«Ну что ж, коль хочешь — уезжай, с улыбкой я скажу: „Прощай!“ Во всём мы виноваты сами, но я останусь с сыновьями…» Но улыбка была на лице женщины только тогда, когда она была среди людей, рядом с детьми, а наедине с собой мучительно пыталась понять: почему так Виталий поступил, в чем её вина? И зачем так унизил накануне отъезда близостью с ней?..
Неприятности, которые всегда обрушиваются на неполную семью, не обошли стороной и Александру с детьми. Началось всё с того, что наступило безденежье: счёт в сбербанке оскудел быстро, потому что Александра, готовясь к защите диплома, не работала, «дипломные» сто рублей, которые положены по закону, невозможно растянуть на три месяца. Смирив гордость, Александра написала Виталию письмо с просьбой помочь материально, потому что трудно жить без средств с двумя детьми. Тот цинично заявил: «Ускоришь развод — помогу». Изумилась Александра такому ответу: детей Виталий всегда любил, они выросли на его руках, и вдруг такое равнодушие. «Господи, да что это у него за любовь такая — шиворот-навыворот, счастливый человек и других делает счастливыми, а этот — лишь зло сеет». Но надо было что-то предпринимать, и Александра попросилась к соседке, которая подрабатывала на ремонте квартир, в помощницы. Так и заработала деньги, чтобы ехать на защиту диплома, да и сноровка, приобретённая в строительной «шабашке» в последствии пригодилась.
Александра отлично защитила дипломную работу, но судьба преподнесла ей новое испытание.
Павлик, росший слишком самостоятельным для своего возраста, не знал, что папа уехал, и был весьма удивлен, что мама, уезжая на сессию, устроила его в круглосуточную группу. Не знал и того, что одна из приятельниц Александры согласилась взять себе на это время Антона, а с Павликом возиться не захотела. Новая группа мальчугану не понравилась, не приглянулось и то, что в первую ночь дежурила воспитательница, которую Павлик не любил — несправедливая была по отношению к детям, часто наказывала зря. И уж совсем возмутило малыша то, что во время обеда воспитательница нарезала себе зелёного лучку, который вырастили ребята на окошке. И мальчишка, не долго думая, вернулся домой, где, конечно, никого не было. Он знал, что мама уехала, но дома должен быть папа, потому решил упросить оставить его дома. Он помнил, как ездил несколько раз с папой на завод, потому спокойно сел в трамвай и покатил туда. Время было светлое, летнее, однако позднее, и, побродив около завода, мальчишка вернулся домой, рассудив, что, наверное, папа уже вернулся.
Дом был по-прежнему закрыт. Тогда Павлик отправился к приятельнице матери, но и там никого не было, потому что — Павлик об этом не знал — все бегали по городу, разыскивая беглеца. Чем бы кончились приключения мальчугана — неизвестно, если бы его нечаянно не встретила одна из соседок по дому, не привела к себе, а тут и воспитательница подоспела, которая у Изгомовых в тот вечер побывала трижды…
— Как хочешь, Шура, — решительно заявила приятельница, когда та приехала на неделю домой после защиты диплома: не все ещё защитились, потому вручение документов откладывалось, — а я с Павликом не останусь, раз он такой беспокойный. Антон — ладно, пусть живёт, а его — куда хочешь девай.
Всплакнула Александра и взяла сына с собой в Ростов-на-Дону. За день они дважды побывали на факультете, и дорогу мальчишка хорошо запомнил. И ничего бы дальше не произошло, если б Александра не согласилась с сокурсниками отметить получение диплома в ресторане. «А что? — подумалось. — Уж если мы техникумовский диплом „обмывали“ в ресторане, то сейчас я это тем более могу себе позволить».
Хозяйка квартиры, где все шесть лет учёбы жила Александра, согласилась поводиться с мальцом, который приглянулся ей своей сообразительностью. Уходя, Александра сказала сыну, что вернётся часов в девять, он должен слушаться бабушку и не шалить. Павлик согласно кивнул. И, действительно, вёл себя прилично до девяти часов, а потом в нём словно будильник прозвенел: мама должна быть дома, а её нет, значит, решил он, надо за ней сходить. Он же знал, что брат встречал маму, если она уходила в кино на поздний сеанс. Вот и Павлик пошел встречать.
Дорогу на факультет, куда они добирались пешком, мальчуган хорошо запомнил, а вот возвращались оба раза на троллейбусе, потому, выйдя на остановку, мальчишка заплакал, не зная, куда идти дальше, ведь не знал, что можно вернуться прежним путем. Тут-то его и обнаружила милиция, которую на ноги подняла квартирная хозяйка, даже фотографию мальчишки тут же распространили. По той фотографии его и обнаружили.
Павлик охотно рассказал милиционерам, кто он, откуда приехал и зачем. Рассказал, как зовут маму, назвал домашний адрес. Милиционеры удивлялись, записывая сведения, но для Александры ничего в том странного не было: она всегда заставляла детей выучить все данные о себе, потому Павлик и ответил на все вопросы.
Александра сидела в ресторане, а сердце ныло почему-то от плохого предчувствия. Она стала тормошить подруг, чтобы завершить банкет да отправиться по домам, но те, вырвавшись из семей и от мужей, окруженные улыбками неожиданных ресторанных поклонников, не хотели рано уходить. Впрочем, и у Александры нашелся ухажёр, но ей не о нём думалось — о детях. До полуночи всё-таки удалось подруг уговорить покинуть ресторан, и она вернулась на квартиру. Едва вошла, увидела хозяйку всю в слезах, с полотенцем на голове и пузырьком валерьянки в руках, а из комнаты раздался тоненький голосок:
— Мама, ты пришла?
— Ой, Шурочка, чуть до инфаркта меня не довёл твой мальчишка, ну и вострец, ну и смышлёный… В милиции так и сказали: опытный парень…
Вот и поняла женщина тогда, почему ныло весь вечер сердце: откликалось на зов сына. Ужас охватил её при мысли, что могло случиться самое страшное, что могла потерять кроху-сына, которому шёл всего пятый год. Но это была не последняя неприятность и с Павликом, и с Антоном — их могло и не быть, если бы Виталий находился дома. Но его не было, и следовало выживать одной, чтобы дети не чувствовали отсутствие отца.
Было горестно остаться одной, но вдвое горше мысль, что разрыв с Виталием, вероятно, расплата за то, что когда-то мысленно предпочла его матери, готовая покинуть её, если бы муж того захотел. Но судьба не дала совершить предательство: мать умерла, но ждала судьба, оказывается, случая наказать Александру за душевную слабость, потребовала плату, ведь за всё надо платить: и за добро, и за содеянное зло… И думая о разрыве с мужем, женщина вспомнила вновь о своей прабабушке-староверке, которая прокляла сына своего и его потомков до седьмого колена, значит, прокляла и её, Александру. Гнев и упрямство переполнили душу женщины: она будет противостоять проклятию и сделает всё, чтобы дети были от него избавлены. Правда, не знала, как это сделать, ведь тогда она ещё не подозревала, что примет крещение, крестит и детей своих, что Православная церковь начнёт набирать силу, один за другим станут действовать новые церковные приходы, восстанавливаться храмы, что даже в Тавду приедут священнослужители…
Чуть не утонула Александра в своём горе, чуть не забыла о детях. А им, безумно любящим отца, было во сто крат хуже. Однажды Антон от беды, что свалилась на его худенькие плечики, от понимания, что отец отказался от него, забился в истерике, в одном единственном крике: «Ты думаешь, мне хорошо, что у меня нет отца?!!» Удерживая в руках бьющегося в рыданиях сына, Александра похвалила себя за то, что помогла «ей» уехать, что Виталий отправился вслед за ней, ибо в тот момент Александра была готова поступить так, как поступили бы тысячи женщин, узнавших об измене мужа, — вырвать сопернице волосы. Нервное напряжение Антона было столь велико, что это сказалось на зрении, и пришлось неоднократно делать стабилизацию хирургическим путем, ибо зрение мальчика стремительно снижалось. Глядя на забинтованные глаза сына, держа его, пылавшую от пережитой боли, руку, Александра физически ощущала, как входит инструмент в глаза сына, как ему больно, и она, сдерживая слезы, мысленно радовалась, что Изгомов далеко: в ней поднималась такая волна ярости, с которой она могла бы и не совладать, окажись Изгомов неподалеку.
