С прежними секретарями райкома партии, Смолиным и сменившим его Медведевым, Павла была хорошо знакома, между ними были дружеские, уважительные отношения. С новым она еще не встречалась. И с интересом ожидала первой встречи: какой он, Потоков, и зачем вызвал ее к себе? Но почему-то в душе вдруг зазвенела тревожная струна. Павла всегда доверяла своим предчувствиям, они ее не обманывали, вот, правда, она чаще предчувствовала неприятности: хорошего в ее жизни было мало.

Она пришла в горком ровно к назначенному часу, поэтому ее в приемной сразу же пропустили в кабинет Потокова.

Первый секретарь сидел за столом, не поднимая взгляда от лежащих перед ним бумаг, и Павла, глядя на его светловолосую макушку, нерешительно остановилась у двери, не зная, как поступить: стоять или присесть, не дожидаясь приглашения. Потоков поднял голову, пристально посмотрел на Павлу и сказал, криво усмехаясь:

— Да… С первого взгляда ничего такого и не заподозришь.

Павла почувствовала себя неуютно под его взглядом серых водянистых глаз.

— Я вас не понимаю, о чем вы?

— О вашем поведении, о чем же еще? — скривил губы Потоков, дескать, иначе бы я и не вызывал такую «мелочь».

— Я ничего предосудительного не вижу в своем поведении, — пожала плечами Павла, совершенно растерявшись.

— Да? Ничего? — язвительно рассмеялся Потоков. — А то, что вы устроили в гостинице публичный дом, это как называется? Вас для чего назначили директором? Чтобы за государственный счет любовников содержать?

— Каких любовников? О чем вы? — пролепетала сбитая с толку Павла, продолжая стоять у дверей, потому что Потоков не предложил ей сесть.

— У вас в гостинице проживает некто Смирнов?

— Да. Он работает экономистом в Белояровском учреждении. У нас договор с руководством учреждения: пока их новым работникам не дадут квартиру, они живут у нас.

— А почему этот субъект не платит за проживание более месяца?

— Из-за отсутствия денег, — ответила тихо Павла.

— Ну, так выселите его! Сообщите об этом в учреждение, пусть ему найдут жилье, а задолженность за проживание в гостинице вычтите с него через суд. Гостиница — не частный постоялый двор! Вам еще несколько дней назад сигнализировали о том, что Смирнов не платит за номер, а вы не приняли никаких мер, и он до сих пор живет в гостинице бесплатно. Как вы это объясните?

Его надменный прокурорский тон возмутил Павлу, и она довольно резко сказала:

— Очень просто. Человек попал в беду. Он всю зарплату и подъемные отослал жене, надеясь, что получит квартиру и выпишется из гостиницы. А квартиру не дали. Через неделю получит зарплату и погасит долг.

— И вы поверили? — Потоков иронично усмехался.

— А почему бы и нет? — вскинула голову Павла. — Я — коммунист, он — коммунист, неужели между нами не может быть доверия?

— Да? А товарищ Иванова, что сообщила нам о безобразиях в гостинице, указывает иную причину, почему вы так снисходительны к Смирнову.

— Какую — иную? Да и нет в гостинице никакой Ивановой, — недоуменно пожала Павла плечами.

— Что вы — его любовница.

— Это неправда! — воскликнула Павла, клятвенно прижимая руки к груди. — Это неправда!

— Тогда чем объяснить ваши ночные дежурства в гостинице, хотя это не входит в ваши должностные обязанности?

— ?! — онемев, Павла уставилась на Потокова, но не успела объяснить, почему дежурила две ночи в гостинице, как Потоков, глядя куда-то в пространство поверх ее головы, продолжил:

— Что же вы молчите? Товарищ Иванова пишет, что Смирнов к тому же и пьет целыми днями. Как же можно еще объяснить вашу снисходительность к его безобразным оргиям, если не участием в них?

Павла почувствовала, что еще немного, и она упадет. Сердце сжимала жесткая знакомая когтистая лапа.

— Воды… — прошептала она, опускаясь на ближайший стул.

— Ого, да вы — прекрасная актриса, — саркастически улыбнулся Потоков. — Я слышал, вы до войны играли в любительских спектаклях, и дар ваш к сценическому притворству, вижу, не пропал: вы прекрасно симулируете сердечный приступ, — но тут он с удивлением увидел, что Дружникова бессильно привалилась к стене, мертвенно-бледное лицо говорило о беспамятстве, в которое неожиданно провалилась женщина.

— Воды! — закричал Потоков, — Оля, скорее воды! Товарищу Дружниковой плохо! Может, «скорую» вызвать, товарищ Дружникова? — он склонился над Павлой, и теперь лицо его выражало заботливость и участие.

— Н-не н-надо, — простучала Павла зубами о стакан. — Скоро пройдет… Сейчас… я… приму… валидол… — она достала из сумочки алюминиевую трубочку с таблетками, сунула одну под язык. — Вот… уже легче… — бледность постепенно сползала со щек, уступая место слабому румянцу.

— Спасибо, Оля, за помощь, — сказал секретарше Потоков, кивнув ей на дверь, и когда та вышла, спросил Павлу:

— Ну что будем делать? Нехорошая ведь история получается, — он и в самом деле не знал, что делать, и потому голос слегка смягчился.

С одной стороны Дружникову характеризовали как порядочного человека и добросовестного работника, а с другой стороны — дыма без огня не бывает. Черт ее знает, эту Дружникову: на вид тихоня, да ведь в тихом омуте черти водятся… Женщина, говорят, одинокая: муж с войны не вернулся. Ну и пусть бы захороводилась с этим Смирновым, подумаешь! Потоков вдруг поймал себя на мысли, что и сам бы охотно «похороводился» с Дружниковой: она из себя — не уродина, есть в ней шарм. Но сигнал неведомой Ивановой… И ведь наверняка Иванова та совсем не Иванова, может, она как раз и есть любовница Смирнова, приревновала к нему Дружникову, вот и накатала разгромное письмо, а ему, Потокову, приходится разбираться в этой грязи. Фу! А если эта Иванова сигнализирует в обком? Это же будет скандал! Ведь могут сделать из мухи слона, такого слонищу, что и ему не поздоровится — время-то беспокойное: если верить газетам да обкомовским шепоткам, то в стране полным-полно врагов народа. Ему «врага», конечно, не пришьют, но за то, что не пресек вовремя похабный разгул, ему не поздоровится.

— Все это неправда, — сказала Павла. — Даю вам слово коммуниста.

Потоков поморщился при ее словах, снисходительно произнес:

— Ну-ну, я понимаю, вы — женщина одинокая, но не следует переходить границы дозволенного. Вы — член партии, вы всегда на виду, и не надо дискредитировать партию своим легкомысленным поведением. Но учтите, если ваши деяния будут продолжаться, простым выговором не отделаетесь!

В гостиницу Павла еле доплелась, хорошо — гостиница недалеко от горкома партии. Боль отпустила сердце, но во всем теле ощущалась слабость. Она даже возмущаться человеческой подлостью не могла: не было сил. Ясно лишь одно: кляуза написана кем-то из работников гостиницы. Она перебрала мысленно всех, соображая, кто мог быть до такой степени зол на нее, что решился на такую гнусность, но не могла определить — кто. Павла, незлобивая по характеру, не могла плохо думать о людях.

— Нет, со Смирновым больше не следует встречаться, — решила Павла, входя в свой кабинет.

Встречаться им или не встречаться — об этом сомнений не было у Смирнова, поэтому, вернувшись вечером с работы, зашел к ней в кабинет и предложил:

— Павла Федоровна, я билеты купил в «Октябрь», говорят, идет очень интересный немецкий трофейный фильм. Я вас приглашаю. Кстати, за проживание я заплатил, не беспокойтесь.

Павла долго и внимательно смотрела на Смирнова. В ее душе спорили некто двое: «Откажись!» — наставлял первый. «Иди назло всем! — коварно шептал второй. — Еще ничего не было, а вас уже связали вместе и облили грязью. Иди!» И Павла решилась:

— Хорошо, Николай Константинович, я согласна.

И они пошли в кино, а после зашли в «Чайную», где вечерами, наряду с чаем, продавали и водку.

А через день, когда она вновь дежурила ночью, и Смирнов предложил ей попить чаю в его номере, она согласилась подняться к нему. И случилось то, что и должно было случиться между мужчиной и женщиной, у которых возникла взаимная симпатия.