— Вы? — изумился Виталий.
— Она такие вещи про тебя говорила, что я подумала: ты хуже зверя, такой поганец. Вот и пожалела ее.
— Ну да… Наврать она умеет, не зря же Бродней зовут: всю жизнь по Тавде ходит и сплетни собирает да людей ссорит. Одному про другого гадость скажет, а потом к нему же пойдет и про первого наплетет. А потом глядит да радуется, как люди ссорятся.
— Виталик, да разве можно такое про мать говорить?
— Да если б это мать была настоящая, а то ведь она — хуже мачехи! Все наши из дома ушли, как только шестнадцать исполнилось. И Тоня, и Надя, и Вовка, и Толик. Толик вообще у тети Фени жил. И я ушел — женился, к жене и ушел.
— Ты был женат? — удивилась Павла Федоровна.
— Ну да. Надоело дома до смерти! И сейчас бы ушел, да некуда.
— А жена-то где?
— А-а… — махнул Виталий рукой. — Это моя жизненная ошибка. Разошлись мы. Я еще в армии служил.
История его женитьбы оказалась коротенькой. Женился Виталий и впрямь, чтобы из дома уйти. Учился в «ремеслухе», а там у сторожихи дочка — такая из себя вся крученая, глазками постреливала по сторонам, вот и «подстрелила» Витальку Изгомова, стеснительного спокойного паренька. А тому интересно показалось — как это с женщиной в постели быть, сладко ли? Оказалось — сладко, и вскоре они поженились. Но семейная жизнь — не гулевая жизнь, это поняли оба сразу, стали поругиватья потихоньку, но теща всегда держала сторону зятя, потому сразу и не разбежались. Потом и ребенок родился, которого Виталий нарек в честь погибшего брата Николаем. И тут собственная маменька «организовала» Виталию армию, загнали добра молодца на самый Амур-батюшку.
Вслед за мужем потянулась и жена Дина: молодке показался долгим срок спать одной в холодной постели — три года службы мужа в морских частях погранвойск. И все бы хорошо: не пустили морячка домой в отпуск, так жена сама приехала, ходи себе в увольнение, милуйся с ней. Но сыграла шалапутная натура женушки с Виталием плохую шутку — загуляла молодка. С одним да другим… Как узнал — не поверил, решил наведаться. Пришел. Сынишка к нему: «Папа…» — только лепетать начал, а жена показывает на другого, который развалился на кровати, вот, дескать, твой отец. Не стерпело сердце Виталия такой насмешки, забунтовало, и молодых развели в Благовещенском суде. И там Дина заявила, что Изгомов — не отец ребенку и даже благородно отказалась от алиментов, впрочем, какие с солдата алименты? Вспоминал о том Виталий, злился, что провела его девка, залетела от невесть кого, а он, как последний дурак, позор ее прикрыл — тогда все еще считалось позорным рожать вне брака. Это уж позднее матерей-одиночек чуть ли не в ранг героинь обратили, льготы им были определены — квартиру получали вне очереди, пособие было значительное.
— Ну, а если дома жить не хочешь, почему тогда вернулся, остался бы в армии, да и все, — осведомилась Павла Федоровна, выслушав рассказ Виталия.
— Да я и сам не знаю, зачем вернулся. Я же на Амуре служил в морчастях погранвойск. Решили мы все, кто со мной дембельнулся, поехать на БАМ.
— Что же не поехал?
— Поехал, да нас почему-то направили в Тюмень из-за дурацкого указания, что там должен был формироваться специальный комсомольский эшелон. А там что-то не состыковалось, вот мы и застряли в Тюмени на неделю. Я и попросился у старшого съездить в Тавду на денек-другой. Я даже вещи из камеры хранения не взял, в чем был, в том и поехал. Ехал в поезде до Свердловска, и всю дорогу в тамбуре чуть не плакал, думал: приеду, с родными увижусь — у нас же большая родня, четыре фамилии в роду, на могилу, думал, к отцу схожу, а домой не пойду. А приехал — пошел. Мать увидела меня, расплакалась, стала прощения просить. Я и остался, пожалел ее — старая все-таки, думал — изменилась она. Да какое — изменилась: все также пьет, так же по Тавде ходит славит. А в доме бардак да пьянки квартирантов. Можно я у вас поживу?
— Нет, Виталик, у меня дочь взрослая, незамужняя, скоро домой приедет. В качестве кого ты у нас жить будешь? Как я объясню людям — брат, жених? Извини, дочь позорить не хочу.
— Да ладно, все нормально. Я понимаю, но жаль, конечно. А я жениться опять хочу. Надоело все. Изгомиха опротивела.
— Виталик, — укоризненно покачала головой Павла Федоровна, — как же ты про мать нехорошо говоришь…
— Ай да! — раздраженно отмахнулся Виталий. — Какая она мать? Кукушка — и та лучше. Подкинула яйцо, и птенец не знает, какая его мать стерва. А мы все видим и знаем.
Виталий уходил, а Павла Федоровна все думала, как же порой жизнь бывает сложна. У нее — одни проблемы, у ребят Изгомовых — другие. Неприкаянные они какие-то. Что старшие, что Виталька. А парень он, кажется, неплохой. Услужливый, вежливый. И в магазин сходит, и дров для титана в ванной заготовит. Предлагал даже кухню кафелем отделать, да Павла Федоровна не согласилась: денег нет. А главное — спиртного почти в рот не брал, разве что по праздникам пару рюмок пропускал.
Шуру на вокзале встретили мать и среднего роста парень с красивым лицом. На его лоб спадал вьющийся чуб, глаза — карие, ласковые и доброжелательные. Но улыбка показалась почему-то язвительной, может быть из-за тонких губ. Он был в новом, недавно сшитом костюме, и чувствовал себя в нем явно неуютно.
— Знакомься, Шура: это — Виталик Изгомов, сын Нины Валерьяновны Изгомовой. Помнишь его?
— Виталька? Ты ли? — рассмеялась Шура. — Был такой шкет, а сейчас — парень хоть куда!
Щеки Виталия вспыхнули румянцем: не ожидал, что девчонка, которую он видел на фотографии у Павлы Федоровны, встретит его насмешкой. И обиделся: воображала, подумаешь — имеет образование большее, чем у него. Но это было неправдой. Шура никогда не старалась показать свою образованность, она считала, что средним техническим образованием кичиться не стоит, впрочем, высшим — тоже. Для нее не имело значения то, сколько человек учился — восемь классов или закончил ВУЗ. Главное для нее — душевные качества. Она всегда была верным другом, не способным на предательство, а если и посмеивалась, то всегда беззлобно. Виталий этого не знал и обиделся. Однако помог донести вещи до дома, потом извинился и ушел. Но девушка ему понравилась, хотя Виталий того не показал.
Виталий случайно увидел Шурину фотографию на столе в ее комнате, где Павла Федоровна попросила заменить лампочку в люстре. По бокам стола стояли книжные полки, явно кем-то сработанные, а не купленные в магазине. Виталий поинтересовался, кто делал полки, потому что увидел опытным взглядом огрехи в работе.
— Да Шурочка сама сделала.
Виталий не поверил: чтоб девчонка да столярничала?
— Правда-правда, — горделиво уверила его Павла Федоровна. — Она у меня все умеет делать. И ремонт в квартире сама делает, и шьет, и в электричестве разбирается.
Виталий недоверчиво хмыкнул, дескать, что-то много положительных качеств у девчонки, однако проникся к Шуре симпатией.
Не успели мать с дочерью наговориться, наглядеться друг на друга, как явилась Изгомова. Шуре она не нравилась, но была благодарна ей за то, что Изгомова иногда помогала матери, правда, не бесплатно. Сделав на копейку, плату требовала на рубль. Нет, она не ставила условие: я тебе, ты — мне. Павла Федоровна рассказывала, что Изгомова ночевала у нее почти каждую ночь. Выполнив просьбу, казалось бы, за спасибо, являлась к вечеру, разваливалась на хозяйской кровати прямо в одежде и, вроде бы, шутя, требовала ужин да к нему бутылочку.
Павла Федоровна, скрепя сердце, выполняла это требование, но выгнать нахальную бабу не могла: зимой она по-прежнему не выходила на улицу, и, кроме Изгомихи, никто не мог за нее сходить хотя бы в магазин. Это уж позднее стал Виталий помогать.
Изгомова сразу же с порога, как обычно, со смешком спросила:
— Хи-хи… А поесть у вас есть что?
— Садись, Валерьяновна, — пригласила Павла Федоровна, — мы как раз обедаем.
— К обеду и бутылочку надо, а то обед не в радость, — хихикнула опять гостья.
Шура молча отправилась в магазин, купила вина. Ей этого не хотелось, но решила разок из благодарности ублажить Изгомову. Вернувшись, поставила бутылку на стол, извинилась и ушла в свою комнату, сославшись на усталость после дороги. Вскоре покинула дом и гостья. Да и чего зря сидеть, если постель ей не приготовили, а бутылка пуста?
