Перед сменой я получал на КДП ракетницу и 10 патронов к ней, пять красных и пять зеленых — гонять птиц. У торца полосы стояли какие-то пугала, но птицы чаще всего использовали их в качестве насеста. Блестящие ленты средств объективного контроля тоже помогали мало. Поэтому у торца полосы расхаживал солдатик-отстрельщик с ракетницей, который шугал птиц, если их появлялось слишком много, а мы гоняли птичек с крыши СКП, на которую был выход прямо из нашей будки. Один раз я дежурил с ПРП из нашей эскадры и тот пригласил меня во время перерыва на крышу — популять из ракетницы. Была весна, снег стаял, а прошлогодняя трава здорово высохла на ветру. Я взял ракетницу обеими руками, как ковбой в вестерне и пальнул куда-то вдоль земли. Ракета упала в траву как раз за торцом полосы и сухая трава тут же загорелась. Очаг угрожающе разрастался, появился густой дым. Я со спринтерской скоростью одолел дистанцию от СКП до торца и с трудом затоптал пламя. Когда я вернулся, я был весь в саже, вонь кострища от меня была жуткая, а подошвы сапог еще дымились. ПРП ржал от души.
Немало веселили и солдатики-отстрельщики. Они то и дело норовили попасть под садящийся самолет, я лично видел, как передний пневматик прошел в метре от головы бойца, а затем воздушная подушка повалила его на бетон. ПРП не выдержал, сбегал до торца и собственноручно набил раздолбаю морду. Зимой был забавный случай: когда перед началом первой смены полетов, часов в шесть утра взлетал разведчик погоды — обычно наша «спарка». Отстрельщик хоть и был закутан в шинельку, но видать мерз на ветру. Спарка вырулила на исполнительный, после чего экипаж стал наговаривать утреннюю молитву в эфир — "Сегодня такое-то число, столька-то времени, разведка погоды первой смены… бла-бла-бла….", это длилось около минуты, потом они запросили взлет, вышка медлила с разрешением, короче самолет несколько минут стоял на исполнительном и молотил двигателями на малом газу. Обрадованный отстрельщик подошел сзади и стал нежиться в теплых струях выхлопных газов. Я обратил внимание ПРП на идиота за самолетом, но тот лишь махнул рукой — мол, будет урок дураку. Когда взлет разрешили, пилот зажал тормоз и дал РУДы вперед, обороты стали плавно расти, а любитель тепла был поднят в воздух и кувыркаясь полетел, смешно болтая руками и ногами. Он пролетел наверное метров десять, после чего воткнулся головой в здоровенный сугроб, наметенный тепловыми машинами при чистке полосы. Где-то с минуту я наблюдал в ТЗК за дрыгающимися из сугроба ногами и уже хотел бежать на помощь, но боец выбрался самостоятельно. В мощную оптику хорошо видно было его ошалевшее лицо, по-моему, он не сразу понял, что произошло. Мы хохотали от души.
Завтрак обед и ужин наблюдающему, как и ПРП приносили из летной столовой. Это было здорово — хоть раз-два в неделю пожрать по-человечески. Наблюдающим я ходить любил.
Начальство наше также озаботилось о том, чтобы личный состав срочной службы чувствовал, что мы служим в ВВС, а не в какой-нибудь пехоте и организовало для нас курсы переучивания, на которые мы, «молодые» ходили где-то с месяц. Здесь в мою голову вложили все, что я должен был постичь за полгода учебки. После сдачи зачетов сдавшим присваивалось гордое звание действительного механика самолета третьего класса и разрешение работать на стоянке и на ЦЗ. Я был в числе сдавших.
Зимой работать на бетонке было не сахар, но это была настоящая работа, чем я страшно гордился. В дни полетов механиков не ставили в наряды, они были на полголовы выше остальных «молодых». «Деды» в полетах не участвовали, это для них было западло.
