— И с Михаилом ты тоже хорошо придумала, молодец, он и в самом деле — не твой мужчина.

— А кто — мой? — запальчиво выкрикнула Александра. — Уж сколько раз могла замуж выйти, а всё не получается, всё расходимся по сторонам. Мне нельзя жить без любви, пусть даже безответной, потому что иначе я не могу творить: солнце становится черным, и душа стареет. Кто мой мужчина? Ты знаешь? Ты мысли мои угадываешь, может, и про судьбу мою расскажешь?

— Нет, судьбу свою знать никому не позволено. Да и незачем, жить будет неинтересно, если наперёд будешь знать каждый свой шаг. Твоя судьба в руках Божиих. Ты — счастливая, только не понимаешь этого.

— А цыганки же предсказывают.

Геннадий расхохотался:

— Мамка рассказывала, как ты в детстве девчонкам своим гадала. Помнишь?

Александра тоже засмеялась: конечно, помнила. Павла Фёдоровна показала ей значения карт, и Александра впервые погадала одной из подружек. И что удивительно, всё угадала, да и то, что в будущем насулила — тоже сбылось. А потом она так навострилась, что ни разу промашки не было, ведь хорошо знала подружек своих, про секреты их знала, а уж свести по крохам знания воедино, дело, как говорится, техники. И понеслась по Лесопильщиков весть, что Шурка Дружникова очень хорошо гадает, однажды даже взрослая соседка к ней прибежала с просьбой погадать.

Так вот разговаривая, иной раз и споря, Александра вместе со всеми дошла до утопающего в яркой зелени белокаменного поселка. Он был красив не только стенами домов, сверкающих в лучах яркого солнца, и пышными кронами деревьев — в каждом палисаднике росли яркие цветы, а цветы Александра всегда любила. Она вспомнила, что в Тавде от маминого садика у глухой стены их дома ничего не осталось: соседи-варвары выдернули всё с корнем, лишь тополь остался, и он был для Александры символом возвращения в Тавду. Она всегда приходила с ним поздороваться, если вдруг приезжала в родной город.

— Мама, а тополь мой до сих пор растет, — сообщила Александра матери, — а вот цветы, смородина, сирень — вырвано с корнем.

Павла Фёдоровна грустно улыбнулась:

— Прости их, доченька, это неумные люди сделали, завистливые и злые. К сожалению, такие есть во все времена. Их пожалеть надо, потому что они не видят прекрасного, им это просто недоступно. А ты…

— Я поняла, ты хотела сказать: «Я иду через дали синие, Через огненные лучи…»

Павла Фёдоровна кивнула.

Александра криво усмехнулась:

— К сожалению, дали не всегда синие, и лучи не красивые огненные, а жгучие и неприятные. Я очень часто еду куда-то во сне или оказываюсь в незнакомой обстановке. И часто думаю, что будет после смерти. Я почему-то не боюсь смерти, мне даже любопытно: что там будет, может быть, моя душа, наконец, перестанет страдать, она будет счастлива. И я никак не могу определить: рано я родилась или, наоборот, поздно, я будто чужая всему свету. Может быть, это потому, что никому не желаю зла, хочу мира всем людям, чтобы никто и никогда не ссорился? Не знаю… Вот нет ладу с Павликом, он совсем не такой, как Антон, а ведь родители — я да Виталий. Он обвиняет меня в том, что я второй раз замуж не вышла, что воспитала их добрыми и честными, и его характер не вписывается в современные нравы. Он целеустремленный, как я, и эгоист, как Виталий. Он стремится к лучшей жизни, и в то же время ничего не желает делать для семьи, которая его воспитала. И мне так плохо от того, что не могу найти подход к сыну.

— А ты и не ищи. Просто жди. Прости его и жди. Ему больно, что вырос в неполной семье.

— А мне не больно? — возмутилась Александра. — Что он знает о наших отношениях с Виталием, что знает о том, как мне было больно, но я зажимала душу в кулак и поступала так, чтобы детям жилось хорошо. Антон — вот кто вынес нашу семейную беду на своих плечах вместе со мной!

— Понимаешь, доченька, тогда он был маленький, рядом с ним были самые дорогие ему люди — ты и брат. Вы защищали его, и ему этого было достаточно. А сейчас он вспомнил, что его друзья играли с отцами, а он не играл. Другие учились у своих отцов любить… Он в этом тебя тоже обвинил?

— Да, но я же не мужчина, как я могла это объяснить ему, мальчишке, как мог это сделать Антон, если сам был мальчишка?

— Вот-вот… Мальчишка. Ты прощала Антону, что он медленно взрослел, что лет до тридцати в его душе таился тот двенадцатилетний мальчишка, который вдруг возненавидел отца за то, что тот бросил его. Ты помнишь его истерику и крик: «Разве мне хорошо, что у меня нет отца?» А Павел этого не прошел. Он жил-жил и вдруг понял, чего лишил его отец — своей заботы, своей дружбы, всего, что он мог ощутить рядом с отцом. Он по своему мальчишеству решил, что виновата в этом ты, что ты сделала не всё, чтобы удержать отца в семье.

— Я сделала всё! — закричала Александра.

— Я это знаю, но Павел не знает. И в нём вдруг проснулся обиженный мальчишка, и он засел в его душе, и всё время его пинает и пинает, подзуживает чем-то насолить тебе. Внешне Павел — взрослый, самостоятельный человек, но, в сущности, он еще мальчишка, которому, может быть, тоже двенадцать лет.

— И что мне делать? — потерянно спросила Александра. Она и впрямь не знала, как вести себя с младшим сыном. Она любила его так же, как и старшего, но иной раз в душе вспыхивала искра злости, потому что хотела его обнять, а он отталкивал её то взглядом, то неблаговидным поступком. Да, сын страдал, и не желал страдать в одиночку, поэтому хотел, чтобы страдала и мать. И от этого душе Александры было ещё больнее.

— Ты потерпи, милая, — сказала Павла Федоровна, — и прости его. Он сын твой. Запомни, что я сейчас тебе скажу, и повторяй почаще: «Я принимаю жизнь. Господи, дай мне силу изменить то, что можно изменить, и дай силы вытерпеть то, что невозможно изменить. Я принимаю жизнь! Хочу быть счастливой, любимой, успешной, богатой. Да будет так! Я богата богатством вселенной, я успешна, ибо достойна успеха. Я есмь сила, богатство, здоровье, успех. Я открыта космическому источнику изобилия. Я — источник любви и счастья. Мир наполнен прекрасными людьми, и я всегда встречаю их на своем пути. Я люблю весь мир, а мир любит меня. Так и будет! Я верю в это!» Помни, что Бог посылает человеку такие испытания, которые он выдержит, вернее, не посылает таких испытаний, которые человек не выдержит.

Александра изумленно слушала мать, а та двумя раскрытыми ладонями нарисовала перед её лицом восьмёрку, знак бесконечности. Александра смотрела на неё, как завороженная, а у всех, кто стоял рядом, лица были торжественные и светлые. Она почувствовала себя очень сильной, способной на многое.

Павла Фёдоровна обняла дочь, и та почувствовала слабый ток по телу: наверное, именно так заряжается аккумулятор. Или, наоборот, разряжается?

Геннадий тихо произнёс:

— Мам, осторожнее. Придет время, и она будет с нами всегда, а сейчас пусть идет в свой мир.

Александрой овладела великая печаль, словно теряла что-то очень необходимое ей. Она оглядела всех людей, которые окружали её, стараясь запомнить навсегда их лица. Впрочем, у неё несколько фотоальбомов, и все там запечатлены. Вот стоит мама, рядом, едва улыбаясь, Виктор: он всегда был неулыбчивым. Отец выгнул левую бровь, глядел на неё орлиным взглядом, а Гена смотрел слегка насмешливо, однако по-доброму. Вдруг мелькнуло знакомое лицо, на нём — странная смесь страха, неприязни, насмешки, злорадства, любопытства и Бог знает, что ещё проступало на том лице. Валерьяновна! Братья Изгомовы тотчас встали перед ней, но Александра осторожно рукой отстранила их, и Толик с Володей расступились. Лицо Валерьяновны стало виноватым. Александра тихо произнесла:

— Простите меня, Нина Валерьяновна, за то, что не сумела набраться терпения, чтобы не конфликтовать с вами. Но вы сами виноваты: зачем Витальку настраивали против меня?

— Натура такая, — усмехнулась Валерьяновна. — Но и ты прости меня. А еще прошу — не забывай за меня свечи в церкви ставить.

Александра кивнула, а Геннадий, легонько толкнул её в плечо: