— Верно, Максимушка, — появилась на крыльце женщина, — учить еще вздумал, сопляк этакий. А, может, у меня ему лучше, чем со своей кикиморой ученой? — она рассмеялась.
Максим прикрикнул на нее с неожиданной злостью в голосе:
— Иди в дом!
— Максим, — сказал с укором Василий, — она мне все-таки сестра, зачем так делаешь? Всем праздник — как праздник, а она дома одна сидит. Мог бы сегодня и дома побыть, а не у Тоськи.
— Но! Учить меня еще будешь! — голос Максима стал грозным, однако Павла услышала, как они спустились с крыльца, открыли калитку, и Максим крикнул: — Тось, я забегу потом!
Павла бросилась вглубь переулка, вжалась в ребра штакетника, стараясь остаться незамеченной, видела, как брат с Максимом прошагали мимо переулка. Павле захотелось схватить в руки что-то тяжелое, догнать Максима и бить его, бить, может, до самой смерти.
Как часто люди не ценят тех, кто рядом с ними, и как сразу же ухватываются за них, если могут потерять! Так случилось и с Павлой. К тому же в ней взбунтовалось самолюбие: как он мог променять ее, Павлу, на какую-то другую женщину? В ней вспыхнуло чувство мести.
Павла не направилась домой вслед за мужем, а прошлась мимо дома, где он был, запоминая адрес и прикидывая, как потом узнать, кто там живет. А затем поспешила домой прямиком мимо гостиницы «Север» через железнодорожные пути, чтобы обогнать мужчин — брата и Максима — и вернуться раньше их домой. Это ей удалось, так что, когда Максим пришел, Павла по-прежнему сидела у окна, глядя бездумно в вечерние сумерки.
Максим подошел к ней сзади, обнял за плечи, спросил:
— Может, сходим к Лобовым или к Чайке? Ну что в праздник сидеть дома?
— Где ты был? — спросила в свою очередь Павла.
— Да с мужиками у Евсикова посидели немного, ты же видела, мы на демонстрации вместе шли, — ответил спокойно Максим и пощекотал усами ее шею, лукаво предложил. — А то давай спать ляжем…
Павла внутренне возмутилась этой лжи, но тело предательски сразу откликнулось на ласку мужа, Павла потянулась к нему, однако почуяла незнакомый аромат духов — сама-то она всегда покупала «Красную Москву» — и сразу злость ударила в голову. Но сдержалась и тихо попросила:
— Ложись спать, если хочешь, а мне надо еще поработать, написать праздничный репортаж…
Максим вздохнул и начал раздеваться.
Павла очень легко узнала, кто живет в доме на улице Куйбышева: позвонила своей старой приятельнице, работавшей в паспортном столе, и через час уже знала, кто — Анастасия Коронова, работница завода «семи-девять», а в отделе кадров завода сообщили, кем она работает и в какие дни.
Павла сравнила ее график работы с Максимовым и похолодела: работают в одну и ту же смену. А когда настал нужный день, и Максим отправился на дежурство в пожарную часть, Павла заметалась по квартире, не находя себе места. Она бродила потерянно по квартире, поссорилась из-за пустяка с матерью, стегнула ремнем Витьку…
Надо было что-то сделать, чтобы дать отдых взвинченным нервам: «Ладно, — решилась, наконец, Павла. — Будешь знать, как мужика из семьи уводить».
Она надела жакет, спрятала за пазухой пустую бутылку и направилась к проходной завода, где в этот день дежурила Коронова.
На проходной у вертушки-турникета стоял ее знакомый — старик Евсиков.
— А, Паня, — улыбнулся старик. — По газетным делам на завод идешь?
— Можно считать, что так, — согласно кивнула Павла. — А где Коронова?
— Да в дежурке, а то, может, в пожарку побежала, — не задумываясь, сообщил дед. Ох, не надо было того Евсикову говорить, потому что Павла после тех слов совершенно перестала соображать, сказала кратко:
— Позови ее!
— Счас! — старик с готовностью кивнул, вошел в дежурную комнату и вышел оттуда с плотной невысокой женщиной. В иное время Павла, может быть, нашла ее фигуристой, и лицо ее — округлое, румяное, с ямочками на щеках и слегка подкрашенными губами — назвала бы привлекательным. Но сейчас лицо Короновой показалось ей отвратительным, а фигура — безобразно толстой. «И на такую квашню он меня променял?» — мелькнуло в голове, и взгляд непроизвольно скользнул по собственному впалому животу, стройным ногам.
