Отъезд Николая из Костромы проходил обыденно, без ликующих криков: наследник-цесаревич Алексей уже спал на корабле, утомленный болезнью и впечатлениями от великолепных торжеств в честь царского рода Романовых, а значит и в его честь. И, может быть, снилось ему то, как взойдет однажды на престол и будет мудро править всеми этими восторженными и приветливыми людьми, а может, снились обычные ребячьи сны, которые уносят всех мальчишек в даль голубую безоблачную, в приключения, в мир, где все прекрасно и светло. И чтобы сон Алексея не был тревожным или же, не дай Бог, был прерван, один из придворных попросил провожающих не шуметь. «Наследник спит…» — прошелестело по толпе, и стих шум, люди стали молчаливо махать платками и шапками, лишь торжественный колокольный звон, плывущий в высоте, нарушал тишину.

Не успели затихнуть разговоры о приезде царя, как другая новость взбудоражила Кострому: на гастроли приехал столичный театр.

В городе был и свой театр. Клавдинька Смирнова работала в театре швеей и сказывала родным, что бывал в театре и сам господин Островский, автор многих пьес, кои игрались и в костромском театре. Клавдинька водила однажды Кольку на представление одной из пьес Островского, где Клавдинька играла молодую крестьянку. Она была очень красивой девушкой, на ее смуглом лице горели двумя яркими огоньками черные цыганские глаза, а над ними — разлетистые черные ровные брови, на плече — черная пушистая коса, и когда Клавдинька расплетала косу и встряхивала головой, то волосы укутывали плечи словно шалью. Отец говорил, что Клавдия очень похожа на его младшую сестру, быстрее всех она переняла от отца цыганские песни и плясала как настоящая цыганка. В ней жила бродячая душа, которой было тесно в четырех стенах, как птице в клетке, она мечтала играть в театре, и Колька со страхом думал, как разбушуется отец, если вдруг Клавдинька уйдет из дома и уедет с каким-нибудь театром.

В театре Кольке нравилось: все так празднично и красиво. А тут еще и столичные актеры приехали! Вот посмотреть бы! Разве Клавдию попросить взять его на представление? Уж она никак отказать не сможет, потому что…

Колька усмехнулся. Еще никто не знает о Клавдиной любви, а он знает.

Клавдия — красавица, невеста на выданье, как говорят взрослые. Все парни на улице заглядываются на нее, да боятся подходить к ней: Клавдия — девушка нрава строгого, хоть и веселая, а отец и того строже, как поведет суровым черным оком, так у парней по спине мурашки начинают бегать.

Для актеров сняли квартиры в приличных купеческих домах, и у крестного Кольки Саввы Прохоровича, жившего на Русиной улице, и с которым в свое время вел дела Роман Смирнов, отец Константина, поселился молодой человек по имени Дмитрий Заозерский. Но это у него прозвище такое актерское, а настоящая фамилия — Кузнецов. Заозерский был не только актером, но и сочинителем пьес. Он был невысокого роста, стройный, курчавые волосы закрывали уши.

Заозерский познакомился с Клавдинькой в театре, когда ему понадобилось починить костюм. Девушка ему приглянулась, и он все внимание и свое обаяние направил на красивую провинциалочку, надеясь на быстрый успех, которого всегда добивался у девушек. Заозерский читал Клавдиньке страстные стихи собственного сочинения, возносил девушку до небес восхищением ее красой, клялся в любви и добился-таки взаимности. Но Клавдия, хоть и полюбила Заозерского, однако иметь с ним интимные отношения не захотела, не даром мать не раз говаривала: «Береги честь смолоду…» И как ни старался Заозерский добиться интима, Клавдия твердила одно: «Повенчаемся вот, и тогда…»

Домашние ничего не знали о свиданиях Клавдиньки с Заозерским. Хранителем ее тайны был Колька. Он всегда ждал ее, когда Клавдинька уходила крадче из дома, едва родители заснут, маялся в постели, борясь со сном, и по первому ее стуку в окно открывал дверь. Так было и на этот раз. Братья, наверное, видят уже десятый сон, а Колька таращится в темноту и трет кулаками глаза, чтобы они, подлые, не закрывались.

Вот кто-то кинул камешек в окошко… Колька соскочил с постели, глянул в ночную темь, и разглядел двоих у ворот их дома. Клавдия и Заозерский. Ну, наконец-то…

Колька пропустил сестру в дом и удивился, какая она была сияющая, но почему-то босая.

— Колюшка, — сестра обняла Кольку, и на него пахнуло вином. — Ой, Колька, я такая счастливая!.. Я самая счастливая!

— Ты что? — дернулся Колька из ее рук. — Пьяная? Папкиной плетки захотела, да?

— Ну и что? — Клавдия тихонько засмеялась. — Я тебе тайну одну скажу… Хотя нет. Не сейчас, — и она зашлепала босыми ногами в «девичью» комнату, которую делила с Людмилой.

А произошло вот что.

В тот душный августовский вечер Клавдия, как всегда, ближе к ночи побежала, принарядившись, к Савве Прохоровичу. Константин ей ничего не сказал, хотя и подумал, что неспроста, верно, дочь зачастила к Савве, который жил в центре города, а они — на Запрудне.

Савва Прохорович — почтенный человек, купец, пригонял в Кострому плоты с лесом, с ним вел какие-то дела отец Константина, Роман. Помогал Савва Прохорович и с материалами, когда строили дом для Константина, потому и согласился Савва Прохорович стать крестным отцом Кольки, тем более что Константин — не голытьба какая-то, а уважаемый начальством рабочий, крепко стоящий на ногах человек.

Понимал Константин, что ничего дурного в том нет, что Клавдинька часто бывает у кума — она дружна с дочерьми Саввы — Леной и Ольгой, иногда и ночует у них. Однако Клавдия уже заневестилась, и не гоже молодой девушке, на ночь глядя, из дома уходить, хотя Константин и не беспокоился особо за дочь, знал, что Клавдия крепко блюдет себя, а то давно уж ославили бы парни Смирновский дом, вымазав дегтем ворота. Но и от запретов, считал Константин, тоже толку не будет, все равно ведь слюбится с кем-нибудь, а Константин знал, что такое любовь. И сколько из него ни выколачивал отец любовь к Татьяне, а он все равно женился на ней, и до сих пор любит ее, как юноша. Клавдия же вся характером в Константина, отца своего, она и обличьем больше всех его детей похожа на цыганку, и норов такой же непокорный. Теперь вот в театре работает, того и гляди — в актерки подастся, а уж это и вовсе Константину не по нутру: таборные цыганки-плясуньи — это одно, а его дочери — другое, не пристало им в представлениях всяких выставляться. Уйдя из табора, Константин уже не хотел возврата туда, тем более не желал того своим дочерям, зная, как тяжело живется цыганкам в таборе, и что очень часто за показным весельем цыганки прячут свою истерзанную несчастную душу.

А Клавдия бежала на свидание в предчувствии чего-то важного, что должно было случиться в ее жизни.

Заозерский встретил ее в условленном месте. Был он облачен в свой лучший костюм. Но не костюм, не привычный букет цветов в его руке взволновали Клавдию, а весь его облик торжественный и взгляд, странный и таинственный. Она даже не обратила внимания на корзинку в его руке, прикрытую чистой холстиной, глядя в его мерцающие в лунном свете глаза.

— Митя, здравствуйте!

— Клавдинька! — бросился к ней Заозерский. — Наконец-то! — вручив девушке цветы, он повлек ее к реке, где у пристани были привязаны рыбачьи лодки:

— У меня к вам сюрприз!

— Какой же?

— Поедем на Кострому кататься, там я все скажу.

Клавдия немного поколебалась, стоит ли ночью куда-то плыть в лодке с молодым человеком, вероятно, не новичком в любви, но у него такие прекрасные манеры, такое вежливое обхождение, и, в конце концов, она же любит его! И Клавдия решилась:

— Хорошо, Митя, я согласна.

У Заозерского уже все было готово к этой поездке. Он заранее договорился с одним из рыбаков насчет лодки, не пожалев денег, запасся вином и закусками. Он возлагал очень большие надежды на эту прогулку и не скрыл своей радости, что Клавдия согласилась покататься с ним на лодке.

На маленьком островке, куда они приплыли, было тихо, не щебетали даже птицы. Клавдии стало немного жутковато, и в то же время — весело, а когда они вышли на небольшую, залитую лунным светом полянку, то Клавдия восхитилась: