Дом буквально дышит Карлейлем. Если вам нравится этот автор, вы не останетесь разочарованным. Лично мне Карлейль не слишком интересен; я считаю его чем-то средним между Бернардом Шоу и Джоном Ноксом и не испытываю к нему той симпатии, какую вызывают у меня Босуэлл, Джонсон, Лэм, Ли Хант, Диккенс и многие другие. Насколько мне известно, у Карлейля не было простительных человеческих слабостей: он не страдал невоздержанностью к спиртному, как Босуэлл, не боялся смерти, как Джонсон, не идеализировал женщин, как большинство писателей. Тем не менее в нем должно было быть что-то привлекательное. В конце концов, человек, способный набить табаком глиняную трубку и положить ее на порог, чтобы любой проходящий мимо бедняк мог сделать затяжку-другую, просто обязан иметь в своем характере привлекательные черты — хотя чаще всего он бывал надменен и раздражителен.

Музей представляет собой очаровательный маленький домик в георгианском стиле с садиком позади; Карлейль арендовал его всего за 35 фунтов в год — любопытный штришок, показывающий, как обесценились деньги за минувшее столетие. Комнаты, разумеется, изобилуют предметами, свойственными любому дому-музею: мебель, которой пользовались Карлейли, перья, письма, фортепьяно, на котором играл Шопен, услаждая слух миссис Карлейль, картины, бюсты и — так и видишь воочию презрительную гримасу на лице Карлейля — халат великого человека и шаль его жены, обернутые целлофаном.

На верхнем этаже дома расположена звукоизолированная комната, в которой Карлейль тщетно стремился укрыться от шума улицы и реки и от кудахтанья «демонических птиц» во дворе соседнего дома. Его семейная жизнь с Джейн Уэлш Карлейль сопровождалась взаимными упреками и взаимным недовольством, хотя, как мне кажется, эти двое были искренне привязаны друг к другу. Вероятно, рождение ребенка — единственное, что могло бы утешить Джейн и облегчить ей жизнь с бессердечным эгоистом. Когда Карлейлю был семьдесят один год, а Джейн — шестьдесят пять, она отправилась на прогулку в экипаже, прихватив с собой собачку. Животному не сиделось, экипаж остановился, собачка выскочила на мостовую — и угодила под колеса другого экипажа. Джейн вышла, подобрала бездыханное тельце, вернулась в экипаж и как ни в чем не бывало продолжила прогулку. Однако умерла она от инфаркта, в том самом экипаже; когда открыли дверь, то увидели Джейн, сидящую со сложенными на груди руками, и тело собачки у нее на коленях.

В доме на Чейн-роу супруг покойной принялся изводить себя напрасными сожалениями о том, что при жизни не уделял Джейн достаточно внимания. Да, он был общепризнанным светилом английской литературы, как Джонсон в прошлом веке, но это больше не имело значения для унылого старика, который в последующие пятнадцать лет становился все более хрупким и вялым и постепенно утрачивал разум. Те, кому довелось навещать его в последние годы, видели перед собой дряхлого старика в халате — седая борода топорщится, голубые глаза уже подернулись пеленой, на голове ночной колпак, на ногах тапочки без задников… Он принимал гостей, сидя в кресле у камина, обложенный подушками. «Мне осталось немного, — сказал он одному посетителю, — и, по мне, уж чем скорее, тем лучше». В феврале 1881 года Карлейля перенесли из спальни в гостиную на первом этаже. Ему было тогда восемьдесят шесть лет. За день до кончины он, как утверждают, пробормотал себе под нос: «Так вот ты какая, смерть…»

Мои печальные размышления — а вся обстановка в доме напоминает о последних годах жизни Карлейля — прервала служительница, извинившаяся за то, что смогла уделить мне внимание только сейчас.

— У нас работают водопроводчики, — пояснила она. Сразу стала очевидной причина доносившегося откуда-то из глубины дома стука. — Понимаете, мы решили наконец провести канализацию и установить ванну. Я проработала здесь сорок пять лет и никак не могу поверить! Потому и бегаю к ним при каждом удобном случае, чтобы убедиться, что это не сон.

— Неужели у Карлейля не было ни ванны, ни уборной? — удивился я.

— Он пользовался сидячей ванной, а уборная в саду.

Я попрощался с Чейн-роу в отличном настроении — еще бы, ведь мне удалось оказаться здесь в поистине исторический миг!

Два других гения, Тернер и Уистлер, окончили свои дни по соседству с Карлейлем. Мемориальная табличка на стене дома номер 119 по Чейн-уок извещает, что Дж. М. У. Тернер скончался здесь в 1851 году. Этот маленький дом стал свидетелем экстраординарного «исчезновения» художника — в самом расцвете славы (или, быть может, уже в начале пути с вершины).

Тернер был весьма странным человеком. Сын лондонского цирюльника, он отличался красным, цвета лобстера, лицом и пронзительными серыми глазами. На публике он вел себя грубо и невежливо, тогда как с друзьями бывал весел и добродушен; впрочем, он всегда оставался подозрительным и уклончивым в ответах, и, как ни удивительно, этот великий импрессионист совершенно не умел излагать свои мысли и чувства в словах.

Когда ему исполнилось семьдесят два года, он решил исчезнуть. Ему принадлежал очаровательный дом в Вест-Энде, однако сам он там не появлялся, хотя дом был открыт для гостей, которых радушно встречал эконом. Как бы то ни было, на протяжении четырех лет никто не знал, где Тернер обитает.

Он внезапно объявлялся на публичных мероприятиях и столь же внезапно исчезал. Как ни пытались друзья выяснить, куда он пропадает, Тернер ловко выпутывался из расставленных ими капканов и умело заметал следы.

Лишь перед самой его кончиной выяснилось, что все четыре года он провел в доме номер 119 по Чейн-уок под именем адмирала Бута — или «Пагги». Вместе с ним под крышей этого дома проживала развязная шотландка, гигантского роста женщина по имени София Кэролайн Бут, с которой он познакомился еще в молодости. Он звал ее «старушкой», она его называла «голубчиком». На крыше дома он установил перила и, выходя на рассвете в старом халате, опирался на них, наблюдая восход солнца над Темзой. Те, кто знал его исключительно под именем адмирала Бута, должно быть, полагали, что видят перед собой старого морского волка, на склоне лет осевшего на суше; при этом Тернер, хоть он и был богат, последние годы жизни провел так, словно за душой у него не осталось и шиллинга. Дом, ныне перестроенный и расширенный, был так мал, что, когда Тернер умер, гробовщики не смогли пронести гроб в спальню и им пришлось, вопреки обычаю, переносить вниз покойника.

Уистлер жил на расстоянии нескольких домов от Тернера по той же Чейн-уок. В молодости он наряжался в диковинные эксцентричные наряды, не лез за словом в карман, к месту и не к месту проявлял остроумие — словом, был в Челси довольно заметной фигурой еще до того, как стал знаменитым художником. Арендовав в тридцать с небольшим лет дом номер 96 по Чейн-уок, он устроил что-то вроде торжественного приема по этому поводу. На приеме присутствовали многочисленные друзья и знакомые, в том числе брат и сестра Россетти. По неведомой причине украшение гостиной он пожелал отложить на утро того дня, когда был назначен прием. Двое молодых людей, приглашенных им в помощники, запротестовали — дескать, краска не успеет высохнуть.

«Подумаешь! — беспечно воскликнул Уистлер. — Тем красивее она будет смотреться!»

К вечеру стены гостиной приобрели оттенок человеческой кожи, а двери отливали желтым, и эту цветовую гамму гости уносили домой на своей одежде.

В этом доме художнику позировал Карлейль — для того самого портрета, который получил такую известность. Первоначально Уистлер сказал, что ему хватит трех сеансов, однако в итоге сессия затянулась. Карлейль оказался нетерпеливой моделью. Он неоднократно предлагал Уистлеру «подстегнуться», а художник прикрикивал на него: «Ради всего святого, не вертитесь!»; наконец Карлейль взбунтовался и стал рассказывать всем вокруг, что Уистлер — «самый бестолковый тип на земном шаре».

Художник покидал Челси, возвращался, снова уезжал — и вернулся в последний раз, чтобы умереть. В пятьдесят три года он женился на вдове по имени Беатрикс Годвин, чья кончина девять лет спустя погрузила его в пучину одиночества и отчаяния. Несколько лет подряд он скитался по Лондону, жил то у друзей, то в меблированных комнатах, пока, уже больным шестидесятисемилетним стариком, не нашел обратную дорогу на Чейн-уок — на сей раз в дом номер 74.