Чтобы беспрепятственно встречаться с Павлой, Ким ушел из общежития на частную квартиру. Он по-прежнему числился диктором, но зарплату отрабатывал честно другим способом — помогал радиооператору: в технике он все же разбирался лучше, чем в технологии обработки древесины.

В доме Павлы Ким теперь бывал редко. Да и что там делать? В одной комнате жили две семьи: Павла с Геной и Виктор со своей молодой женой. Павла запретила старшему сыну жениться на Нине Шалевской, однако парню, наверное, очень уж хотелось жениться, вот он однажды и привел к матери невысокую пухленькую смешливую девчушку и без всяких психологических подходов бухнул:

— Вот, мама, я женюсь. То есть женился уже, — добавил он, скосив глаза на живот девушки для весомости своего решения.

Павла ахнула, хотела отвесить непутевому сыну подзатыльник, но вдруг пригорюнилась:

— Когда же успели, варнаки?

Девчонка хихикнула. Виктор переминался с ноги на ногу: не объяснять же матери, что наврал насчет «женитьбы», просто побоялся, что мать опять запретит жениться, а — охота, про женитьбу-то мужики в бригаде та-а-кое-е рассказывают, просветили его полностью, а он еще и с девушкой ни разу не был. Сладкое дело, выходит, по словам мужиков — женитьба! А Дуся — она ничего, веселая девчонка, проворная, лицом на Нинку Шалевскую похожа. Так они и стали жить вместе.

Старуха, у которой квартировал Ким, не обращала внимания на Павлу, сидела обычно у окна и раскладывала карты или же спала. Лишь первый раз, когда они крадучись проходили в комнату Кима через старухину, спящая хозяйка вдруг повернулась на бок, глянула на них, и Павлу словно кипятком ошпарило: в старухином взгляде читалось — дура-баба, сама к парню бегает. А потом привыкла, приходила и засветло.

Однажды старуха посмотрела на нее хитровато и предложила:

— Хочешь, погадаю?

— Что вы, бабушка, я и так все про себя знаю, — смутилась Павла.

— Все да не все, — усмехнулась старуха. — Король энтот, — она кивнула на дверь комнаты Кима, — не для тебя надежа. У тебя другой будет, с ним и горя хлебнешь, и жизнь проживешь остатнюю. А этот хорош, да не твой.

Павла вдруг открыто улыбнулась:

— Знаю, бабушка, знаю, что не будет мой. Потом, что будет, то и будет, а пока — мой.

Одного не знала Павла, сказать или нет Киму, что забеременела. Удивительно: почти год с ним жила, и — ничего, бог миловал. А забеременела, когда Ким приехал после каникул в Тавду. Видно правду говорил, что сильно стосковался. Не отпускал долго, ласки его были нетерпеливыми и неожиданно смелыми, однако, приятными и желанными.

— Паня, Панечка, — шептал он в ухо, пробегая горячими руками по ее телу. — Как я долго ждал этой встречи с тобой, измаялся, только о тебе и думал! Ни на одну девчонку не смотрел, мечтал о тебе, видел во сне!

И Павла раскрылась, как цветок под солнцем, навстречу его ласкам, тогда-то и поняла, что Ким значит для нее намного больше, чем думала. А через неделю почувствовала: она в положении.

Пока думала, прикидывала, что делать, советовалась с врачом (он сказал, что для организма Павлы лучше родить), прошло два месяца. Впрочем, аборт сделать, даже если и захотела Павла, ей не позволили бы: все еще действовал запрет на искусственное прерывание беременности. А тут и Дуся, краснея, робко прошептала ей на ухо о том, чего юные жены ждут с радостью, одинокие вдовы — с печалью.

— Когда последний раз было? — спросила Дусю, и та вновь шепотом поведала все подробности.

— Вите написала?

— Ой, мам, что ты, я же и сама не знала, вот вчера сходила к врачу, а он и подтвердил, что у меня ребеночек будет.

— Напиши, Витя обрадуется.

Витя служил в армии и в каждом письме спрашивал, будет ли у них ребеночек: «Хочу, чтобы у меня был сын». Павла прикинула, когда может родиться ребенок у нее, когда — у Дуси, выходило, что разница совсем небольшая. Усмехнулась: в этом даже свой плюс есть: Павла будет шить детские распашонки, не таясь, а подойдет время родить, вот и раскроется тайна.

Киму про свою беременность Павла так и не сказала. Просто стала реже с ним встречаться. Ким злился, ревновал ее пуще прежнего к Жене Андрееву. В Карелию уехал на преддипломную практику разобиженный и надутый, как ребенок, впрочем, он и был большим, немного бестолковым ребенком, и Павла очень часто ловила себя на мысли, что ей хочется Кима приласкать просто как своего старшего сына — поворошить волосы ладонью, погладить по щеке. Она и командовала им, как сыном, отчитывала, если вдруг получал очередную двойку, заставляла заниматься. Ким учился неохотно, однажды признался, что и в техникум-то поступил потому, что не хотел в деревне оставаться, и Павла подумала тогда, что Ким этим похож на Ивана Копаева — и тот не хотел в деревне жить, и тоже был нерадивым в учебе.

Вернувшись с практики, Ким сразу же прибежал в радио-редакцию. Павла, сидя за столом, готовилась к очередной радиопередаче. Ким обнял ее сзади, приподнял с места, повернул к себе лицом и широко распахнул глаза, увидев располневший стан Павлы. Он захлопал красивыми ресницами от удивления, ткнул пальцем в ее живот и глупо ухмыльнулся:

— Это что, Паня, значит?

— То, что я женщина, вот что это значит.

— А… а… от кого? — Ким начал заикаться, покраснел, вытер пот с лица.

«Испугался, — грустно подумала Павла, — испугался, а я-то думала, что обрадуется». Ей стало нехорошо на душе, и она резко сказала:

— Это мое дело!

Ким сразу побледнел и запетушился:

— А, понимаю, наверное, от Женьки! То-то ты последнее время ко мне охладела!

— Дурак ты, Кимка, — с грустным сожалением ответила ему Павла, отстранилась от него и стала дальше писать текст передачи.

— Верно, дурак, — согласился Ким, сообразив, что брякнул сгоряча гадость, и опять глупо улыбнулся: — И чего это я? Пань, а как же ты теперь?

Павла пожала плечами:

— Как и раньше.

— А я?

— А ты уедешь работать по направлению.

— Да ведь это мой ребенок! Я уеду, а он как?

— Ким, пять минут назад ты не признал его, — твердо сказала Павла, — ребенок мой, и об отце я никому не скажу.

— Как не скажешь? А я что? Ни при чем, да? — Ким всегда очень быстро менял решение. Вот и сейчас испугался сперва, что назовут отцом, а как Павла его успокоила, он тут же стал предъявлять права на отцовство. — Ребенок, значит, без отца будет? Нет, завтра же пойдем и распишемся!

— Дурак ты, Ким, — повторила Павла. — Завтра распишемся, а через день разведемся? Я же старше тебя.

— Черт, да что же ты такая рассудительная? — забегал Ким по студии. — Может, и разойдемся, да когда это будет, а сейчас ребенку нужен отец.

— Все равно так случится, сам это понимаешь. Ты же знаешь, что надо ехать работать по направлению. Кто тебя в Тавде оставит, если ты получил направление в Карелию? Так что я все равно останусь одна, и поэтому все пусть останется по-прежнему, — твердо заключила Павла.

— Да ведь тебе придется позор терпеть с ребенком-безотцовщиной!

— Можно подумать, что я его не терпела раньше! — воскликнула Павла и горько рассмеялась. — К одинокой женщине все липнет, что сделала и не сделала, ко скольким мужикам уж меня клеили-клеили — уму непостижимо. Вот и ты к Жене ревнуешь, а ведь знаешь, что с тобой только и была, — при этих словах Ким опустил виновато голову. Павла вздохнула. — Одинокая баба, она и есть — одинокая, нет у нее защиты, нет обороны.

Ким уехал из города задолго до рождения ребенка. Он честно пытался уговорить Павлу бракосочетаться, но Павла так и не согласилась. Пробовал даже остаться в Тавде, но ему, как и предполагала Павла, не разрешили, поскольку все выпускники учебных заведений должны были обязательно отработать три года согласно распределению — вернуть «долг» государству за обучение. С первой зарплаты Ким прислал из Карелии деньги. Павла сначала хотела их вернуть, но потом передумала: сгодятся. Еще пришли от него два письма, и больше — ничего. Но Павла не обижалась на Кима, это было даже к лучшему — меньше будет душу травить письмами. Однако думала о нем часто, потому что любовь к нему выходила из сердца медленно и с болью.