд кино на премьере. Полагаю, королевская ложа в Эскоте [36]— последний реликт былого парада роскоши и стиля; что касается подобных парадов в Грин-парке, они длились около полувека. Сколько драгоценных часов жизни тратилось на тщательные приготовления: натягивание перчаток, завязывание галстуков, надевание париков, примерку нарядов, отглаживание и отпаривание, нанесение пудры и прочей косметики… А ведь еще требовалось покрутиться перед зеркалом! И все для того, чтобы в течение часа прогуливаться по парку! Перед мысленным взором непроизвольно возникают картины: жилище франта с разбросанными по нему галстуками, неприбранная дамская спальня, служанка, в слезах собирающая чулки, нижние юбки и пеньюары, которые мадам, сладко улыбающаяся по-над веером в парке, бессовестно разбросала. Как не улыбнуться грандиозности усилий, которые расходовались на то, чтобы подобрать соответствующий жилет, подыскать новую шляпку или, тем более, платье. Однако в те времена этот парад мод воспринимался чрезвычайно серьезно — и пользовался такой популярностью, что дома с балконами по Арлингтон-стрит, откуда открывался прекрасный вид на аллеи парка, сдавались в наем за баснословные деньги — четыре тысячи фунтов в год.

Но неожиданно река атласа и парчи прекратила свой бег. Жеманный смех, хорошо продуманные эпиграммы и комплименты больше не звучали здесь, веера не трепетали кокетливо, черные трости больше не постукивали по гравию. Ужинать стало модно в 8–9 вечера, и эта перемена погубила парад. Появляться в парке означало ныне объявить себя вне общества, которое на континенте именуется «высшим светом».

Снятся ли тем, кто спит на траве, проходящие мимо туфли с красными каблуками? Представляли они себя когда-нибудь в центре толпы, разряженной в атлас и парчу, толпы, насмешливо взирающей на них сквозь очки, тычущей в них тростями из слоновой кости и величаво шествующей далее? Толпа хохочет, пожимает плечами — мол, откуда взялись в Грин-парке эти грязные, немытые оборванцы?

«Чтоб мне провалиться! — воскликнул бы пробудившийся бродяга. — Верно, кино приснилось!»

В молодые годы я написал роман о лондонских влюбленных, о бедняках и романтиках, что работали в Сити. Влюбленные все время пытались остаться наедине, но им это не удавалось. Помню, в одной из глав они даже забрались на Монумент [37], чтобы наконец поцеловаться. Конечно, в те дни я не знал о любви и Лондоне столько, сколько знаю сейчас, и никто не просветил меня, что влюбленные чувствуют себя уединенно даже на футбольном матче.

Эти смешные юношеские глупости вспомнились мне, когда однажды утром я прогуливался в Сент-Джеймском парке. В эти часы он полон молодых людей, читающих газеты в ожидании открытия офисов. Понаблюдав за ними некоторое время, я сообразил, что многие приходят сюда так рано, чтобы повидаться с девушками, обменяться с ними приветствиями — столь мимолетными, что они одновременно оказываются и прощаниями. Влюбленные, такие наивные и юные, что становится как-то не по себе, держатся за руки или, напротив, пытаются не держаться за руки, присаживаются на минутку под деревьями — и расходятся: он спешит на королевскую службу, а она — к своему «ундервуду» или в отдел женского платья.

На моих глазах юноша прощался с девушкой с таким надрывом, будто ей предстояло в одиночку пешком пересечь Конго, а не пойти на Пиккадилли. Это было душераздирающее прощание. Даже я, человек абсолютно посторонний, не остался равнодушным. В конце концов они смогли расстаться. По пути она несколько раз оборачивалась и махала рукой, а он понес свое уязвленное сердце в Уайтхолл. В любовной хвори непременно наступает момент, когда больному кажется, что если где-нибудь в Лондоне рухнет дымовая труба, она непременно свалится на голову твоего возлюбленного. Молодой человек явно находился именно на этой стадии. Вполне вероятно, эта пара встретится за ленчем из сэндвичей, но ведь до ленча еще нужно дожить! Принято считать, что в Уайтхолле работают люди, в чьих жилах кровь давно переродилась в чернила, но прогулка ранним утром по Сент-Джеймскому парку доказывает: среди обитателей Уайтхолла немало романтических Пеллеасов и прекраснодушных Мелисанд [38].

Ровно в девять утра парк меняется. В нем остаются няни с детскими колясками и те, у кого сегодня выходной; последние расставляют складные стульчики поближе к озеру. В тишине летнего утра мерное щелканье компостера, которым контролер пробивает билеты, разносится от здания Королевской конной гвардии до Букингемского дворца.

Сент-Джеймс — наиболее культурный из всех парков. Грин-парк не имеет ни одной клумбы, а Сент-Джеймский парк ими изобилует. Это парк-сад. О приходе весны возвещают тюльпаны, осенью цветут георгины. Другая особенность парка, придающая ему дополнительное очарование, — озеро. Представьте себе, в самом центре Лондона есть окруженное садом озеро, над которым летают дикие птицы; верховодит ими пеликан, чей далекий предок попал сюда при Карле II.