Вдруг тренькнул телефон. Стасик сразу схватил трубку.
— Алло. Ты? Зачем так поздно? — он говорил очень тихо, но мои чуткие в бессоннице уши слышали каждое слово. — Он спит? Погоди…
Стасик подошел к двери спальни и заглянул в комнату. Я захлопнула глаза и стала дышать ровно и глубоко. Муж прикрыл дверь и продолжил разговор. Я напрягла слух, как кошка на мышиной охоте. Я слышала все:
Лапушка моя, что случилось? Опять слезки, опять чего-то испугалась? Ах ты, дурашка моя, не думай ты о такой ерунде, выбрось из головы! Завтра встретимся, глупеныш мой, и я тебя отшлепаю за дурацкие мысли… Спокойной ночи, котенок, до завтра!
Боль и обида придавили так, что стало трудно дышать. «Лапушка, дурашка, глупеныш, котенок…» Никогда бы не подумала, что Стасик знает такие уменьшительно-ласкательные пошлости! Я сроду не удостоилась. А впрочем, верно — разве мне подходят подобные определения? Как корове седло. Ой, как захотелось хоть на денек стать слабой, беспомощной дурой-бабой, для которой верх блаженства — прислониться к сильному мужскому плечу, взвалить на него все свои проблемы и стать легкой, невесомой бабочкой, безмозглой клушей на радость себе и любимому мужчине. Зачем, почему? Да хотя бы потому, что мой единственный мужчина, друг и спутник жизни, оказывается, предпочел мне, блестящей Анжелике, именно такое существо. А я, без пяти минут генеральный директор крупного рекламного агентства — с рогами. Я — рогоносица!
Утром, после бессонной ночи (таблетки не справились со свалившейся на меня печалью), я и виду не подала, оделась в тот день особенно элегантно, сбрызнулась «Мажи нуаром» и, чмокнув неверного мужа в лоб, удалилась на работу, правда, на целых полчаса раньше обычного — только бы поскорее из дома, подальше от глаз Стаса-предателя. На работе заела обычная текучка, но мысль об измене мужа точила мозг и душу. Тут-то и возник Алексей. Это потом уже стало ясно, что и я для него «возникла», и, видимо, ему повезло больше. Он нашел то, что искал, — железную леди. Ибо, как я поняла из его рассказов, его благоверная как раз во вкусе Стасика: плаксивый котенок, лапочка, глупеныш… Цирк! Ну, все в выигрыше, одна я, Анжела, в ауте: Стасику не нужна, потому что я такая, и поэтому нужна Леше. А мне теперь не нужен никто, потому что предательство Стасика я никогда простить не смогу, а Алексей мне просто не интересен, он ясен мне как дважды два, а его проблемы — обычный скулеж неуверенного в себе мужика. Мне сейчас больше всего на свете хочется попробовать стать слабой рядом с кем-то сильным. Вот, например, рядом с Маратом, шефом Алексея…
Так, надо выключить зажигание и спокойно обдумать эту внезапно явившуюся идею о Марате. Этот приземистый крепыш лет сорока пяти, помнится, смотрел на меня с бо-о-ольшим интересом, и глаз у него был насмешливый и наглый. Алексей рассказывал, что Марат неоднократно высказывался, что баба хороша исключительно на кухне и в постели, и он терпеть не может «выскочек с сиськами», что женщине, как ребенку, надо вытирать сопли и слезки, но и выпороть иногда тоже не помешает… То есть, хамло хамлом, подумалось тогда. Сейчас же я чувствую, что мне жутко хочется, чтобы мне вытерли нос, прикрикнули на меня, разбили бы вдребезги все мои наиважнейшие планы во имя того, чтобы препроводить меня на кухню (жарить картошку и мясо я еще не разучилась) и чтобы потом любить меня и нежить. А в роли этого деспота и тирана мне видится именно Марат — властный и грубый, сильный и умный. Значит, решено: надо почаще заезжать к Алексею в контору и попытаться заарканить шефа моего любовника, а потом я стану для него такой, какую он хочет. Да я и сама этого очень хочу!
Что же мы находим себе не тех, кого надо? Почему такое несовпадение? Господи, перетасуй нас как-нибудь, что ли?
— Девушка! Что-то вы стоите? Есть проблемы? Может, вы водить не умеете? Может, подмогнуть? — в открытое окно моего автомобиля просунулась улыбающаяся физиономия дешевого уличного хлыща.