— Ты — Коронова? — уставилась Павла немигающе на женщину.
— Я, — кокетливо улыбнулась та.
— А я — Дружникова! — отчеканила Павла. — Жена Максима.
Коронова сначала испуганно отшатнулась, но уже через секунду ее глаза нагловато заискрились:
— Подумаешь — жена! Не стена, можно и отодвинуть!
— Отодвинуть? — Павла почувствовала, как захолодело ее лицо, так она всегда бледнела, когда волновалась.
— Конечно, можно! Я же отодвинула, — Коронова улыбалась, уверенная, что ничего страшного в этой встрече нет, потом она все расскажет Максиму, и они посмеются вместе над «тетехой» — так мысленно назвала она Павлу. — Не сравнишь тебя, доску, со мной, — и Коронова вильнула бедрами, показывая себя.
Ох, не следовало ей так делать: это стало последней каплей, переполнившей сосуд терпения и без того взбешенной Павлы.
— Ах, ты еще смеешься? — и Дружникова выхватила бутылку, размахнулась и со всей силы ударила в ненавистное ухмыляющееся лицо, услышав в последний момент голос вахтера Евсикова:
— Павла, девка, не смей!
И тут же визг Короновой заметался в проходной. Из дежурки выскочили люди, остолбенели перед Короновой, которая топала от боли ногами и кричала на высокой пронзительной ноте:
— Люди! Меня убили! — у нее из носа хлестала кровь, заливая подбородок и блузку.
А Павла спокойно отшвырнула бутылку в сторону, и та, звякнув, разбилась о стену. Она не видела, как Коронову повели в медпункт, а старик Евсиков помчался в пожарную часть.
Не спеша Павла пришла домой, села у окна, где всегда так хорошо ей думалось. Но сейчас в голове не было мыслей. Был только звон разбитого стекла и пронзительный вопль: «Убили!!!» Павла сидела в полной тишине и безразлично ждала, когда распахнутся двери, в квартиру ворвутся милиционеры, выведут ее из дома, усадят в «воронок» — крытый глухой фургон с единственным зарешеченным окошком в дверце — и увезут в тюрьму, посадят ее вместе с воровками и прочими преступницами…
— Господи! — неожиданно забегали в голове мысли, словно кто-то нажал на невидимую кнопку. — Что я натворила?! — и она протяжно застонала.
Но вместо милиционеров прибежал Максим, схватил ее за плечи, затряс:
— Паня, Паня, что ты сделала? Зачем? С ума сошла?!
Опаленный злобой рассудок вновь обрел четкость мысли, и Павла, вскочив, впервые за всю совместную жизнь ударила Максима по щеке, выговорив холодно и жестко:
— Ты, подлец, спрашиваешь, зачем? Потаскун, сволочь!!!
Максим ошарашенно молчал, поглаживая щеку, потом вдруг его глаза засияли, он подхватил Павлу на руки, закружил по комнате, смеясь и плача:
— Ты заревновала? Панюшка, наконец-то, наконец! Да, я — подлец, я — сволочь, ругай меня, родная, ругай!
Он опустился на кровать, усадил ее на колени, тихо начал покачивать, как маленькую, и говорил-говорил безумолку:
— Ты прости меня, прости. Я люблю тебя, но наша разница в годах — двенадцать лет. Я думал, что старый для тебя, потому ты такая и холодная, что я, может, не могу чего, делаю что-то не так… Вот и захотел испытать себя. Но зачем ты ее ударила, голубка моя, не сказала, что все знаешь, просто бы поговорила со мной, я все бы понял. Что же делать сейчас, как уберечь тебя от беды? Ох, беда, какая же беда, — он горестно вздыхал и улыбался в то же время. — Я все возьму на себя, я мужиков подговорю, скажу, что Тоська оскорбила меня, и я не стерпел. Все скажут, как я попрошу… Евсиков, старый хрен, не догадался, зачем ты ее ищешь…
Засмеялся тихо:
— А осколки-то он собрал да выбросил, — потом сказал с нежностью в голосе: — Ты спи, голубка моя, спи, я что-нибудь придумаю…
И Павла заснула спокойным глубоким сном.
А Максим просидел рядом с ней всю ночь.
Утром, осознав окончательно величину своей вины в содеянном, Павла бросилась к редактору своей газеты: