Лежа в своей хижине на кровати с отломанной спинкой, Иезекииль Троуг потянулся и угрюмо усмехнулся. Вот так началась его жизнь, полная опасностей и приключений, настоящая жизнь.

Понимая, что его будут преследовать, он постарался поскорее покинуть Нью-Йорк и уехать как можно дальше. Добравшись до Чарлстона, он сошелся с одним человеком, и тот рассказал, что есть такой остров Аутер-Бэнкс, где можно неплохо поживиться грабежами, сажая корабли с грузом на мель. Мужчина этот познакомил его с братьями Барт из Нортгемптона, что на Лонг-Айленде, которые владели небольшой корабельной компанией, но честный доход приносил не много, и потому услуги таких, как Иезекииль Троуг, были им очень нужны.

Вот так Троуг и попал на Аутер-Бэнкс, где, пустив в ход все свои таланты: хитрость, изворотливость, холодный острый ум и полное отсутствие совести, – быстро сделался вожаком пестрой шайки грабителей, населяли этот песчаный остров. Он сменил имя на Иезекииль – так звали ветхозаветного проповедника, – которое, как ему казалось, звучало более грозно, взял себе женщину, но она умерла через несколько лет во время родов. Родившегося сына он назвал Джудом в честь Иуды Искариота.

Только вспомнив про Джуда, Троуг понял, что ночь почти прошла и скоро наступит утро. Нужно немного поспать, а потом послушать рассказ сына о том, как он разобрался с девчонкой и ее любовником. Да, это будет неплохим началом нового дня.

Когда Троуг проснулся, было довольно поздно: обычно он вставал до рассвета. Бетси уже ушла.

Позавтракав остатками вчерашнего ужина, Троуг выпил стакан крепкого вина и, вытерев рот рукавом, направился к Джуду, предвкушая удовольствие. Его сын наверняка неплохо позабавился прошлой ночью!

Но когда Троуг вошел в комнату, то с удивлением обнаружил, что она пуста, а дверь нараспашку. Троуг нахмурился. Куда это они подевались? Когда не было работы, его подчиненные обычно сидели по домам: ходить на острове было особенно некуда.

Не заподозрив пока еще ничего дурного, Троуг вышел из дома. У стены в тенечке сидел один из рыбаков (имени его он не помнил) и курил трубку.

– Ты не видел моего сына? – спросил Троуг.

Мужчина взглянул на него, и в глазах его мелькнул страх.

– Нет, хозяин, не видел: ни его самого, ни его бабы. Я уж тут с самого утра сижу.

Троуг хмуро взглянул на него и, не проронив ни слова, направился к следующему дому, где задал тот же вопрос.

Наконец, убедившись, что никто не видел ни Джуда, ни его подружки, он решил, что они все еще в хижине старого Джека, хотя что им там до сих пор делать, никак не мог понять.

Направляясь к стоявшей в отдалении хижине, Троуг внезапно почувствовал легкое беспокойство. Что-то здесь не так. Не стал бы Джуд торчать в этом Богом забытом месте всю ночь и все утро. В своем доме у него и еда, и выпивка. К тому же ему наверняка не терпится похвалиться своими подвигами перед отцом.

Солнце уже припекало вовсю, несмотря на пронизывающий ветер с моря. Троуг вспотел в своем тяжелом, толстом пальто и скинул его.

Внезапно с моря прилетела чайка и с пронзительным кричаом закружилась над ним, и Троуг от неожиданности втянул голову в плечи. Обычно он не верил в дурные приметы, однако сейчас в появлении птицы усмотрел какой-то зловещий знак. Беспокойство его становилось все сильнее и сильнее, и он почти бегом бросился к лачуге.

Внутри царил полумрак – скала бросала тень на хижину, – и Троугу потребовалось несколько минут, чтобы глаза его привыкли к темноте. Наконец он заметил на грязном полу распростертую человеческую фигуру. Сощурив глаза и сжав руки в кулаки, Троуг подошел поближе, уже понимая, что это его сын.

Так оно и оказалось… Молча смотрел Троуг в его невидящие глаза, а душа разрывалась от горя. Потом он с трудом проглотил застрявший в горле комок, почувствовав непонятное жжение в глазах.

Джуд мертв! Его единственный сын… Эта потаскушка и ее любовник убили его!

