Ну вот, Элеонора Симончини, мы и приехали. Теперь тебе уже ясно, что это не палец вдавливается тебе в задницу. Тебе ясно и то, что это не насилие, хотя, по всей вероятности, я тебе ее разорву. Ясно, что мы оба этого хотим, и ясно, почему. Все ясно. Впрочем, в этом-то и вся прелесть модальности Сакай: все становится предельно ясно. Но сейчас клавишу R2 нужно отпустить, настал момент, когда время должно течь в нормальном режиме, чтобы выполнить этот абсурдный ритуал, предначертанный нам судьей, — наше слияние в ночи бала призраков, наш симбиотический союз: plug-in [81]…

В этом году традиционной осени, по сути дела, так и не было. Ливневые дожди, затопившие подвальные этажи домов во всех странах Европы, долго, на протяжении нескольких недель, тащили за собой шлейф непогоды: холода, туманы и сырость, а потом как-то сразу принялась за дело гангрена зимы, и наступление нового времени года зачеркнуло даже само воспоминание о прекрасной летней погоде, которой в октябре так неожиданно нас побаловала природа. Ее сообщение вполне понятно: «Кончилась лафа, ребятки»; возможно сказано и несколько грубовато, но без единого катастрофического явления, которые, казалось бы, предрекала неестественная для осени жара. Это был подарок природы — погода в октябре; теперь все это поняли.

Сменилось время года, и привычки у людей тоже изменились. Раньше я никогда не обращал внимания на то, как погода может формировать наше поведение: режим дня, поездки, остановки, словом, все. За то время, что я провел здесь, места вокруг мне стали до боли знакомы, так что даже с закрытыми глазами я бы мог сказать, что где находится, но теперь здесь все сильно изменилось. Некоторые люди просто исчезли: например, пакистанца на перекрестке, мывшего лобовые стекла автомобилей, больше нет, а другие люди поменяли свой распорядок дня и поведение, однако изменение их привычек что-то не похоже на импровизацию, скорее кажется, что вместе с зимними теплыми одеждами из шкафов они вытащили и зимние привычки. В результате было задействовано и новое время, Хронос, который тоже перестроился: установил новые связи. Я все время нахожусь на одном месте, и эти перемены мне трудно не заметить: раньше некая череда событий, на первый взгляд, казалась случайной, но в действительности она была организована железно, так, что ее можно было выразить математической формулой (например, появляются Маттео и его мать, ежедневно посещающие кабинет физиокинезитерапии, + старик, который на выходе из подъезда зажигает сигарету и идет дальше, + карлица, шагающая из супермаркета с руками полными пакетов с покупками, — уходит муниципальный полицейский + приезжает мусороуборочная машина — Маттео с матерью возвращаются домой после процедур + две первые служащие из турагентства идут выпить кофе — мусороуборочная машина уезжает + еще две служащие из турагентства делают перерыв на кофе и идут в бар = приходу Иоланды и Неббии), сейчас к этой цепочке добавились новые или видоизмененные старые звенья. Так, например, стала намного скромнее роль Иоланды, она перестала задерживаться в скверике и ограничивается короткой прогулкой: вся съежившись от холода, она быстрым шагом проходит мимо, ведя на поводке Неббию (это два явно летних создания), карлица с пакетами провизии больше не появляется, перерыв на кофе у служащих турагентства сменился поспешной пробежкой до бара одной из них — по очереди — которая и несет четыре чашечки кофе для всей компании, ждущей в офисе; все это, кажется, в каком-то смысле зависит от возрастания значения старого курильщика: он теперь не исчезает сразу после того, как зажжет свою сигарету, а подолгу останавливается под навесом газетного киоска, где сырость пробирает его до костей, что, по-видимому, сказывается на его здоровье, он старается завязать разговор с продавцом газет, но их беседы неизменно ограничиваются вялым обменом фраз. Вот и Маттео с матерью теперь я вижу только через день, и расписание у них тоже изменилось: сейчас они появляются у школы в тот момент, когда уходит муниципальный полицейский и приезжает мусороуборочная машина. Велосипедистов почти что не видно, но теперь значительно больше людей выходят покурить на улицу, они подолгу стоят на пороге своих магазинчиков или мастерских. Я понимаю, что все это так, мелочи, но не такие уж они и незначительные, как мне казалось раньше, потому что жизнь всех этих людей, включая меня, по-видимому, зависит и от порядка, который нам удается придать мелочам. И чаще всего единственный порядок — это бесконечное, до последнего, повторение одних и тех же действий, одинаково совершаемых в одном и том же месте и в одно и то же время; и только внешние силы способны заставить нас изменяться, но и к таким изменениям мы приспосабливаемся и начинаем повторяться в наших новых действиях. Взять хоть, к примеру, меня: теперь я сижу в машине с включенной печкой, и от этого стекла запотевают, но когда вижу, что подъезжает микроавтобус с завтраками для школьников, я выхожу из машины и иду в бар, чтобы не встречаться с учительницами Клаудии, которые в этот час обычно выходят из школы (Глория по понедельникам, средам и пятницам, Паолина по вторникам и четвергам), а когда съедаю свой бутерброд (куриное мясо с листом салата), выпиваю стакан воды и чашечку кофе и прочитываю от корки до корки «Спортивную газету», обычно лежащую в ожидании клиентов на холодильнике с мороженым, я возвращаюсь к машине, и почти всегда так получается, что Клаудия, возвращающаяся в класс из столовой, выглядывает из окна, видит меня и машет рукой. А если случается, что она не выглядывает, или выглядывает слишком поздно, когда я уже снова сижу в машине, у меня возникает ощущение, что что-то неладно, мне становится не по себе, и это плохо отражается на моем настроении.

Зима принесла с собой и многое другое. Мне снова позвонил Жан-Клод, он заверил, что с ним все в порядке, и стал задавать бесконечные вопросы о том, как мы с Клаудией поживаем, как обстоят мои дела и какое сейчас положение в компании, так что мне даже показалось, что я остался у него единственным источником информации. Я рассказал, что Терри предлагал мне занять его место, и он прокомментировал это так: «Типично», но я даже слова ему не сказал о том, в каких грехах его обвиняют, еще и потому, что он об этом уже наверняка знает. Говоря о себе, он только упомянул о том, как хорошо сейчас в Аспене, в мертвый сезон, что он наслаждается жизнью, что у них все спокойно, все в порядке, он читает «Кориолана» [82]. Однако он даже словом не обмолвился о том странном ночном звонке, а я-то еще беспокоился о нем, как никогда.

Потом я получил открытки от Еноха из Зимбабве и от мужчины, который называл меня доктором, из Рима — самое удивительное, что открытки пришли в один и тот же день. На открытке Еноха была композиция из нескольких фотографий (водопад Виктория, величественный африканский слон и стая газелей), а также карта Национального парка с водопадом Виктория, на которой на крайнем востоке фломастером была нарисована стрелка, и сделана надпись: «Nous sommes par la» [83], a на обратной стороне было написано: «Крепко обнимаю». На открытке мужчины, который называл меня доктором, был изображен собор Святого Петра: классический вид в перспективе улицы Согласия, и текст на обратной стороне был тоже классический: «Привет из Рима!»

Естественно, ко мне продолжали приходить посетители, но и они изменились, как изменилась моя манера их встречать. Сначала у меня побывали Пике, Енох, Марта, Карло; а теперь — моя секретарша, Баслер, Тардиоли. Раньше мы разговаривали либо сидя на скамейке в скверике, либо за столиком в баре, либо стоя в тени платана; сейчас мы вынуждены сидеть в машине, и все стало выглядеть намного неестественнее, включая и то, что я нахожусь здесь. С приходом новых людей пришли и новые проблемы, новые рассказы, новая боль, однако меня все это трогает намного меньше, чем раньше, и такая реакция лишь подливает масла в огонь недоумения: то ли я в безутешном горе, то ли — в зависимости от того, как на это посмотреть, — я очень хитрожопый. Аннализа, моя секретарша, которая ни разу не пришла ко мне в хорошую погоду, и всегда передавала документы на подпись с курьером, теперь же начала регулярно навещать меня, она приходит сюда по каждому поводу, по-видимому, так сказывается зимняя погода на хрупкости ее душевного состояния; некоторые женщины действительно страдают таким недомоганием, оно гонит их на улицу под дождь — лишь бы не сидеть одним в полутемном помещении, где никто на них не смотрит. У нее до сих пор не появился парень, не понятно, почему. Из разговора с ней я понял, что просочилась новость о том, что я отказался от должности президента, по крайней мере, в офисе об этом судачат, и здесь может быть одно из двух: этим я обязан либо Терри, либо Жан-Клоду.