Брилинг глянул на часы.

– Каждый из нас останется при своем мнении. Вы – защитник режима, я его разрушитель. Обоим нам Россия – отчизна и мать. Посему предлагаю разговор завтра продолжить, у меня рабочее время заканчивается.

Занятный народ эти революционеры, подумал Макаров. До конца смены был готов молотить языком до посинения. А тут, глядишь, гудок подоспел – и пора домой.

– Неволить не смею. Один вопрос на прощанье. Двигатель являет собой только часть механизма. Есть ему очевидное применение – суда и локомотивы. А других намерений у вас с Густавом не было? Брусилов про сухопутный дредноут говорил.

– Это – фантазии, – пожал плечами германец. – Впрочем, воля ваша. Полюбопытствуйте.

После долгих розысков в шкафах да ящиках в руки адмиралу легла толстая тетрадь с широкой карандашной надписью: «Броненосный самоход» – и обгорелыми кромками.

– Непременно ознакомлюсь. А потом, с позволения, снова украду немного вашего рабочего времени.

Воля ваша, повторил Брилинг, но не словами, а жестом. Затем распрощался с мореплавателем.

Изучив совместный труд почившего и здравствующего инженеров, на что ушел цельный день от рассвета до заката, Макаров успел поймать Брусилова, намеревающегося убыть из столицы. Тот рассмотрел рисунки, печально скривился и заявил:

– Сухопутный дредноут мне представлялся внушительней.

– Зовем на помощь математику, дорогой Алексей Алексеич. Нога пехотинца давит на землю с усилием около семи фунтов на квадратный дюйм. Положим, на сушу выполз не броненосец, а всего-навсего подводная лодка водоизмещением в тысячу тонн, это два с половиной миллиона фунтов.

– Что это дает? – спросил кавалерист, сразу начавший уставать от цифр.

– Опорную площадь, потребную, чтобы лодка не провалилась, в сотни квадратных ярдов. Теперь представьте на секунду мотор, который сдвинет нашего сухопутного дредноута с места. Сколько? От десяти до ста тысяч индикаторных сил, точнее сказать не могу. А для субмарины хватает двух тысяч.

– Странная арифметика. В воде ваши корабли плавают, а на суше проваливаются, – генерал-майор ущипнул себя за ус. – Прошка! Куда делся, шельма? Графинчик обнови.

Пока половой носился за добавкой, Брусилов открыл тетрадь и ткнул пальцем в общий рисунок бронированного механизма.

– Выходит, он размерами с обычную карету или, скорее, пулеметную тачанку. От осколка сбережет?

– Ваш родственник посчитал, что передний лист выдержит шрапнель с трубкой на удар.

– Это – вряд ли. Но ничего. Самоход-то двигаться будет. Из пулемета да шрапнельными пульками попасть не мудрено, а гранатой лишь при большом везении. Стало быть, он проволоку порвет, на окоп наедет и с пулеметов пехоту покрошит. А за ним в дыру наши побегут. Здорово, ежели получится. За светлые головы, Степан Осипович! – Генерал выпил. – Только объясните, отчего моряки у нас такие ушлые? Цепеллин сочиняет моряк Костович, воздухолетательный снаряд строил капитан Можайский. Вы вот, с подводными лодками и катерами на полмира страх нагнали.

– Ничего нет удивительного, – вскинул бороду Макаров. – Корабли – самые хитрые вещи, что пытливый ум придумал. Паровые машины сначала на судах появились, только потом на паровозе. Корабельная артиллерия куда сложней и мощней полевой. Беспроволочный телеграф господина Попова перво-наперво на флоте освоили, на берегу проще провод тянуть или вестового заслать.

– Ну да, – вздохнул и снова налил Брусилов. – А мы изобрели как лучше шашку точить да кобылам хвосты крутить.

– Не скромничайте зря, любезный Алексей Алексеевич, – вице-адмирал подшофе держался добрее трезвого. – Наука сухопутной баталии ничем не проще морской. Я вам больше скажу, в открытом море не спрячешься. Потому главные битвы случились у берегов, островов да в проливах. Врага в перископ узрел – топи его, окаянного, и точка.

После длительного военно-производственного совещания, точнее на следующее утро, Макаров сделал два безусловных вывода. Во-первых, любая вездеходная и надежная бронемашина на поле боя даст очевидный перевес, потому как у другой стороны не окажется ни подобных аппаратов, ни оружия против брони, ни опыта борьбы с новой напастью. Во-вторых, негоже тягаться в питье с более молодым и крепким кавалеристом: и непристойно, и голова болит.

Александр Берг, давно уже бывший в адмиральской отставке и на завтрак принимавший ледяную рюмку под хрустящий огурчик «для сугреву и аппетиту», к технической стороне вопроса оказался куда как более восприимчив. Он долго листал обгорелую тетрадь, наполненную кучей вклеенных вырезок, рисунков, расчетов и схем. Заметно, что покойный инженер Тринклер и его мятежный коллега занимались прожектом более года.

Первая часть, самая замусоленная, содержала конструкции вездеходных аппаратов, у коих ведущие и опорные колеса обнимала бесконечная длинная лента, снижавшая удельное давление на землю. Самый ранний практический из подобных самоходных механизмов получился у англичанина Джона Гиткота в 1832 году.

– Это дело военного применения иметь не будет, – отставник ткнул пальцем на повозку Блинова, о которой сообщалось в газете «Волгарь». – Готов допустить, что экипаж имеет изумительно легкий ход для такой массы, ежели сравнивать с обычными колесами, проваливающимися в снег. Но при движении в гору ждать, что две кобылы утянут столько народу, совершенно бессмысленно.

Поволжский изобретатель нацепил бесконечную ленту на колеса большой повозки, дабы они не проваливались в снег.

– Согласен. Однако дальше смотри. Он поставил паровую машину, и вышло русское подобие трактора Гикота – паровой самоход на бесконечной шарнирной рельсе. Заметь, Александр, резинная лента заменена на железо.

– Занимательно. Хотя препятствий вижу не менее трех. Ныне субмарина – это подводный мазутный танкер ради дальности хода, экипажу да торпедам лишь чуть места осталось. Сколько же твой самоход проедет? Или рядом подводу с дровами пустить, в топку их кидать?

– Для того и нужен нефтяной двигатель с циклом Тринклера. Что еще узрел?

– Даже без расчетов и опытов ясно, что такое шасси тяжелей для мотора, нежели обычные колеса, как в локомотиве или авто. Представь, какая разрывная нагрузка на части этого рельса и оси между ними. Долго они выдюжат? Не знаю.

– Справедливо. А третье?

– Двигатель один, рулевого колеса нет. Твой самородок считает, что поворот выходит от торможения одной рельсы. Как там англичане ее обозвали?

– Caterpillar.

– Пусть так и будет – гусеницы. Выходит, самоходу надобен сложный механизм передачи на ведущие колеса с муфтой на рассоединение к каждому колесу.

– Пожалуй. Почему тебя это пугает? На лодках много таких муфт – меж паровой машиной и электродвигателем, затем перед дейдвудом.

Берг ткнул пальцем в дизельный двигатель Тринклера.

– Вдобавок он не реверсивный. Прикажешь электромоторы ставить по примеру субмарины или промежуточный вал с шестернями? Тогда не забудь перископ и торпеды.

Макаров забрал тетрадь.

– Стареешь, дружище. Лет тридцать назад тебя мелочи не останавливали.

Александр поднял блеклые и слезящиеся глаза.

– Может быть. А только сей аппарат в инженерном смысле куда хитрее, чем лодка. Там двадцать саженей длины, тысяча тонн массы – лепи что хочешь. Здесь изволь вписаться в четыре сажени.

– Ты прав. Но технические трудности – половина дела. Как самоход в Военном или Морском министерстве продвинуть?

Берг тяжело, по-стариковски, вздохнул, воровато оглянулся – не видит ли Мария – и раскурил трубку.

– Не представляю даже. К генерал-адмиралу идти бесполезно. Он – пустое место.

– Ты как Брилинг. Одни якобинцы да вольнодумцы вокруг.

– Брось. За помощью можно идти только к Куропаткину. Он кое-какие перемены затеял.

– Это как раз плохо, Александр. Новшества денег требуют, на самоход не остается.

Отставной подводник встал из любимого кресла-качалки и шагнул к окну, попыхивая трубкой. Осень вступила в свои права, заливая холодными струями окна особняка, глядящего в темную воду Екатерининского канала.