В горкоме пообещали что-нибудь подыскать, но прошел месяц, другой, а горком молчал. Зато встретился на улице директор техникума, он хорошо знал Павлу и, узнав, что она безработная, предложил место секретаря-машинистки, и главным аргументом был тот, что в студенческой столовой дешевые обеды, потому экономилась значительная часть зарплаты. Так вот и стала Павла работать в техникуме.

Новая работа ей не нравилась: приходилось всем улыбаться, готовить чай директору, выполнять его поручения, не связанные с техникумом: характер совсем не подходил для секретарской работы, где главное — умение угождать, а вот как раз это делать Павла и не умела. Но деваться некуда, а тут — работа в тепле, в чистоте, небольшая, но твердая зарплата. К тому же дали квартиру в доме почти рядом с техникумом на памятной для семьи Дружниковых улице — улице Сталина, где жили до войны. А в прежнем их доме, откуда переехали на Сталинскую, разместилась музыкальная школа.

Виктор ушел с гидролизного завода и работал учеником каменщика на стройке. Эта профессия ему нравилась, к тому же сдельная работа позволяла заработать больше, чем на заводе. Виктор почти всю зарплату отдавал Павле, так что жизнь семьи потихоньку налаживалась.

Виктор к семнадцати годам вытянулся, стал широкоплеч, а Павла в свои тридцать четыре выглядела молодо, больше походила на его старшую сестру, чем на мать. Виктор однажды со смехом признался, что девчонки со стройки подумали, увидев их однажды вместе в кинотеатре, что Павла — его подружка. «Представляешь, мам, — хохотал Виктор, — ты — моя подружка!» Павле было приятно это слышать, значит, она и впрямь еще хороша.

Однажды за ужином Виктор предложил Павле сходить в кино. Снова шел любимый всей семьей «Багдадский вор», фильм довоенный, очень трогательный, песню из него «Никто нигде не ждет меня — бродяга-а-а я-а-а…» — постоянно распевал голосистый Генашка.

Павла согласилась и переоделась в симпатичное шерстяное платье, недавно купленное ей Виктором с получки, подкрасила губы, капнула на палец «Красной Москвы» — она по-прежнему любила эти духи, тронула себя за ухом, на которое спадали прямые, почти черные волосы, пышные, густые.

Виктор вертелся рядом, тоже разглядывая себя в зеркало. Но, в отличие от матери, он вылил на себя полпузырька «Шипра».

Генка валялся на кровати, наблюдал за ними с усмешкой и горланил на весь дом: «Бродяга-а-а я-а-а-а!!!» — он смотрел этот фильм раз десять и отказался идти с ними в «Октябрь» — единственный в городе настоящий кинотеатр. К тому же Генке больше нравилось бегать в клуб завода «семи-девять», где тоже часто шли советские и трофейные фильмы, и пересказывал содержание «в лицах». То представлял смешного толстяка-инженера Карасика из фильма «Вратарь», надувая щеки, подпрыгивал на месте и басом кричал: «Ерунда! Дождик! Ерунда!» Или же изображал летающий истребитель и взахлеб рассказывал о трех закадычных летчиках из «Воздушного тихохода», которые поклялись до конца войны не влюбляться в девушек, и песенку из того фильма переделал по-своему. «Первым делом поломаем самолеты, — дерзко голосил он, получая не раз от бабушки подзатыльник, — ну, а девушек, а девушек — потом!» Бывало, не поддавался мальчишка бабушке, и та носилась за внуком с веником в руках, пытаясь огреть его по тощему заду, а тот хохотал во все горло, увертываясь, пока не надоедало развлечение, и тогда улепетывал на улицу.

Гена вообще рос смешливым, скорым на розыгрыши, прибаутки, как и Максим, и порой так заразительно смеялся, что не удерживались и другие. Одно плохо — мальчишку продолжали бить припадки.

— Ну, как, Генашка, хорошо я выгляжу? — мать потрепала сына по волнистым, совсем как у отца, волосам, вздохнув при том: «Где ты, Максим? Видел бы ты своего сына, он так похож на тебя…» — Хорошо я выгляжу?

— Во! — Генка выкинул вверх большой палец левой руки. — Вы прям как жених и невеста!

— А правда, мам, — шутливо спросил вдруг Виктор, — может, мне и в самом деле жениться? — в его голосе, кроме шутливости, проскользнуло нечто странное, и Павла насторожилась:

— Что, уже и на примете есть кто-то? — спросила сына.

— Да, — улыбнулся сын.

— И кто же?

— Нина Шалевская, ну, она с нашей Лидкой дружит, на Лесной живет.

— Да знаю я! — досадливо махнула рукой Павла. — Только не очень мне эта семья нравится. Как будто из кулаков они. Да и девчонка… Крученая какая-то, верченая. Тебе такая не нужна.

— А какая? — набычился Виктор.

— Не знаю, но не такая. И вообще я с кулаками родниться не собираюсь! Этого еще не хватало! Отец куркулей раскулачивал, а ты за кулачкой бегаешь!

Виктор засопел сердито, молча вышел из комнаты. Генка, лукаво улыбаясь, сказал:

— Мам, а они уже целовались, я видел.

— Не ябедничай! — отрезала мать и тоже вышла вон.

В кино все-таки пошли: не пропадать же билетам, однако у обоих настроение испортилось.

Кинотеатр «Октябрь» находился рядом с большим парком неподалеку от почты. Уж так обычно бывает в маленьких городках — все самые важные общественные пункты в самом центре, рядышком друг с другом, и Тавда в том смысле не была исключением. На центральной улице имени Ленина были кинотеатр, парк, почта, исполком и горком партии, магазины и школа, в которой учились в свое время Витя, Лида и все ребята с улицы Сталина. И вообще она была центром встреч, гуляний и свиданий.

В «Октябре» было многолюдно: некуда людям податься после работы, чтобы отдохнуть, если, конечно, человек не являлся завсегдатаем «Чайной» возле рынка, в которой можно заказать и пару стопок водки к обеду. Так что в «Октябре», где был буфет, на вечернем сеансе всегда было много народу. Павла с Виктором чинно прошлись туда-сюда по фойе, раскланиваясь со знакомыми — еще одна особенность жизни маленьких городков: все друг друга знают — наконец, остановились у одной из стен.

И тут из толпы на Павлу глянули чьи-то блестящие глаза, она почувствовала необъяснимое волнение и стала внимательно рассматривать всех, кто был в фойе. И увидела. Того самого парня, который утром приходил за направлением в общежитие. Он стоял у противоположной стены и смотрел восхищенно на Павлу, не обращая внимания на кокетливые взоры девчонок, стоявших рядом с ним. «Как его зовут? Имя такое странное… А! Ким!» — вспомнила Павла, и уже не могла не смотреть на парня, все вскидывала на него глаза. И он смотрел по-прежнему серьезно, без насмешки, восхищенно.

После кино Павла с Виктором сразу же пошла домой. Они шли молча, потому что в голове у нее все вертелся вопрос: почему Ким так смотрел на нее, а сердце уже подсказывало, почему, и сладко ныло в предчувствии чего-то чудесного. Виктор молчал, потому что еще сердился на мать. Когда пересекли железнодорожные пути, чтобы выбраться на улицу Сталина, и до техникума осталось метров триста, сын вдруг сказал:

— Мам, я на полчасика сбегаю в одно местечко, а? Тут уж близко, дойдешь до дома?

— Да ладно уж, беги, — улыбнулась Павла.

Виктор лихо развернулся на каблуках и ринулся обратно «в город», а Павла тихонько побрела по улице, вдыхая свежий, пахнущий рекой воздух, который принес ветер. За спиной неожиданно послышались чьи-то шаги, Павла прибавила ходу, пожалев, что Виктор не проводил ее до дома: улица хоть и своя, но плохо освещена. Решила юркнуть в первый попавшийся двор, но раздался приятный мужской баритон:

— Погодите, остановитесь, прошу вас! — воскликнул мужчина взволнованно. — Я ничего вам не сделаю, остановитесь, пожалуйста!

Павла остановилась, резко развернулась, приготовившись к отпору, но тут же облегченно вздохнула: это был Ким.

— Вы? Откуда?

— Да я же следом шел, ведь в общежитии живу, рядом с техникумом. Вы знаете, я слышал ваш разговор с молодым человеком и бесконечно рад, что это ваш сын. Меня зовут Ким Фирсов, а вас?

— Павла Дружникова.

Ким схватил обеими руками ладонь Павлы и энергично потряс ее:

— Вы даже не представляете, как я рад, что познакомился с вами!

Павла удивленно вдруг осознала, что и она рада знакомству с этим парнем, который, судя по документам, на десять лет ее моложе. Он такой красивый, и смотрел на нее так восхищенно, что у Павлы дух захватывало, и сердце трепетало, словно пойманная в сети птица.