Младший Изгомов, Виталька — ровесник Шурке, потому и стал ее товарищем в играх. Играли ребятишки в доме или же копошились в куче песка возле ворот. В тот момент, когда Изгомиха обратилась к Шурке, ребятишки играли в другой комнате в машину. Шурка, естественно, была шофером и главной в игре, а Виталька — тихим, ненадоедливым и совершенно безропотным пассажиром. Ну, а если вдруг и начинал восставать против Шуркиного диктата, то разговор у нее был коротким: тычок в шею, и бунт затихал.

Услышав просьбу Виталькиной матери Шурка тотчас оказалась перед печью и запела:

— «Ой, вы, гуси, до свиданья, прилетайте к нам опять, только дома возле бани вам теперь уж не узнать!»

— Охо-хо-хо! — заклохтала Изгомова. — Ох, умора — «дома возле бани»! — Шурка вместо «Дона и Кубани» пела, перевирая слова — «дома возле бани», и это всегда смешило Изгомову до слез.

Хлопнула дверь. В кухню вошел дядя Антон, Виталькин отец — худой, высокий, одноглазый, и Шурка тут же исчезла — дядя Антон добрый, но девочка его побаивалась из-за слепого, в юности изуродованного, глаза.

Антон поставил плотницкий ящик на скамью у дверей.

В кухню ввалились следом за ним Николай, Владимир и Анатолий, тоже, как и отец, пахнущие свежей древесиной: мальчишки помогали отцу ставить дом на соседней улице. Антон Изгомов — истинный труженик, всю жизнь не выпускавший из рук топор, подряжался рубить дома, зарабатывал немалые деньги. Они уплывали неизвестно куда из рук жены, день-деньской бродившей по знакомым — отсюда и прозвище Бродня — в поисках сплетен и никто, как она, не мог так искусно ссорить людей. Антон, женившись на Нине, быстро понял, что ошибся: вторая жена была полной противоположностью первой, словно и не сестры они — ленивая, лживая, охотница выпить.

— Нина, поесть дай чего, — попросил Антон, умывшись.

— Охо-хо-хо! — запричитала жена. — Болею я, отец. Достаньте капусты с погреба, — и пожаловалась: — Вот болею я, а Тонька весь день где-то прошалыгалась. Сказала ей обед сготовить, а она меня не послушалась.

— Тонька! — закричал разозленный голодный отец, призывая дочь, и когда та вошла, влепил ей пощечину. — Лодырина! Пожрать сготовить не могла? Где ты шлялась весь день?

Тоня в слезах выскочила из дома, обиженная на отца: все не так было. Весь день она работала — корову подоила, свиней накормила, в доме прибрала, завтрак приготовила и накормила Витальку, остатки мачеха съела. Конечно, отцу и братьям обидно, что пришли с работы, а на столе пусто, так ведь она просто не успела ничего сварить.

Тоня забилась в огородные лопухи за баней и горько заплакала. Хоть бы скорее окончить техникум, да уехать, куда пошлют, подальше от несправедливых попреков ленивой и злобной мачехи, которая все время норовит охаять ее перед отцом. А тот, не разобравшись, пускал в ход кулаки, как сегодня. Тоня, когда еще жива была мать, читала про злых мачех и думала, что бывают они только в сказках, а вот, оказывается, и в жизни бывают.

Шурка с Виталькой тоже выскользнули из дома от греха подальше, услышав брань Антона. Разгоревшийся конфликт погасила Шуркина мама, пригласив Антона с сыновьями поужинать.

Потом парни разбежались по своим делам, а Павла, Изгомов и Смирнов сидели на крыльце, курили, вели неторопливую беседу. И Смирнов, как всегда, завладел разговором — он был отличный рассказчик.

Изгомов тоже иногда рассказывал о своей жизни, обращаясь к Павле, называл ее сестренкой: оба они — Федоровичи. Роднило и то, что Антон тоже сирота, смолоду батрачил у отца своей жены. Хозяин был оборотистый мужик. В начале тридцатых был раскулачен и выслан из Белоруссии. На новом месте Валериан Короленко — им разрешили взять теплые вещи, белье и кухонную утварь, потому сумел припрятать и золотые червонцы — освоился быстро, выстроил дом, обзавелся скотиной, даже работника нанял, чтобы справляться с хозяйством, потому что не было иных мужских рук: шесть дочерей росло в доме. Однако и в Сибирь докатилась волна борьбы с кулаками, но на сей раз она не застала врасплох старика Короленко: он спешно выдал замуж двух старших дочерей за бедных парней, среднюю, шестнадцатилетнюю Нину — за вдовца Скутина, хозяйство поделил между зятьями, таким образом избежав очередного раскулачивания. И жил бы долго и счастливо Антон со своей женой, он любил ее и женился не ради приданого, но судьба решила иначе: быстро скрутила болезнью жену и отправила в мир иной. Женился вторично ради дочерей, но, видно, счастье ушло из его дома вместе со смертью их матери. Антон понял, что совершил ошибку, однако в доме зазвенели голоса еще четырех ребятишек, и деваться было некуда: надо «поднимать» детей.

В первый класс Шурку привел отец. Смирнов был в сознании девочки только папой, иного человека, которого могла бы Шурка назвать отцом, она не знала. Девочка держалась за руку отца и горделиво посматривала на других ребят. Правда, она была не в школьной форме, как другие девочки, а в белой кофточке и черной юбке, перешитой из юбки матери. Ей невдомек было, что семье трудно жилось, да и сложно понять семилетней девочке взрослые заботы и совсем невозможно уяснить то, почему папа часто приходит домой пьяный, ругается с мамой, а та тихонько ночами плачет.

Они втроем вновь жили в той комнате, где Шурка выросла. Сестра Лида вышла замуж, и теперь жила в своем доме, построенном на Типографской улице, недалеко от реки. Лиде на лесокомбинате предлагали трехкомнатную квартиру, но ее мужу, выросшему в деревне, привычнее было жить в собственном доме, потому он и решил построить свой дом. Муж Лиды — не Август Фомин, которого Шурка хорошо помнила и любила. Когда Лида приехала со своим женихом в Азанку, где Шурка в то время жила с мамой и папой, то очень удивилась, увидев незнакомого высокого парня. Он ей не понравился: была в нем какая-то непонятная угрюмость.

Семен, Лидин жених, почему-то не понравился и папе, и тот во время застолья, как всегда, выгнув дугой правую бровь, заявил:

— А я тебе, Семка, Лиду не отдам, не стоишь ты ее.

Все за столом притихли, Семен покраснел, засмущалась и Лида, но мама быстро перевела разговор на иное, и скандал не состоялся.

Смирнов, конечно, не знал, что Лида выходила замуж, не любя Семена, однако интуитивно почувствовал неладное. И он был прав.

Судьба оказалась неблагосклонна к Лиде и увела в сторону любимого парня, а поставила на пути другого. И замужество, которое не принесло желанного счастья, было неожиданным даже для нее, однако у каждого — своя судьба, у Лиды — тоже, и она повела ее своей дорогой…

Август Фомин служил в армии, часто писал. Родители обожали его, сын был их опорой, хозяином в доме, и лишь его слушалась младшая блудливая дочь Наталья. Уехал Август, и отбилась она от дома, стала парней перебирать, и не просто так встречалась, невинные поцелуи ее не устраивали. Работала Наталья вместе с Лидой в одной бригаде бракером, и та видела, что будущая золовка даже на работе не упускала случая пообжиматься за штабелями досок то с солдатами, то с расконвоированными заключенными, которым осталось «дотянуть» до срока самую малость, и потому они работали на лесокомбинате вместе с вольнонаемными.

Лида — резкая, прямая, как и все Дружниковы, не умеющая иной раз укоротить свой язык, пригрозила Наталье, что если та не прекратит путаться с кем попало, то напишет Августу. Пригрозить-то пригрозила, да не написала. Зато Наталья не оплошала, рассказала в письме брату свою историю, только якобы это делала Лида. И вскоре Лида получила от парня гневное письмо, в котором он с горечью писал, что берег ее до армии, боялся прикоснуться, а она в благодарность стала шалавой.

Лида вдоволь наплакалась над обидным письмом, а потом с присущей ей дружниковской прямолинейностью ответила: «Не твое дело, как я себя веду». Ей и в голову не пришло спокойно все обдумать и оправдаться, потому что не чувствовала за собой никакой вины. Обида была столь велика, горька, что Лида решила сгоряча в отместку Августу выйти замуж, тем более что и жених подвернулся — Семен Дольцев, двоюродный брат Дуси, жены брата Виктора. Семен вернулся недавно из армии, захаживал к Дружниковым. На лицо парень был неплох, поведения спокойного, и бабушка с тетушками хором зазудели, растравили обиду: «Раз так обошелся Гутька с тобой, плюнь на него да выходи замуж за Семена».