Отвали! — коротко бросила ему я, включила зажигание и резко взяла с места. Я пока еще была собою прежней, той самой, что нужна Алексею, той самой, которую предал Стас. Моя же цель теперь — Марат. И ради этой цели я все в себе перетряхну, хотя бы на время. Я, Анжелика Вересова, привыкла добиваться своих целей. Это главная черта характера сильной женщины. На тех самых курсах об этом очень много говорили, а я усвоила…
* * *
Вот это я выдала на гора, чем весьма порадовала главного редактора. «То, что нужно», — сказал он. Я тоже была довольна. Ведь материал написался слету, без заминок и проблем, будто давно уже вызрел в моей душе… вернее, в мозгах. А так и было, на самом деле.
В этот рассказик я умудрилась впихнуть некоторое количество тех тараканов, что бродили в моей голове уже долгое время.
Я начала свой опус с описания себя. Своего отказа от улыбки. Именно так я еще думала о себе в то время. Не выносила свою физиономию улыбающейся. Гневаться — пожалуйста, поджимать губки — ради бога, пугаться — очень даже мило… А вот улыбаться… Лучше бы прикрывать личико ручками.
Много лет назад на работе, в курилке, я с гневом о чем-то рассказывала коллегам, и один из них вдруг воскликнул:
Ой, Кать, как ты хороша, когда сердишься! Просто красотка!
Помню, тогда я удивленно умолкла. И потом дома изучала себя на сей предмет. Убедилась. Усвоила. И несколько лет спустя использовала в своем рассказике.
Следует ли из этого, что героиню Лену я ассоциировала с собой? Да, следует. Несмотря на то, что я на тот момент вовсю работала, а моя героиня была домохозяйкой. А дело в том, что незадолго до периода активной деятельности на поприще журналистики у меня был довольно длительный период «домохозяйствования», так что накушалась я этой доли до чертей! Удивительно даже, как это в ранней юности я могла мечтать о такой судьбе — быть дома, заниматься семьей, ребенком, хозяйством… «Что может быть прекраснее», — считала наивная девушка. И действительно: в условиях «совка», при тех правилах игры это, на самом деле, было самым прекрасным. Ибо работать за копейки от и до, подчиняясь самодурам-начальникам и не имея сладкой возможности реально выбирать место работы, печально. Если же говорить о творческих профессиях, о журналистике в том числе, то они вообще были загнаны в такие рамки, которые больше напоминали колючую проволоку. Миллионы советских женщин мечтали быть домохозяйками, но это была неисполнимая мечта, сродни снам о прекрасном принце на белом «Мерседесе», который увозит тебя в прекрасный Париж навсегда…
И в моей жизни мечта о домашнем хозяйстве воплотилась в реальность, но… Как раз вовсю гремела перестройка, начались годы свободы, когда твори — не хочу, пиши, что считаешь нужным и правильным, высказывай любую, самую крамольную мысль — и ее выслушают, опубликуют, и ничего тебе за это не будет. А я в это время сижу дома. Ращу дочку. Нахожусь не там, где бурлит жизнь, а очень даже в стороне. Что ж, это был мой выбор, и я о нем не жалею. Я была рядом с моим самым любимым существом на свете, видела, как дочка растет, меняется. Может быть, именно поэтому я сейчас могу подробно рассказать ей о ее детстве. Это кусочек счастья — об этом нельзя жалеть.
Вот тут-то и возникает противоречие: с одной стороны не жалею, с другой — была в ужасе. Когда каждый божий день — уборка, готовка, стирка и прочие «радости», а живая, бурлящая, кипящая, интересная, новая жизнь проходит за стенами квартиры — мимо, мимо, мимо… Интересный вопрос возник тогда у меня: как же совместить ее величество Жизнь (социальную ее ипостась) с домашней круговертью и заботами о ребенке? Как женщине не выпасть из реальности, сидя дома и охраняя очаг? Возникло ужасное подозрение, что это в принципе невозможно! Поэтому перед современной, образованной, деятельной по своей натуре женщиной стоит жесткий выбор: или — или. Третьего не дано.
Великим будет тот человек, который придумает, как можно «скрестить» эти два противоположных образа жизни! Но пока, боюсь, этот гигант мысли еще даже не родился. А потому многие мои современницы, как и их повзрослевшие дочери, впадают в состояние когнитивного диссонанса, мечась между выбором: активное и деятельное существование в современном мире или милая домашняя рутина с любимым ребеночком на руках на обочине бурно текущего общественного бытия.
