— Баушка, — услышали гости, — они с мужем моим воевали вместе. Нечаянно встренулись.

Вернувшись, Валентина увидела на столе бутылку самогона, немудрящую закуску, разложенную на газете — шматок сала, буханку хлеба да пару селедок, а Павлушка сидела на коленях у Ермолаева и грызла кусок сахара.

— Батюшки! — всплеснула руками Валентина. — Чегой это вы?

— По делу мы, — важно произнес Ермолаев, — вот Матвеич все обскажет. А это чья красавица? — он ласково провел рукой по черным Павлушкиным волосам, и Валентина поняла, что этот человек любит детей. Теплая волна окатила её сердце.

— А у нас еще Анютка есть! — объявила Павлушка, хрустя сахаром.

— Это что за Анютка, кто такая? — поинтересовался Ермолаев, лукаво поглядывая искоса на Валентину, и та торопливо ответила:

— Да это сестрёнка моя младшая.

Валентина поставила капустки квашеной на стол, вареной в мундирах картошки, принесла от хозяев самовар и пока раскладывала закуску по тарелкам, Ермолаев взялся за самовар, и едва тот запыхтел, уселись за стол. Валентина успела к тому времени принарядиться, скрывшись за ситцевой занавеской, которая отделяла от всей комнаты кровать.

Ермолаев разлил самогон по кружкам, а Матвеич, прокашлявшись, басовито и торжественно произнес:

— Стало быть, Валентина Ефимовна, без долгого разговору скажу тебе, что пришел я с Егором сватать тебя за него. И ответ мы намерены получить сегодня же, поскольку Егор Корнилыч — мужик у нас сурьезный, да и я не шутник, и пришли мы к тебе с открытой душой и чистым сердцем.

— Ой-оченьки! — вскрикнула Валентина, прикрыв щеки ладонями, едва справляясь с охватившим ее волнением: ожидала этого, а все же сватовство захватило ее врасплох. Она качала головой и молча таращилась на гостей.

Егор тоже заволновался: уж слишком испугалась Валентина, иль не люб он ей? А Матвеич гнул свое:

— Ну, голуба, отвечай, согласна ли, отвечай, как на духу, — потребовал он сурово.

— Согласная, согласная, — закивала неожиданно для себя Валентина — словно кто сторонний её голову покачал. И ещё больше оттого растерялась, совсем закрыв ладонями запылавшее румянцем лицо: кабы не подумали, что сама навязывается на шею мужику — у вятских это не принято. Потому сразу же возразила. — Не резон, однако, Егору Корнилычу замуж меня брать.

— Вот те раз, вот те сказ! Чего это ты, Ефимовна, воду баламутишь? То согласная, то не согласная! — возмутился Матвеич. — Иль думаешь, что Егор — не пара тебе, если на десять лет старше? — и тут же лукаво подмигнул женщине. — Ничего, голуба, старый конь, небось, борозды не испортит! — чем окончательно смутил Валентину: она не знала, куда деться от весёлых поглядок свата и жениха. Наконец Валентина едва слышно пробормотала:

— «Хвост» за мной: две девки — дочь Павлушка да сестра Анютка, правда, робит она уже.

— Вот дела! — рассмеялся Ермолаев. — Не было ни полушки, да теперь целый алтын! — и ласково коснулся рукой женского плеча. — Не горюй, Валентинушка, поднимем твоих девчонок на ноги.

Валентина встрепенулась при этом, внимательно посмотрела на Егора и залилась слезами.

А Егор завершил:

— … неужто вдвоем не прокормим? Да чего же ты плачешь, милая?

Валентина только рукой махнула, смеясь и плача. Все беды-несчастья, все бессонные ночи вылились рекой слез, и так стало на душе светло и приятно, такое наступило душевное облегчение…

Ермолаев поселился у Валентины. И хоть далеко добираться до своего отделения милиции, только посмеивался:

— Подумаешь, семь верст — не околица, добегу!

Однажды он пришел домой и объявил, что его переводят в Покровское, в село неподалеку от Тюмени. Жаль было Валентине уезжать с насиженного места, но такова служба у Егора, а жене, словно нитке за иголкой, нужно следовать за мужем.

В Покровском они заняли половину просторного дома, где располагалось отделение милиции, был даже свой огород, к тому же Валентину определили уборщицей в отделении, так что жили Ермолаевы не голодно. Но Валентине, уже отвыкшей от работы на земле, не нравилось в деревне, тем более что Анютка осталась в городе, и Валентина волновалась: уж очень своевольной выросла сестра. Да и беспокойство за Егора одолевало: в уезде объявилась банда, милиционеры безуспешно гонялись за ней, и Егора она порой не видела неделями. Возвращался грязный, заросший, уставший так, что едва коснётся головой подушки — засыпает мертвым сном. Валентина совсем уж собралась подзудить мужа, чтобы похлопотал насчет обратного перевода в Тюмень, но пока обдумывала, как приступить к делу — Егор сразу дал понять, что не потерпит вмешательства в свои служебные дела — Ермолаеву приказали возвращаться обратно: банду обезвредили, и надобность в усилении Покровского отделения милиции отпала.

Егора направили в отделение милиции на улице Ленина, недалеко от Перекопского переулка, выделили квартиру. Хоть и в подвале квартира, зато есть кухня и две комнаты. А милиция — на втором этаже того же дома.

Валентина хотела вновь устроиться в Громовские бани, да Егор запретил: кровь закипала при мысли, что на жену будут пялить глаза голые мужики. К тому же она была беременна.

Валентина страстно принялась за домашнюю работу: мыла, скребла комнаты, радовалась, что есть, наконец, свой угол, да еще какой — две комнатки. Она то штопала-чинила одежду, то принималась стирать, то еще с чем-то копошилась дома, и была безмерно счастлива.

— Мать, ну что ты все колготишься? — спрашивал Ермолаев. — Сядь, отдохни, — он обнимал ее пухлый стан, и когда чувствовал недовольный толчок будущего ребенка, смеялся: — Ишь, сердитый какой!

А Валентина присядет на минутку и опять вскочит, затормошится, забегает по квартире.

Иногда они ходили в гости к Матвеичу вместе с Павлушкой. Егор рассказал жене историю Вари, и та с острой жалостью смотрела на девочку, но ни разу не обмолвилась, что её родной отец — Егор. Да, по правде сказать, она даже боялась этого, ведь своих девчонок на руках двое, и незачем третью брать. Бывали Ермолаевы и у Михайлы Аршинова, Валентининого земляка-вятича, у которого жила до знакомства с Егором. К Михайле Егор, шутливый по натуре, приставал с вопросами, чтобы тот объяснил некоторые вятские слова:

— Михайла, — дурашливо улыбался Егор, — а чего это мне жена сказала? Шли мы к тебе, я нечаянно ей на подол наступил, дак она как заголосит: «Ой, оченьки, леший-лешачий, подол-от оторвал!» Что это — «леший-лешачий»?

Все дружно смеялись, и Михайла с самым серьезным видом растолковывал непонятное.

Валентина часто по ночам просыпалась и глядела на спящего мужа или, если он был в отъезде, чутко прислушивалась к ночным звукам за окном. И никак не могла поверить своему счастью.

Егор не обижал её, помогал по хозяйству, если находился дома, разговаривал уважительно и ласково, а больше всего Валентина была довольна, что Егор полюбил Павлушку, как родную дочь, и всё свободное время проводил с ней. Порой Валентина даже чувствовала ревнивый укол оттого, что девочка тянулась к отчиму, смеялась с ним веселее, играла охотнее, чем с ней.

Не было бы счастливее Валентины, если б не забота о сестре. Беспокойная девчонка совсем отбилась «от рук», ей шел уже шестнадцатый год. И не то, чтобы не слушалась старшую сестру, а как-то дерзко разговаривала с ней.

Анюта работала уборщицей в частной аптеке. Там ей нравилось, тем более что хозяин обещал обучить бойкую девчушку фармакологии, а потом девушка мечтала поступить на курсы сестёр милосердия, а то удалось бы и на доктора выучиться, но это уже была, на Валентинин взгляд, несбыточная и никчемная мечта. «Зачем, — думала она, — ученье бабе? Попался бы муж хороший!»

На полочке, сделанной Егором и прикрепленной над топчаном Анютки, было полно книг по фармакологии, медицине. Очень много было и романтических приключенческих романов про разбойников, несчастную и счастливую любовь. Допоздна, бывало, засиживалась Анютка за книгами, сжигая драгоценный керосин, за что Валентина беспрестанно ворчала, но Анютка однажды «обрезала» сестру, заявив, что уж на керосин она как-нибудь зарабатывает. И это была правда. Однако, если Анютки не было дома, Валентина места себе не находила, выглядывала в оконце, сердясь, ругаясь и одновременно боясь за неё. Но сестра возвращалась домой, и весь гнев пропадал.