Троуг почувствовал, как душу его наполняет безумная ярость. Застонав от горя и ненависти, он вскинул кулак и погрозив невидимому небу, звенящим от гнева голосом воскликнул:

– Клянусь! Я, Иезекииль Троуг, в прошлом Джозеф Дартер, клянусь всеми муками ада, что отомщу за убийство своего единственного сына!

Опустив голову, он еще раз взглянул на тело Джуда и сказал, обращаясь к нему:

– Я накажу эту суку, сынок! Пойду за ней, если потребуется, на край света, но найду и заставлю заплатить за то, что она совершила! Заставлю заплатить их обоих! Я не успокоюсь, пока ты не будешь отомщен! Клянусь тебе в этом!

Здание фермы, маленькое и приземистое, прекрасно вписывалось в окружающий сельский пейзаж.

Рядом с домом находились деревянный сарай и небольшой загон для скотины, в котором похрюкивали три крупных свиньи. Позади дома виднелся крошечный огородик.

Марианна, прячась за низеньким каменным забором, не отрывала голодного взгляда от цыплят, бегавших по двору. Она замерзла до костей, а промокшая одежда прилипла к телу, и казалась ледяной.

Клацая зубами и дрожа всем телом, смотрела Марианна, как Филипп на четвереньках полз к веревке, на которой, обдуваемое свежим утренним ветерком, трепыхалось белье.

Они высадились на материк час назад. Из последних сил вытащили лодку на берег и спрятали среди скал так, чтобы не было видно с моря.

Марианна слабо представляла себе, в какой стороне находится Чарлстон, но оказалось, что Филипп прекрасно умеет ориентироваться. И они пошли на юг. Продрогшие, усталые и голодные, брели беглецы по грязной дороге, петлявшей между густыми кустарниками и одинокими чахлыми деревцами. Упрямо шли они вперед, понимая, что нужно как можно дальше уйти от того места, где высадились, чтобы сбить погоню со следа. Марианна не сомневалась, что они намного опередили ее, и все же каждую секунду испуганно оглядывалась через плечо.

Филипп первым заметил домик фермера, и Марианна уговорила его потихоньку подобраться к нему: вдруг удастся найти что-нибудь съестное.

И вот сейчас Филипп, вместо того чтобы поймать какого-нибудь цыпленка, пытается стащить одежду! Невероятно! Марианна даже головой замотала от избытка чувств. Одежда ее промокла насквозь, это верно, но день вроде будет солнечным, так что она быстро высохнет. Но когда она попыталась сказать об этом Филиппу, он, скорчив гримасу, проговорил:

– Она-то высохнет, но ты все равно будешь выглядеть в ней, как пугало огородное. Мы должны раздобыть тебе что-нибудь приличное. Мы не сможем двигаться дальше, пока на тебе это тряпье!

Марианна окинула взглядом свою старенькую юбку, мужское пальто, тяжелые сапоги и пожала плечами. Она всегда так одевалась, да и другие женщины, жившие на острове, тоже. Ее наряд ничем не хуже, но когда она попыталась объяснить это Филиппу, он ее и слушать не стал.

И теперь, вне себя от злости, она смотрела, как он крадется к белью, трепетавшему на ветру.

К счастью, во дворе не было собаки, и Филипп, благополучно сдернув одежду, все так же пригибаясь, бросился обратно. Раскрасневшийся и запыхавшийся, он протянул добытые вещи Марианне.

– У меня никогда не было сестры, – чуть отдышавшись, сказал он, – и я, к сожалению, мало что смыслю в женской одежде, но уверен: эти вещи получше, чем те, что на тебе.

Марианна ощутила новый прилив раздрожения: она тут стоит, продрогшая и голодная, а он… Выхватив у него одежду, она бросила:

– И где я, по-твоему, должна переодеваться? Может, прямо здесь, черт тебя подери?

Филипп указал на густой кустарник неподалеку.

– Вон там. А когда оденешься, закопай свою старую одежду или спрячь где-нибудь.

– Ладно, – проворчала Марианна. – А ты пока подумай, чем набить желудки, иначе далеко мы не уйдем. По-моему, сейчас гораздо важнее поесть, чем одеваться в какое-то идиотское тряпье!

И она с ненавистью взглянула на кипу одежды. Филипп поморщился:

– Марианна, почему ты постоянно ругаешься? Приличные женщины так себя не ведут.