Ожидание заняло примерно две недели, после чего я, запасшись бутылкой хорошей водки и пакетом с рыбой, выбрав удачный момент, заявился к нашему старшине прямо домой, где без предисловий изложил ему суть своей проблемы. Старшина дары сгреб, пообещав посодействовать, насколько это возможно. На следующий день он вызвал меня к себе в каптерку и мы вместе с ним пошли в штаб полка. Дойдя до двери штаба второй эскадры, он попросил подождать меня за дверью, а сам скрылся внутри. Через десять минут он выглянул и позвал меня внутрь. В штабе сидел капитан Самохвалов. Лицо его светилась смесью злости, унижения и большого несчастия. Он зло глянул на меня и протянул мне самую дорогую для любого бойца срочной службы — обходной лист, на котором уже красовалась его подпись. Я сдержанно поблагодарил капитана, после чего мы со старшиной вышли. Я не верил своим глазам. По-моему, нашей армией все же руководили и управляли вовсе не генералы и полковника, а самые что ни на есть прапорщики. Иным объяснить случившееся не представлялось возможным моему скудному уму.

     Я довольно быстро обежал с обходняком всех указанных в нем лиц, получив их подписи. Оставалось самое сложное и практически невозможное — получить в обходняк подпись нашего эскадрильского инженера — Кирьяна. При одной мысли об этом у меня холодело сердце и пятки. Однако деваться было некуда, пришлось идти разыскивать майора. Потратив полдня на бесплодные поиски — майора как ветром сдуло, я предпринял последний, отчаянный шаг, и, разузнав его адрес, отправился к нему домой. Дома меня встретила оглушительным лаем рыжая шотландская овчарка и грустная женщина, скорее всего, жена. Он сообщила мне, что мужа ее я, скорее всего, могу найти в гараже, и примерно рассказала, как туда пройти. Я двинулся на поиски. Побродив с полчаса по россыпям гаражей, коих на окраине городка было бесчисленное множество, мне удалось услышать неподалеку до боли знакомый голос и я, помолясь, нерешительно шагнул в темный и прохладный проем полуоткрытой двери. Кириченко был не один, в гараже была еще пара незнакомых мне мужиков, все трое с интересом уставились на меня. Судя по всему, в гараже происходил сеанс нормального мужского общения, сдобренное некоторым количеством алкоголя. Я окончательно проглотил язык и смог выжать из себя только жалкое:

     - Я….. это…. вот… — и нерешительно теребя в руках бумажку обходняка, никак не решался вручить ее.

     - Аааааа! Это ты!? — разглядев меня, произнес Кириченко. — Ну заходи, чего встал у порога?

     Я подошел.

     - Что у тебя там? Ого! Обходной лист? Молодееееец!

     Я внутренне сжался, прикидывая, куда Кирьян мне этот лист сейчас засунет.

     - Ну, давай сюда, чего молчишь? Боишься меня, что ли? — он протянул руку. Я нерешительно протянул ему бумажку. Мужики молча уставились на нас. Кирьян испросил у одного из них ручку и (я не поверил своим глазам!) поставил на обходняке свою размашистую подпись и протянул бумажку мне. Происходило нечто невероятное.

     - Знаешь, почему я подписал? Да, крови ты мне много попортил, да и я тебе тоже. Но ты мужик! И хохол! И друзей своих в беде не бросаешь. Хоть сам и сволочь порядочная бываешь. Ну да, ладно, чего старое вспоминать, давай, демобилизуйся и будь на гражданке человеком.

     На глазах у него, как мне показалось, блеснули слезы, я уж совсем ничего не понимал сути происходящего. Кирьян оказался совсем другим человеком, хотя я никогда зла на него не держал, но тут я был просто потрясен. Такого я не ожидал.

     - Давай, иди, да никому не говори, что меня здесь видел, отдыхаю я.

     Я пробормотал что-то вроде благодарности и, еще не веря своему счастью и окончательно сбитый с толку Кирьяновой речью, медленно побрел в финчасть, где получил причитающиеся мне шестьдесят рублей, почему-то пятнадцатикопеечными монетами, потом в строевом отделе мне поставили в военник лиловый синяк и запись об увольнении из рядов СА и выдали проездные документы, потом я пошел к Паше Шукелю на тренажеры, где он отдал мне небольшую сумму, которую был должен, а под конец познакомил своих преемников на нашу блатхату с ее хозяйкой. В свои права они вступали через три дня. Уехать с Кубинки как-то даже не приходило мне в голову, я почему-то и не подумал об этом. Я переоделся в гражданку, собрал свое ПШ, сапоги и ремень, оставив себе на память только фуражку, и собрав все это в пакет, отправился в казарму. Там я отдал офигевшему от счастья каптерщику свои шмотки, которые мне уже были не нужны, барским жестом подарил кому-то свою парадку, и, увидев своего одногодку Игорька Филина, который маялся без дела и мечтал о своем дембеле, без лишних слов пригласил его на нашу блатхату, где мы допоздна пили с ним всеразличные напитки, и предавались ностальгическим воспоминаниям, а также философским беседам. Ушел он от меня далеко заполночь. Было 16 июня 1991 года. Прошло ровно два года с того дня, когда я переступил порог призывного пункта.

     На следующий день я поехал в Москву, навестил Стаса и Вована, купил себе билет в Калининград на завтра и отбыл обратно в Кубинку. Как убийцу всегда тянет на место преступления, меня неудержимо тянуло назад. Переночевав у себя, я наутро собрал сумку, отдал преемникам ключи и окончательно отбыл в Москву.

     Там я сел на калининградский вечерний поезд, предварительно отбив телеграмму своему калининградскому другу Стасу (я не хотел сразу заявляться домой, решив погулять денька три от души). По дороге я познакомился еще с двумя ребятами, возвращающимися в Калининград из рядов СА и ВМФ, с которыми мы накупили пива и всю дорогу его усугубляли, докупая на остановках. Стас намека не понял и сдуру сообщил моим родителям о телеграмме. Поэтому, когда мое нетрезвое тело вышло из вагона на перрон Южного вокзала, там меня ожидал почетный эскорт из друзей, родителей, моей сестры и ее мужа. Думаю, в этом месте логично поставить точку.

     З.Ы. Я вовсе не жалею о том, что со мной произошло все вышеописанное, напротив, без этого моя жизнь была куда более скучна и малоинтересна.

     Я благодарен всем персонажам, как положительным, так и отрицательным, которые приняли участие в том, чтобы я стал тем, кем сейчас являюсь. Я вообще не жалею ни об одном поступке в своей жизни и если бы была возможность, сделал бы все именно так, и никак не иначе.

     В эту историю вошли лишь самые яркие впечатления из вышеописанного периода моей жизни, у кого-то может создаться впечатление, что я больше ничего не делал, кроме как пил горькую, хулиганил, дебоширил, и нарушал всевозможные законы. Просто возможности человеческой памяти, во-первых, как правило, ограничены, а во-вторых, если создавать совсем уж подробное и хронологически выдержанное описание этого периода, то на это наверняка ушло бы еще два года, а читать это повествование было бы скучно и неинтересно. Поэтому, я прошу прощения у моих потенциальных читателей, если они ожидали от меня большего.

     АМИНЬ!