Уходила Александра из школы вместе с одноклассницей, приютившей её на ночь. Они шли по тихим улицам, и, казалось, не было тридцати прошедших лет. Подруге тоже несладко пришлось в жизни: рано осиротела, рано овдовела, и с новым мужем бывают иногда проблемы, а всё-таки не растеряла юного задора.
Радуясь за нее — Инга работала главным бухгалтером лесокомбината — Александра слегка завидовала её житейской мудрости, умению ладить с людьми, смелости: взвалить на свои плечи такой заводище, как лесокомбинат да к тому же стоящему почти на коленях — это надо иметь мужество.
«Есть город, в котором давно не живу…» И как же порой хотелось Александре вернуться в свой родной город навсегда! Однажды такая возможность чуть не стала реальностью, когда ей предлагали должность директора типографии либо заместителя редактора городской газеты. Но не решилась Александра на переезд. Побоялась, что не справится, потому что была задавлена тогда семейными проблемами, которые обрушил на неё Виталий. Тем более что и в другом городе, в котором жила, Александра уже имела авторитет. Она стала не только журналистом, как мечтала в юности, но и тем, кем не довелось стать её матери, Павле Федоровне — писательницей. И город тот стал тоже родным и любимым.
Через неделю Александра вернулась домой. Она уже не переживала, что так и не увиделась с Антоном Букаровым, рассудив, что уж если у них ничего не получилось в юности, то вряд ли что-то всколыхнется в душах в зрелом возрасте: за плечами целая жизнь, свой круг интересов и знакомств. Зато с нетерпением Александру ожидал другой Антон — старший сын. Он стоял, сгорбившись, на продуваемом злым ветром перроне, вглядываясь в номера вагонов. Увидев, радостно бросился к ней, поцеловал в щеку, подхватил багаж и широко зашагал к автобусной остановке, по пути рассказывая домашние новости. Александра, слушая его, подумала, что, видимо, судьба её именно в том, чтобы рядом были только сыновья, и не надо ей никого, лишь бы у них всё было хорошо.
Дети… Двое высоких, красивых парней, рядом с которыми Александра становилась маленькой и хрупкой. Выросшие без отцовского влияния, они почти безоговорочно подчинялись Александре, правда, пробивалось в них иной раз «мужское начало», когда мужчины начинают считать себя выше женщины. Оба чувствовали себя, правда, не сознавая того, за спиной матери, как за каменной стеной, не то, что она в детстве, когда приходилось самой решать все проблемы не только свои, но и семейные. Словом, семью Александра всё-таки сумела сохранить, поддерживая в ней мир и согласие. А вот счастлива ли она? Ну, это, смотря как расценивать счастье — у каждого оно измеряется своей мерой. Александра не считала себя несчастной, хотя треть жизни прошла в «соломенном вдовстве» разведенной женщины. Счастье, на её взгляд, понятие столь большое, что отсутствие рядом постоянного мужчины — это просто жизненная мелочь.
«Мне не надо судьбы иной, той, что выдалась мне, — посвистывал ветер в ее ушах, и Александра улыбнулась своим мыслям и новой песне. — Мальчики, мои сыновья… Как сложится ваша судьба? И где же ты, моя любовь?»
Телеграмма о приезде Лиды не застала Изгомовых врасплох: давно уж она собиралась приехать, и вот, наконец, собралась.
Александра бросилась на рынок, пробежалась по магазинам и вернулась, нагруженная продуктами. Мужчины в это время усердно занимались уборкой. И когда Александра привезла сестру домой, в их квартире всё сверкало, а на плите в кастрюлях и кастрюльках дожидался праздничный обед. Сели за стол, сестра выложила свою «долю» — пакеты с вермишелью, сахаром, банки рыбы, сгущенки…
Александра фыркнула:
— Ты что, думала, что мы голодом сидим?
— Да нет, просто не привыкла отдыхать за чужой счет. Я и к Розе всегда езжу со своими продуктами.
Павел тут же съехидничал:
— Всё свое ношу с собой…
Взрослые оставили «шпильку» мальчишки без внимания, им и без того было о чем поговорить — не виделись с похорон Геннадия. С того времени в их роду было ещё несколько смертей — умер Александр Насекин, через год ушли на тот свет Копаев Сашка и его мать — сын и жена старшего брата Виктора. Да и тот уже плохо себя чувствует. И сёстры уговорились: кровь из носу, а поедут будущим летом к Виктору, да и на могиле матери Лида не была более двадцати лет.
Осень в тот год выдалась ясная, сухая и теплая. По утрам были заморозки, выпадал иней, но снега не было, и солнце оставалось чуточку тусклое, но радостное. На сердце Александры тоже спокойно и светло. Её младшему сыну Павлу исполняется шестнадцать лет. И сестра приехала очень кстати, угодила на его день рождения. И гости приглашены, и видеокамеру Лида привезла, чтобы увековечить торжественный день… И хорошо, что дети нашли общий язык с Лидой.
Уставшая в дороге сестра ушла спать, Александра принялась мыть посуду. Из радиоприемника негромко лилась песня, Александра вторила певцу:
— «… но мой плот соткан из песен и слов… всем моим бедам назло вовсе не так уж плох…»
Да, жизненный плот Александры Павловны Изгомовой не такой уж и хлипкий, хотя немало трепали его жизненные бури, пока не пристал к берегу, и он, в самом деле, соткан из песен и слов, как у Юрия Лозы, который сейчас пел по радио. Закончив дела на кухне, Александра направилась в свою комнату.
Лида спокойно спала, но к Александре сон никак не шел: завтра Павлу исполнится шестнадцать… Как у него сложится жизнь? И ярко, словно вчера было, вспомнилось давно пережитое, отболевшее…
… Боль методично ударяла в поясницу каждые пять минут, выгибала дугой Александру, сворачивала в клубок. И она молилась об одном: как бы тот человечек, который так упорно рвался из её тела на свет, не захотел покинуть свою обитель раньше утра. Тогда пришлось бы вызывать «неотложку», и семилетний Антошка, спящий за стеной, перепугался бы, увидев, что врачи увозят маму в больницу, а папа в это время на работе.
Под утро Александра забылась в коротком сне, и очнулась от легкого прикосновения губ Виталия к щеке. Увидев измученное лицо жены, полные страдания глаза, он испуганно спросил:
— Что? Уже?
— Да рано вообще-то, но как больно!
Александра подозревала, что её преждевременные схватки начались из-за приема синестрола, выписанного врачом. Она ходила тяжело, быстро набирала вес, молодой парень-врач с ее участка решил, что у нее будет двойня, даже сердцебиение на УЗИ определил двойное, и на свой страх и риск выписал декретный бюллетень на две недели раньше положенного. Чувствовала она себя прекрасно, и спокойно пришла на контрольный прием, который в тот день вела заведующая поликлиникой, пожилая женщина с брюзгливым лицом. Взглянув на дату, когда будущая мама ушла в декрет, и что ей, согласно больничному листу, полагается уже родить, строго нахмурилась:
— Вот всегда вы все обманываете, а потом в декрете перехаживаете, государство в растрату вводите…
Александра вспылила: она никого не обманывала, все рассказала без обмана, даже предполагаемая дата родов сошлась с расчётной, и если участковый врач решил помочь ей немного, то это его право, ну, а государство не обеднеет, если выплатит лишних пару десятков рублей. Она так и сказала:
— Никого я не обманывала, посмотрите дату первой явки, всё там написано правильно, и если врач решил меня отправить в декрет раньше, то у него, наверное, были на то основания и свои соображения, и потом — декретные не из вашего кармана будут выплачивать.
— Из государственного, значит, из моего, — сказала, как отрезала, главврач. — Вот вам рецепт, примите на ночь две таблетки, и утром — еще одну.
Александра купила синестрол, но, вопреки указаниям врача, выпила лишь одну таблетку. И вот ее корёжит полночи, а что было бы, если бы послушалась врача? О том она думать не хотела.
Виталий всполошился:
— Давай «скорую» вызову!
— Нет-нет! — испугалась Александра. — Рано ещё! Роды должны наступить через неделю!
Но муж все-таки вызвал «скорую».
В роддоме по положению плода определили, что роды и впрямь преждевременные, но схватки продолжались, потому решено было роженице дать стимуляторы и тем ускорить роды. А что такое стимуляторы, Александра прекрасно помнила — Антон появился на свет при их помощи, потому что срок не подошел, а воды внезапно «отошли», и Александру, чтобы не рожала «на сухую», под завязку напичкали стимуляторами. Ох, и ломало ее тогда, схватки были такие, что кровь хлестала ручьем, пока через несколько часов не родился, наконец, малыш. Родился и сразу — в крик, да так громко и басисто завопил, что акушерка рассмеялась:
