Вениамин Леви мог заставить его жениться на своей дочери, но не распоряжаться его чувствами по отношению к ней, как не мог требовать от него близости или дружбы. И, приняв на рассвете это решение, он намеревался сохранить установившуюся между ними преграду отчуждающей вежливости. Но как бы то ни было, Губерт, восьмой лорд Сент-Остель, был прежде всего светским человеком, поэтому поездка по очаровательной местности, завтрак и посещение замка прошли совсем гладко, и, когда они перед вечером вернулись к себе домой, неловкость между ними, казалось, уменьшилась.

— Вам следует теперь отдохнуть, — сказал он Ванессе, — мы будем обедать не раньше девяти.

С каждой минутой в течение этого дня бедное дитя все больше и больше влюблялось в своего мужа. Его холодная вежливость одновременно и пугала, и привлекала ее. Может быть, английские аристократы всегда так ведут себя? Может быть, это считалось бы очень грубым — взять ее за руку и целовать сейчас, при дневном свете? Ведь при свете звезд произошел и тот дивный поцелуй на террасе, и все остальное… Да, конечно, так оно и есть — знатные люди не высказывают своих чувств в неурочное время.

Ванесса старалась давать Губерту толковые ответы и понять, какое большое значение имеют для него эти места, и теперь… Ванесса взглянула из окна на сад, сверкающий под еще ярким солнцем, и дала себе обет во всем следовать примеру его матери. Она будет выполнять все обязанности, вытекающие из ее нового положения. Он сможет гордиться ею, даже если они отчасти останутся чужими. Ей в голову не приходила мысль, что он мог презирать ее за то, что она была еврейкой и дочерью банкира, и потому чужой для него.

Когда Ванесса спускалась по большой лестнице навстречу мужу, ожидавшему ее перед обедом в зале, на ее юном чистом лице выражались лишь любовь и преданность.

Через три дня они возвратились в Лондон. Отчужденность Губерта нисколько не уменьшилась — он был вежлив, учтив и холоден как лед. Недоумение Ванессы перешло в страх. Очевидно, то, что называют браком, — только короткий момент среди обыкновенных обязанностей жизни. Она встречалась с мужем за едой, и они очень сдержанно разговаривали перед слугами. Между трапезами они посещали на автомобиле представляющие интерес места по соседству или же Губерт исчезал в западном крыле замка, где Ванесса еще никогда не была. Она знала, что там находятся его личные комнаты. Однажды, когда она осмелилась зайти на луг и бродила около этой части дома, она увидела через открытое окно, как он писал за покрытым бумагами столом. Губерт тоже посмотрел в окно, и, прежде чем он успел подавить в себе это движение, брови его нахмурились.

После этого случая Ванесса никогда не заходила за угол террасы. И с каждым часом она все сильнее любила его. Ланселот ведь тоже не был особенно нежен с Еленой, вспоминала она, но там была ведь Гиньевера [2].

Гиньевера… Не является ли герцогиня Линкольнвуд Гиньеверой Губерта?

Лорд Сент-Остель теперь совершенно освободился от чувства стеснения и нервозности. Девушка была пустяком, который не должен смущать его. Он редко смотрел на нее, без всякого интереса слушал то, что она говорила, а когда ему на память приходило воспоминание о брачной ночи, он испытывал отвратительное чувство унижения и презрения. При таких обстоятельствах даже сирена не могла бы привлечь мужчину.

Ко времени переезда в Лондон Ванесса чувствовала себя глубоко несчастной. Значит брак — среди аристократии по крайней мере — это ничего, пустой звук, и оставляет после себя только мимолетное воспоминание?

Она никогда не читала романов, они были ей строго запрещены отцом. С тех пор как Ванессе исполнилось пять лет, в ее воспитании не была упущена ни одна деталь, могущая обеспечить полное подчинение с ее стороны. Вы можете достигнуть какого угодно результата на живых людях, если у вас есть достаточно денег, чтобы нанять подходящих менторов, способных внушить нужные вам идеи в тот период, когда молодой мозг впитывает в себя все, как губка.

Однако Вениамин Леви, останавливаясь на лорде Сент-Остеле как на своем будущем зяте, сделал слишком общий расчет и не принял во внимание его индивидуальных особенностей. Он не мог представить себе, чтобы мужчина, обладающий Ванессой, этой замечательной красавицей, не поддался во время медового месяца ее очарованию.

Ванесса же была слишком горда и самолюбива, чтобы довериться кому-нибудь, так что, встретив в день своего приезда в Лондон отца за завтраком, она проявила по отношению к нему обычную уважительность и ничего больше. Почтительность и повиновение, оказываемые всей прислугой Сент-Остеля, придали ей уверенность в себе. И Леви был доволен делом своих рук. Его зять обходился с ним с той же безупречной вежливостью, которую он выказывал ему все время после заключения сделки. То, что его обращение с кузеном, полковником Донгерфилдом, возвратившимся из Парижа, совсем иное, казалось в порядке вещей. Мистер Леви был прежде всего умным человеком и понимал, что будь он сам на месте человека, загнанного в угол, вряд ли он сумел бы вести себя лучше.

— Это продолжится недолго, — сказал он сам себе, отправляясь по улице Сент-Джемс в контору.

Ральф Донгерфилд за завтраком внимательно разглядывал Ванессу. Он заметил ее болезненную гордость и ее побеждающую красоту. Губерт должен быть камнем. Он ознакомится с положением и посмотрит, нельзя тут чем-нибудь помочь.

В следующий вечер старая маркиза должна была представить Ванессу ко двору, и, так как медовый месяц уже прошел, Губерт не считал себя обязанным бывать в обществе жены. Воспоминание о своей слабости каждый раз вызывало в нем чувство брезгливости.

Тетка Констанция и остальные его родственники взяли Ванессу под свое покровительство. Бесчисленные приглашения посыпались на них, некоторые из них надо было принять. Несколько минут утром для обсуждения этого и неизбежные визиты — вот все, что от него потребуется. Ему и в голову не приходило, что Ванесса тоже может иметь желания. Для него она была только девушкой, захотевшей сделаться графиней и согласившейся для этого принять участие в тяжелой для него сделке, устроенной ее отцом. И она получила те внешние привилегии, которых добивалась. Но поскольку она носит его имя, ей следовало оказывать подобающее уважение.

Губерта совершенно не интересовало, как Ванесса будет выглядеть, отправляясь ко двору. Та же обязательная леди, которая выбирала ей приданое, позаботится, конечно, о том, чтобы она имела надлежащий вид. Все драгоценности семьи Сент-Остель хранились в сейфе. Ванесса имела от него ключ — она их наденет, думал он. Он сидел в кафе Уайта около девяти часов вечера, когда Чарльз Ланглей предложил ему отправиться к Пел-Мелю [3]. Сестра Ланглея, молоденькая хорошенькая девушка, тоже в этот день представлялась ко двору, и брат хотел ее подбодрить.

То, что он увидит жену в полном блеске ее красоты, не интересовало Губерта. Оба молодых человека бродили в толпе зевак, обычно собирающихся в дни приемов возле Пел-Меля. Они шли вдоль ряда автомобилей, в которых сидели приглашенные на прием, останавливаясь, чтобы приветствовать друзей, и, наконец, увидели Алису, герцогиню Линкольнвуд, блиставшую своими изумрудами, с перьями и вуалью, приехавшую с неприметного вида племянницей.

— Губерт, — сказала ее светлость, — вы уже вернулись из свадебного путешествия?

— Как видите, моя прелесть.

— Ваша жена, кажется, тоже будет здесь сегодня?

— Да, она с теткой Констанцией.

— Значит, мы с ней позже встретимся. Китти и я приедем к ней после приема: Китти хочет показать свое платье Варваре и Лили.

Губерт взглянул на нее своими притягательными синими глазами, казавшимися, как всегда, полунасмешливыми, полупечальными. Ему хотелось, чтобы она снова показалась ему прекрасной. Он жаждал вновь ощутить обаяние красавицы-блондинки — черные волосы подавляли его. Он улыбнулся.