— Хорошо…
— А? — отрывалась я от совсем не увлекательного чтения. — Что хорошо?
— Хорошо, что ты у меня есть, то был мой лучший день в Риме…
— Люциус, ты пьяный, и ты уже говорил мне это вчера, и на прошлой неделе тоже говорил!
— Я помню, Гермиона, просто хочу, чтобы ты знала! — злился он. Мне обычно в такие минуты хотелось обнять его сильную, но такую несчастную фигуру, что я и делала.
Не все мои дни в семье Малфоев были счастливыми, не все были хотя бы сносными, за многие из них я понесу наказание, так и не раскаявшись, а за некоторые, немногие, попрошу прощения, но как бы там ни было, Том Риддл подарил мне настоящую семью. Кто знает, может, не случись у Артура приступа глупого мщения, я бы так и не узнала, что это значит. Рон мне нравился, он был своим парнем, но мы не подходили друг другу, я его подавляла, а он меня беспрекословно слушался. Что ж тут хорошего, что за семья бы у нас вышла? Я в роли Молли?! Ужас!
Другое дело Люциус, совсем другое дело! Он никому не позволял себя подавлять, и на следующий же день после злополучного собрания представил Лорду некие неопровержимые доказательства несоответствия Нотта занимаемой должности. Если конкретнее — колдографии, на которых его сын развлекается с некой хорошенькой магглой легкого поведения, щедро сдобренные красочным рассказом мужа о попустительстве Альберта таким вот наклонностям Теодора. Политика политикой, но чтобы приближенные велись на свои же уловки и позорили чистую кровь? Нет, такого он стерпеть не мог, ну а леди Малфой это так — его личный, и весьма разумный, как показало время, каприз.
В январе 2004 года мой муж стал министром магии. На его колючий надменный взгляд и белую шевелюру теперь можно было наткнуться где угодно! Будь то карточка в обертке от шоколадной лягушки, или громадный плакат в Атриуме Министерства, свеженький свод законов с его высокомерной миной на обложке или «Ведьмополитен» с прыгающим от восторга заголовком «Самый красивый Министр магии по результатам анонимного опроса!» Только мне было известно, что должность Люциус «взял» по инерции, и не выступи Нотт с обвинением, занимал бы он свой высокий пост до конца дней.
Летом того же года судьба сжалилось над Драко и, наконец, перестала красть у него драгоценное время и саму жизнь.
— Гэб, подай воды… — хриплым голосом попросил он брата, рисующего в воздухе таинственные лабиринты.
Я никогда не видела моего Габриэля таким счастливым, как в тот день, и больше не увижу. Он невербально, сам того не замечая, наколдовал целый кувшин воды, выбежал в коридор и закричал, не в силах справиться с раздиравшей его радостью.
Вновь вспыхнул свет, жизнь возобновилась, недоброжелатели умолкли, дети продолжали расти, Драко поправляться, а муж и я — работать.
* * *
Черт дернул меня прогуляться по окрестностям Уилтшира тем днем! Захотелось размять ноги, видите ли! И детей с собой прихватить, для той же цели! Мол, и от поместья недалеко, и посмотреть на то, как живут те, с кем по соседству живем мы, показалось весьма увлекательным! Глупая…
Заход в маггловскую кондитерскую прошел гладко. Габриэль и Доминик, сын Алексии, до отвала наелись заварных пирожных и вели себя мирно. В магазине электроприборов они лишь хихикали и норовили «усовершенствовать» электрочайник, тостер и микроволновую печь, за что получили подзатыльники и угомонились. Но проходя мимо красочной детской площадки с горками, качелями и каруселями Габриэль изменился в лице, а я прозевала тот момент, когда мой восьмилетний сын скинул с себя маску детства и беззаботности. Увы, я редко угадывала такие его изменения. Засмотревшись на витрину магазина через дорогу, и думая лишь о времени в маггловском мире, пролетевшим стремительно и мимо меня, равно как и переменчивая маггловская мода, а ведь мама моя наверняка носила такие узкие брючки и туфли на тонком каблучке…
— Левее, вот на ту, рыжую! Смелее давай, никто не видит, я потом нас всех укрою!
— Но я не хочу, ей будет больно… — Доминик готов был зареветь.
— Зато ты себя проявишь, как сильный маг, ты же не хочешь быть слабым? — Габриэль держал в своей руке дрожащую ладошку приятеля и направлял её на девчушку с рыжими косичками, копающуюся в песочнице и не подозревающую, что песочный замок — это последнее, что она могла бы сделать в своей короткой жизни.
— Говори, кому сказал! К-р-у-ц-и-а-т-у…
— Остановись! — заорала я, обратив на себя внимание двух мамаш с младенцами. Беспокоиться им следовало не обо мне, а о двух мальчишках, играющих с палочками, подаренными Темным Лордом!
— Ну мам, — заныл Габриэль, — мы просто играли!
— Да, тетя Герм, играли… — обреченно подтвердил Доминик, покрывающий и защищающий всех, кого можно и нельзя. На меня смотрели большие серо-зеленые глаза Волдеморта с пушистыми ресницами, словно говорящие, что он то все понимает и знает, но просит меня Гэба не ругать, ведь он его единственный друг, пусть и не всегда хороший, но …
Сердце сжалось от жалости. Доминик не оправдал чаяний своего отца и даже матери. Мальчик рос излишне добрым для этого жестокого мира, в котором на него возлагались большие надежды на распространение этой самой жестокости, излишне светлым, с душой, готовой обласкать любого, кто нуждается в ласке и заботе. Особняк Гойлов ломился от бродячих собак, прикормленных им, больных и заблудившихся сов, бездомных плешивых кошек, а однажды Доминик умудрился найти и притащить в дом, до смерти напугав Сюзанну, маленького дракончика с подбитым крылом, отчего Грэгори прозвал мальчугана Хагридом младшим, наотрез отказавшись называть его по-другому! Алексия злилась на пасынка и начинала топать ногами, лишь услышав «новое» имя сына, но поделать ничего не могла.
Три месяца назад Габриэль, на глазах у младшего друга, утопил в садовом чане трех котят, мотивировав свой «добрый» поступок заботой о кошке, матери тех пушистых комочков, правда, оставил одного, пояснив Доминику свое решение так:
— Она здоровее будет, не реви! И этого любить больше станет! — но мальчугана это сомнительное утешение не убедило. Он плакал навзрыд весь день и всю ночь. Объяснялся поступок сына легко, я недавно родила дочь — Сильвию, и старший сын всегда отворачивался, когда его отец подбрасывал младенца на руках, восхищаясь маленькой кареглазой леди, так похожей на свою мать. Хотя чаще он просто уходил, наградив и меня и восторженного Эйдена презрительным взглядом.
В общем, если пофантазировать, то легко можно было представить Риддла, коротающего вечера за увлекательной энциклопедией под мудреным названием «Генетика человека». Именно она, генетика, и дала сбой. Кто знает, может в роду Марволо, Риддлов, или Соррови в прошлые века, или чего уж там мелочиться — тысячелетия, закрался ангел, спустившийся с небес, дабы в далеком XXI веке показать Тому Марволо Риддлу фигу в лице его единственного сына и наследника?
Кроме меня, Алексии и Габриэля никто не знал о родстве Лорда и Доминика Гойла. Сын не мог не знать, так как секретов у Риддла от него не было, да и крестник чувствовал связь между своим крестным и маминым любимцем, кровную связь. Однако, если бы малыша внимательно рассмотрел Поттер, у него тоже не осталось бы вопросов, чей перед ним стоит ребенок и чьи пухлые губки бантиком ему улыбаются. Немножко сутулый от застенчивости, тихий, добрый, любознательный, то есть с характером противоположным своему родителю, внешне он — его уменьшенная копия. Я не видела Риддла ребенком, но уверена, он таким и был: худощавым, черноволосым, с большими умными и грустными глазами, правильными чертами лица, и вообще, очень и очень милым! Стоит заметить, конечно, что магический потенциал у него был громадной силы, но использовался в редких случаях, и лишь тогда, когда в нем кто-либо нуждался.
Единственная заслуга Габриэля в его общении с Домиником — его опека над ним. Он не позволял даже Темному Лорду прикрикивать на ребенка, раздражавшего того одним своим видом. Крестник всегда выходил вперед, закрывал малыша своей спиной и твердо, как настоящий мужчина, парировал выпад крестного, отвечая ему что-то вроде:
