– Их простили?

– Наше решение обрушилось на них, как гром среди ясного неба. Через пару минут они оба скончались.

Волнуясь, я вскочил на ноги и воскликнул:

– Разве ты на своем опыте не узнал, каково это, когда кто-то погрешит против священного духа какого-нибудь братства? Тебя вот бросили подыхать с голоду. А теперь вы довели двух своих собратьев до смерти, потому что они оказались не так безупречны в делании добра, как вам того хотелось.

– Никто не желал их смерти. Это получилось как-то само собой.

– Варух, – закричал я, – как ты можешь принадлежать к такой общине! Разве так поступать – это в духе Иисуса? Не садился ли он, бывало, за стол с мытарями, которые сплошь и рядом присваивают чужие деньги? И разве он использовал свою власть, чтобы люди от этого падали замертво?

Варух потрясенно молчал.

Потом тихо сказал:

– Наверное, ты прав. Мы тоже не совершенны. Но зато в нашей общине царит любовь и готовность прийти друг другу на помощь. Почему ты так настроен против нее? Ты хочешь, чтобы я и оттуда тоже ушел?

Хотел ли я этого? Почему я с таким жаром стараюсь поколебать Варуха в его вере? Может быть, я веду себя так, потому что мне самому больно? Прошло довольно много времени, прежде чем я ответил:

– Когда я вытаскивал тебя из общины ессеев, все было по-другому. Тогда плохо было тебе. Сейчас у меня трудное время. С этим Иисусом что-то сломалось во мне. Я столького ждал от него. В том числе, что он поможет мне помириться с самим собой. И вот теперь я простился со всеми своими иллюзиями и не хотел бы стать жертвой новых!

Варуху, наверное, было сложно меня понять. Но у меня отлегло от сердца, когда он сказал:

– Приходи к нам!

Я покачал головой.

– Я не подхожу для вашей коммуны. Я богатый торговец. Что мне делать в общине, презирающей накопление богатств, а со своими членами поступающей так сурово!

Между приподнятым настроением, в каком пребывал Варух, и глубокой печалью, владевшей мной, лежала пропасть. Еще некоторое время мы проговорили, пытаясь смягчить горечь взаимного непонимания беседой о всяких мелочах. Между тем давно наступила ночь. Исчерпав все темы, мы пожелали друг другу спокойной ночи. Варух спустился вниз, я остался наверху. Я понимал, что, несмотря на усталость, быстро не усну. Не ложась в постель, я еще долго сидел, глядя в темноту.

Надо мной переливался звездами прозрачный небесный купол. Миллионы звезд мерцали где-то бесконечно далеко от меня. Моя собственная жизнь казалась так ничтожно мала – крошечная пылинка на этой земле. Что же такое весь этот огромный мир? Разве он нечто большее, чем случайное скопление грязи и пыли, света и тьмы, земли и воды? И в нем живут различные создания, слепленные из праха, – живут и мучаются, ведя друг с другом бесконечную борьбу за выживание, в которой они притесняют, эксплуатируют, унижают друг друга, приносят друг друга в жертву. И тех людей, кому вдруг открывается это, охватывает отчаяние. Они восстают. Они хотят бежать. Одни, бунтуя, хватаются за оружие, и сами попадают в замкнутый круг насилия и ответного насилия. Другие – начинают бредить, предвозвещая кровавый конец мира во вселенском пожаре, и так накликают еще большие беды, чем те, из-за которых мир уже заслуживал гибели! Еще одни уходят в пустыню, там строят свой отдельный мир, хотят быть святыми в далекой от святости суете мира. Но и эти, когда считают нужным, изгоняют в пустыню своих козлов отпущения. И жертвы так ничему и не учатся! Никогда не сопротивляются, если жертвами выбирают не их! И намерения участников этой жестокой игры самые что ни на есть благие: первые стоят на страже мира и покоя, вторые борются за справедливость, а третьи исполняют Божьи заповеди. У каждого имеются свои оправдания. И все увязают в жестокой логике этого мира.

Мною опять овладело отвращение ко всему. И снова пришли на память слова из нашего Писания:

Неужели это правда? А если да, если так оно и есть, то зачем тогда участвовать в этой бессмысленной игре? Почему не объявить забастовку? Почему не сказать: мне такая жизнь не нужна? Я добровольно выхожу из игры? Разве такой поступок не был бы только логичным, если мертвые счастливее живых?

Я посмотрел на свои руки и представил себе, как выглядят руки мертвеца. Я ощупал лицо, угадывая под кожей очертания мертвого черепа, прячущегося во мне. Я попытался вообразить себе холодное, безжизненное тело. Но, прикасаясь к своему телу, я вместо этого чувствовал теплоту. Сердце отбивало положенные удары. Вдох следовал за выдохом. Глаза видели усыпанное звездами небо. Уши слышали гул прибоя. Ноздри чуяли запах песка и соленой воды. Я видел, слышал, обонял. Я жил, дышал и чувствовал. Разве это не чудо, что пыль и прах могут жить, мыслить и чувствовать, сомневаться и приходить в отчаяние? Сколько разнообразных процессов в моем теле должны были сейчас идти согласно, чтобы я прожил это миг, не испытывая физических страданий! И пусть этот миг быстротечен – разве от этого он менее ценен?

Я подумал о Варавве: разве не случалось ему задумываться о том же самом? Что будет с его телом, которое сейчас пока живет, но обречено на казнь? Второй раз в своей жизни он получил ее в подарок. Разве это не замечательно, даже если все, что к этому привело, кажется таким бессмысленным? Разве не замечательно снова и снова получать жизнь в подарок, несмотря на мрачный след, тянущийся ко всем этим жертвам? Тем, кто, как Иисус, оказался перемолот противоречиями этого мира?

Я ощущал свою жизнь словно бы взятой взаймы. Во мне жило что-то от каждого из них из всех, кому повезло и кому не повезло. От свободно ходящего по Галилее Иисуса и от жертвы, распятой на кресте. В том, чтобы сохранять в себе эту жизнь, видел я свой долг. Изгнать ее – разве это не было бы предательством? И если где-то в подвалах римлян или в пещерах террористов принесли бы в жертву мою собственную жизнь, разве не продолжилась бы она в тех, в ком все восстает при мысли, что жизнь возможна только ценой чужой жизни? Разве не догадывался я в глубине души о том, что можно жить по-другому – не воюя с ближними, а сообща устремляя силы на созидание? Что возможен мир, где все, кому повезло и кому не повезло, сплотились бы в единое целое, действуя, словно члены одного тела? Где исполнилась бы, наконец, мечта Варуха, чтобы все у всех было общее?

Я отправился спать. Мне снова приснился тот самый сон, который давно преследовал меня. Только раньше он снился мне по частям. Теперь же эти части сложились вместе. [262]

Я стоял на берегу моря. Оно все бурлило, ветер поднял огромные волны. Кипящие пеной валы, громоздясь друг на друга, с ревом обрушивались на песок. Неожиданно среди хаоса и пены возникли очертания фигуры. Контуры приобрели четкость. Из моря на берег вышел лев, с его гривы стекали потоки воды. Он поднял лапу и прорычал: «Я – хозяин этой земли. Она принадлежит мне одному!». Я оглянулся по сторонам и увидел множество людей. Охваченные ужасом перед огромным зверем, они бежали в поисках спасения. Кто-то остался стоять. Тогда лев бросился на них, схватил одного и перемолол его челюстями, так что его жалобный крик очень быстро заглох. Остальные тут же пали на землю и стали молить о пощаде. Лев, гордый своим триумфом, наслаждался унижением людей. Но вот он заметил группу, где не все стояли на коленях. В ярости он зарычал и пошел на них. Когда зверь приблизился, двое бросились бежать. Но он догнал их и убил. Цель была достигнута: теперь уже все стояли перед ним на коленях. Лев горделиво выпрямился и проревел: «Я не чудовище! Я не чудовище! Я утверждаю мир! Мир на земле!». Тут его не стало видно.