Воздух был свеж и чист до такой степени, что Александра почувствовала легкое головокружение, и прислонилась к корявому стволу огромного тополя. Галушин тут же заметил её состояние, помог дойти до костра, усадил на ватник — отдыхай, мол.

Возвращались в город в сумерках. Слегка подвыпивший Галушин остановил машину возле стога соломы в поле и предложил Александре размять ноги. Улыбнувшись едва заметно его желанию хоть на секунду остаться с ней наедине, вышла из машины, но дальше дороги не пошла.

— Ты посмотри, как здорово! — Галушин утонул в соломе. — Иди сюда!

Но вместо Александры к нему прискакал Пашка, тоже зарылся в пахучую солому, начал кидать её вверх, осыпая себя и Галушина желтым шуршащим дождем. Тот расхохотался и начал с ним бороться, а на глаза Александры вдруг навернулись слезы: сын играет не с отцом.

Галушин обожал Александру со всей силой своего солидного возраста и не раз признавался, что она — его последнее, самое яркое и сильное увлечение. Обожание это Александре было приятно, и всё же они за все время их знакомства ни разу даже не поцеловались. Всё в ней сопротивлялось, когда Галушин пытался поцеловать ее. Александра уважала его за то, что, разлюбив однажды жену, не бросил семью, а остался рядом, почитая женщину, как мать своих детей, стараясь сделать так, чтобы дети не заметили родительской отчуждённости. Его дети — сын и дочь — получили высшее образование, обоим Галушин помог приобрести квартиры, и теперь считал себя вольным казаком, но Александра не хотела стать его казачкой.

И вот опять поклонник звонит, надеясь, наверное, на тёплый приём.

— За тобой приехать? — спросил с надеждой на положительный ответ, и Александра его не разочаровала:

— Хорошо, приезжай.

Галушин, как всегда, был точен, и когда Александра вышла за проходную предприятия, где работала в многотиражной газете, то его машина уже стояла неподалеку, а он спешил навстречу с букетиком гвоздик, которые всегда, даже зимой, в изобилии на рынке. Он давно не видел Александру, и потому с восхищением уставился на женщину, и та нисколько не удивилась — новая шуба и шапка делали её моложе. Она с достоинством королевы приняла цветы и направилась к машине.

— Хочешь, куда-нибудь съездим? — предложил Галушин.

— Нет, — ответила, как обычно, Александра, и он замолк надолго. Возле её дома спросил:

— Почему ты такая… ну… странная?

— Чем же я странная? Тем, что не хочу иметь связи с человеком, которого не люблю? А я тебя не люблю. Уважаю — да, отношусь к тебе, как к другу — да. Но… — она помолчала, не зная, как помягче объяснить, что, помимо воли, её охватывает отвращение даже от простого случайного прикосновения к нему. — Но я не могу иметь ничего с человеком, которого не люблю. Я уже была дважды в ситуации, когда без любви, лишь для поднятия тонуса. А потом отворачивалась и плакала. Извини, но я тебя не люблю.

— У тебя кто-то есть?

Есть ли кто у Александры? Она улыбнулась. Если бы она не разошлась с мужем, она бы и не знала, что сердце у неё — влюбчивое, но разумная голова не давала сердцу воли. В ней жили одновременно бесшабашная озорная девчонка и мудрая сдержанная женщина, которая постоянно «задвигала» девчонку в угол, не давая никоим образом показать своё более чем тёплое отношение к мужчине. Александра маялась душевно, не зная как высказать то, что у неё на сердце, и от этого сильно робела, язык или костенел или молол несуразицу. Она всегда ожидала первого шага со стороны мужчины — не могла иначе. А тот, если Александра ему тоже нравилась, от её нерешительности робел ещё больше, думая, что у такой женщины, как она, обязательно должен быть любовник, и если он открыто покажет свое отношение к ней, то обидит, потому что ни у кого и мысли не возникало, что Александра Изгомова будет разбрасывать свои чувства направо и налево без разбору. И, в конце концов, чувство влюбленности переходило в чувство глубокого уважения, при котором не могло быть иных отношений, кроме дружественных.

— Есть, — она неожиданно вспомнила об Антоне Букарове, — есть один человек, о котором я постоянно думаю, хотя он и далеко.

— Но я-то рядом, почему ты обо мне не думаешь? — насупился Галушин. — Странная ты женщина… Ведь знаешь, что я тебя люблю, почему бы нам не быть вместе?

— Потому, что я тебя не люблю, — Александра резко распахнула дверцу машины и выбралась наружу. Потом наклонилась, взглянула на Галушина сквозь окно дверцы автомобиля. — И ты мне больше не звони, если не понимаешь, что ты для меня только друг, брат, сосед — как хочешь, так и считай, но пойми, наконец, что я тебя не люблю! — она сильно хлопнула дверцей и умчалась в свой подъезд.

А Галушин еще некоторое время сидел без движения, глядя на дверь подъезда, словно ожидая, что Александра вернется. И глаза у него были грустные-грустные. Он и в самом деле не понимал, почему Александра не желает иметь с ним любовные отношения…

Как часто непонятны нам поступки других людей!

Едва шагнула Александра в квартиру, по глазам Антона поняла: случилось что-то неладное. Сын подал телеграмму, и как много лет назад в Куйбышеве, листок бумаги в её руках задрожал, а по глазам ударила черная строка: «Гена умер. Лида».

Александра несколько секунд тупо смотрела на телеграмму, соображая, почему именно Лида сообщила о смерти брата? Неужели он всё-таки осмелился поехать к ней? «Нет, такого быть не могло», — решительно Александра отвергла эту мысль. И решила ехать в Альфинск, а не в Новороссийск.

И снова ночной полёт над страной, снова утренний час застал её в Екатеринбурге — так ныне звался Свердловск. Но не было радости от встречи с городом, лишь печаль угнездилась в сердце, так же было, когда она летела хоронить Николая Константиновича.

Через три часа она была в Альфинске, сразу же обратилась в бюро пропусков (город все ещё считался режимным), но её имени в списке приглашенных на похороны не оказалось. Тогда она через справочное бюро разыскала телефон одной тётушки — Зои Егоровны, но той не оказалось дома, и потому она позвонила другой — Розе Егоровне, и, услышав глуховатый окающий голос, резко спросила, сглотнув слезы обиды:

— Тётя Роза, почему меня нет в списке?

Та охнула, всхлипнула и принялась оправдываться:

— Да мы же адрес твой не знали, думали, далеко живешь — приехать все равно не сможешь…

Ярость затмила глаза, высушила слезы, и Александра закричала в трубку:

— Вы что? Совсем с ума от злости сошли? Мне наплевать, как вы ко мне относитесь, но Гена — мой брат, как вы смели не сообщить о его смерти? И если бы Лида не дала телеграмму, я бы и не узнала, что его уже нет! Адрес вы не знали!.. Адрес можно было спросить у Полины, а вы… — она захлебнулась яростью, словно ее накрыла тёмная волна, замолчала, чувствуя: ещё миг, и она наговорит Розе лишнего. Но быстро справилась с собой и отчеканила:

— Я буду в гостинице, чтоб завтра же мне был пропуск в город. Всё!

Она получила номер в привокзальной гостинице без всяких проблем, и только зашла туда, бессильно уронила сумку на пол, рухнула ничком на постель и зарыдала: теперь никто её не видел, и она могла себе это позволить. Потом Александра умылась, привела лицо в порядок и уселась перед телевизором, хотя ничего не видела на экране: в глазах стоял сгорбленный печальный брат на платформе возле электрички, его приподнятая в прощальном привете рука… Она так задумалась, что вздрогнула от громкого стука в двери. Александра щёлкнула замком, и на пороге возник Юрий Ермолаев с незнакомой женщиной.

— Шурка! — заорал двоюродный брат и принялся её обнимать. — Ох, какая ты стала шикарная! — он восхищенно прищёлкнул языком. — Ир, это моя сестра, Шур, это — моя жена…

На свадебных фотографиях лицо Юркиной невесты было иным, и Александра поняла, что Юрий женат на другой женщине.

Ирина вежливо кивнула, пожала руку Александре и стала раскладывать на столе продукты, а Юрий уселся на кровать, притянув к себе сестру, скомандовал:

— Ну, рассказывай!