Как только появился в моей жизни самый достойный человек на свете, как только пришла настоящая любовь, как только появилась реальная альтернатива… нет, это плохое слово!.. не альтернатива, а сама возможность счастливой семейной жизни во взаимной любви и уважении, я сразу же разрушила то, что было якобы «стабильно и правильно». Несмотря ни на что!
Значит, все упирается в возможность «другой жизни». И если есть возможность поменять жизнь «правильную», но постылую, на лишь обещающую счастье, надо рисковать идти навстречу переменам, как бы страшно ни было что-то разрушить. Правильно ли это? «Нет! — закричат блюстители морали. — Нельзя думать исключительно о своем счастье, нужно подавать правильный пример детям, и уж точно аморально из-за своих «люблю — не люблю» рушить семью. Семья — это святое! А женщина, которая ищет сладостных радостей, пренебрегая долгом, — развратница». Так диктует «мораль пани Дульской». Если кто не знаком с этой чудесной пьесой Габриели Запольской, очень рекомендую прочитать. Возможно, многие моралисты узнают в героине себя. Может, наконец, хоть немножко притормозят в своем лицемерии и ханжестве?
Так вот, по поводу «святости семьи»… Не исключено, что это одна из самых больших ошибок, вбитых нам в голову обществом и традициями. А потому большинство предпочитает грешить тихо и без огласки, сохраняя видимость счастливого домашнего очага, гармоничных отношений со своей «половиной» и являя собой пример во всех смыслах положительного/-ой мужа/жены. Ну и правильно, коли уж в «леваке» семья не светит. Зачем рушить без последующего строительства?
Что же получается? Все правильно? Греши, греши, только свет туши? Ага. Именно так и выходит. Об этом и рассказ. Вам не нравится такое положение вещей, такая… гм… мораль? Мне тоже не очень. Но я не вижу простого выхода из этой ситуации. А вы?
Свалка личных проблем
Чудовище, именуемое женским журналом, все время требовало пищи. Причем, довольно однообразной. Любовь, измены, любовники, треугольники… Иногда становилось даже скучно. Но читателям нравится, читатели хотят в стомиллионный раз получить «страсти с мордастями». А для любого печатного издания закон такой: чего хочет читатель, того хочет бог.
К тому времени я уже поняла, что не получится у меня поговорить с женщинами на серьезные темы. Не получится сделать то, о чем я мечтала… А мечтала я о журнале для взрослых и мудрых женщин, где можно было бы говорить о политике, о воспитании детей, о психологии, об отношениях с мужчинами (только без этой глянцевой пошлости, чтоб ее!)… Как мне популярно объяснили, подобный женский журнал не имел бы коммерческого успеха. Большинству баб подавай сладкие истории про «любофф», подробную информацию о новом антицеллюлитном креме и рекомендации о том, «как снова очаровать и соблазнить мужа». Вот так, милые дамы, думают о нас издатели и прочие коммерческие люди. Неужели они правы?
В общем, засунула я свои мечты о негламурном и умном женском журнале куда подальше. Надо было работать и деньги зарабатывать там, где их платили. А потому необходимо было опять и опять нести на алтарь прожорливого глянца очередную историю из разряда «любовь волнует кровь».
Перетасуй нас, господи!
…Я прекрасно знаю, что мне не идет улыбка. Ну, вот бывают такие «несчастливые» физиономии, которые красит исключительно мрачное, угрюмое выражение лица. Это про меня. Стоит мне улыбнуться, как моя морда становится простой, аки три рубля, нос — точно бульба, глазки — щелочки, словом, дура дурой. А как нахмурю брови, губки подожму, глазками злобно засверкаю — красавица! Я специально себя изучала на сей предмет в зеркале и преотлично усвоила, что лишний раз мне лучше не выказывать ни своей радости, ни своего хорошего настроения. Что, в сущности, последние годы было несложно. Ибо радостей в моем существовании случалось страх как немного и хорошего настроения, соответственно, не было давно. Я — проклятое жизнью существо, я — домохозяйка. Вернее, хозяйка трехкомнатной квартиры в Черемушках и служанка ее обитателей — мужа моего Леши и нашего шестилетнего Вовки. Этим двум мужичкам — слуга, раба, девочка на побегушках. Да и квартире я еще та «хозяйка»: ведь квартира, зараза, требует и уборки, и перестановки, и ремонта мелкого, хотя бы косметического (баба есть баба!), и нет конца ее требованиям и капризам… Лет десять назад мне вся эта мутотень даже доставляла удовольствие, но надоело. Я, к сожалению, наверное, не идиотка и понимаю, что если б я работала, то аппетиты моих деспотов, в том числе и квартиры, уменьшались бы прямо пропорционально уменьшению количества моего свободного времени, и спрос с меня как с «хозяйки» (ха-ха!) был бы меньше. Но работа, вернее, ее отсутствие, — это тема отдельного грустного разговора: тут и проблема отсутствия нужного на сегодняшний день образования, и потеря какой бы то ни было квалификации, и «отсутствие наличия» у нас бабушек, которые взяли бы на себя Вовку, словом, тысяча и одна причина, по которой разговор о моей службе неактуален. Но главное…
…Мне и не обязательно трудиться из-за куска хлеба. Леша приносит в дом более чем… Он у меня теперь почти что «крутой». Не «новый русский», конечно, но вполне «обновившийся». Он уже приближается, так скажем, к джипу. Правда, у нас пока «Вольво», подержанная, но ничего, ездит…
Так вот, Леша у меня — преуспевающий и сильный по натуре человек. А я — слабая и «чухлая». «Чухлая» — мое словечко, я его сама про себя придумала: такая я вот нику-ды-ышняя, никчё-омная, курицеобра-азная домашняя клуша. Что я в этой жизни вижу, окромя кастрюль и пылесоса, пусть даже первые — тефлоновые, а пылесос зовут «Мулинексом»? Лешка — вечно уставший после работы, как он сам говорит — «выпотрошенный», и ему дома нужны только питание, покой, тишина и никаких отрицательных эмоций. Ну, и, конечно, секс. Слава богу, в меру. Ведь он очень устает… И, тем не менее, пару раз в неделю, несмотря на это, мужские потребности берут верх над его «выпотрошенностью». И я, разумеется, иду Леше навстречу, даже делаю вид, что мне все это по кайфу, а на самом деле мне теперь все время страшно. Страшно за сына (вдруг на нашу детскую площадку террористы подложат бомбу), страшно за нашу квартиру (вдруг нас ограбят), страшно за Лешку (если с ним что-нибудь случится, как пережить такое горе, не говоря уж о том, как нам тогда с Вовкой быть?).
Тревога и страх преследуют меня постоянно, голова ежеминутно занята исключительно плохими предчувствиями. Надо же, а ведь когда-то в институте я была энергичной, активной, можно сказать, нахальной девчонкой,» и даже работала секретарем комитета комсомола! Что со мною сталось?
— А! О! М-м! — во время «любви» в нужный момент постанываю я, а сама «думаю» свои тягостные думы; я впиваюсь пальцами в Лешкины плечи, якобы в страстном порыве, а на самом деле в отчаянном желании найти успокоение, утешение в его силе и уверенности в себе… Как же, как же, дождусь!
Когда мой сильный мужчина приходит домой, мне так необходимо прильнуть к нему и выплакаться; мне надо, чтобы он, «крутой» и мужественный, положил свою руку на мой затылок, погладил нежно и трепетно, как маленькую девочку, и сказал, что все в полном порядке и бояться нечего… И когда я слышу, как поворачивается ключ в замке, мне так хочется броситься к нему на шею со всеми своими страхами и бедами! Но открывается дверь, и я вижу глаза Цербера, в которых светится предупреждение: у меня нет сил, я принес деньги, только не лезь. И я замираю.
За ужином он со мной не разговаривает. То есть, конечно, мы обсуждаем Вовкины успехи и проблемы, вместе пялимся в телевизор, обмениваясь репликами по поводу увиденного, но не более того. Пару раз я пыталась…
— Леш! — жалобно-жалобно так. — Мне так фигово, Леш!
— Болит что-нибудь? — хмуро и недоверчиво спрашивал муж.
— Да нет… Если только душа, но это, поверь, ничем не лучше… Я мучаюсь…
— Бред, не выдумывай! — он даже делал рукой такое движение, будто отталкивал от себя что-то, наверное, мои слова вместе с обозначенными ими мыслями. И вместе со мной. Ну, конечно, где уж ему, такому во всех отношениях благополучному мужику, понять свою «чухлую» курицу-жену, у которой главная проблема — это сварганить чего поесть. А других забот у нее просто и быть не может! Я и заткнулась навеки. Это его явно устроило. Что ж, я люблю его, конечно, но то, что случилось в моей жизни, целиком и полностью — его заслуга. Или вина. Смотря, с какой стороны взглянуть…