Я был приписан к борту N43, техник мой был старший лейтенант Козенко (надеюсь, уже полковник) добрейшей души человек, борт был изделием 9-12, то есть МИГ-29А. Это было существенно, так как именно в этой модели имелся замечательный десятилитровый бачок в правом наплыве крыла, где плескалась веселая жидкость, именуемая «массандрой» и состоящая из спирта и дистиллированной воды. Зимой, когда на бетонке был жуткий дубак, а от ветра укрыться было негде, после полета самолета на пилотаж можно было взять колпачок от ШРАП (разьем такой, штепсельный), используя его в качестве стакана, нажать на заправочный клапан спиртовой системы в нише правой основной стойки шасси и нацедить грамм 50 веселой согревающей жидкости. В среднем за смену производилось 4–5 вылетов, так что к концу смены можно было реально нагрузиться.
На меня, как на механика возлагались разные обязанности: расчистка стоянки и плоскостей от снега (ну, это святое), чехление-расчехление, все заглушки, контроль масла двигателей и КСА, заправка топливом, воздухом и маслом, тормозной парашют и буксировка. Было еще куча мелких обязанностей — летом протереть керосином козырек остекления кабины от намертво влипших туда мошек, святой обязанностью также была доставка кассеты со считанной информацией бортовых самописцев на объективный контроль, да и вообще, нам вменялось делать все, чего технику в голову взбредет.
Моему технику что-нибудь плохое в голову взбредало очень редко.
Интереснее всего была буксировка. Я должен был сидеть в кабине самолета и в случае отсоединения водила — здоровенной такой оглобли на колесиках, изо всех сил жать на рычаг тормоза, который был похож на велосипедный и находился на рукоятке управления самолетом. И ни в коем случае больше ничего не трогать (ага, как же!).
Как-то раз, когда полеты были назначены на первую смену, то есть с раннего утра, случился невиданный туманище. Полеты вроде хотели даже отбить, но на метео сказали, что через час туман рассеется и было решено вытаскивать технику на ЦЗ. Наш борт буксировали крайним, я забрался в кабину и тут техник приказал мне включить аккумулятор и БАНО (бортовые навигационные огни) в режим попеременного мигания. Я возликовал, включение аккумулятора означало, что почти вся ботовая сеть самолета находится под напряжением. И я начал с энтузиазмом изучать назначение всяческих многочисленных кнопочек и тумблеров, обойдя своим вниманием лишь зачекованные в нерабочем положении держки катапультирования. Занятие было приятным. Нажав на кнопку "контроль ламп" я добился того, что кабина стала похожа на новогоднюю елку — засветились все лампы, табло и подсвечиваемые кнопки. Далее мои шаловливые ручки прошлись по прибору тестирования различных систем и я выполнил полный цикл тестов. Поигравшись механизмом электротриммирования руля направления я таки добрался до кнопки выпуска тормозного парашюта на рукоятке управления двигателем. Сзади раздался глухой звук, я слегка испугался, но ничего страшного не случилось, и я успокоился, продолжая настойчиво овладевать матчастью. Тягач впереди внезапно остановился и заглох. Безуспешно попытавшись тронуться несколько раз, водила открыл капот «Урала» и стал что-то там ковырять. Но это не помогла. Едва тронувшись, тягач тут же глох. Техник мой тоже вышел из кабины тягача размять ноги. Они уже вдвоем попытались выяснить неисправность, но у них опять ничего не получилось. Я, ничего не подозревая, сидел у себя в кабине. Техник по привычке стал обходить самолет, и застыл с раскрытым ртом — позади самолета зеленой колбасиной вытянулся в струну за что-то зацепившись на земле тормозной парашют. Заправленный самолет весил 18 тонн, усилие разрыва фала ТП было велико, естественно тягач глох. Если убрать из последовавшей за этим речи техника все идеоматические выражения, то можно сказать, что он промолчал. Я узнал о себе и своих ближайших родственниках немало нового и интересного. Пообещав совершить со мной половой акт в извращенной форме, Козенко с позором высадил меня из кабины, заставил водителя сдать назад, отцепил парашют и, вручив мне эту гору авизента-66, послал пешком на ПТС, где эти парашюты укладывали, это было довольно далеко и катило за наказание. Пришлось идти. Но техник мой был человеком добрым и отходчивым, поэтому не сдал меня начальству, а через неделю и вовсе забыл об этом инциденте и снова доверил буксировку.
