Я заметил, как при его словах Иоанна вздрогнула. У меня мелькнула мысль: а у них самих-то все ладно? Нужно было срочно менять тему. И я спросил:
– Так как же зовут этого последователя Крестителя?
– Кажется, Иисус из Назарета.
– И где он живет?
– Он странствует по Галилее.
Хуза вздохнул:
– Ну конечно, по нашей стране! А не мог бы он со своими новыми идеями отправиться в Иудею? Тогда возиться с ним пришлось бы уже не нам, а Пилату.
– Если он не живет все время в одном месте, то, скорее всего, доберется и до Иудеи, – высказал я свое предположение.
Хузу вдруг осенило:
– А что, если его слегка подтолкнуть? Чтобы тут ему стало жарковато? Так, мы пускаем слух, что Антипа хочет его казнить. И одновременно даем понять, что дорога свободна – беги, мол, куда хочешь. [84]Вот и избавимся от него. Ты не взялся бы за это дело? – повернулся он ко мне – От его Назарета до Сепфориса – всего-то десяток километров. Ты там все дороги знаешь.
Я испугался: ненароком можно попасть и в ловушку. А вдруг Пилат узнает, что это я повесил ему на шею очередного пророка? Нет, так не пойдет. Я возразил:
– Для того чтобы намекнуть этому Иисусу, что для него лучше исчезнуть, нужен кто-то, кому он доверяет. Назарет – маленькая деревушка. Нас, городских, там не очень-то жалуют. Мы для них – богачи, образованные, заодно с Антипой и римлянами.
Хуза задумался.
– Нужно будет найти парочку ревнителей Закона. Может быть, двух-трех фарисеев. К ним-то Иисус точно прислушается.
У меня наготове было еще одно возражение:
– А не причинит ли он Антипе в Иудее еще больше вреда? Представь себе на минуту, что Пилат воспользуется им против Антипы. Чего еще желать римлянам, как не того, чтобы весь еврейский мир узнал: Антипа попирает обычаи отцов?
Хуза рассмеялся:
– Если человек приказал убить галилейских паломников, почему бы ему заодно уж не казнить и галилейского пророка? Вдобавок, только ради того, чтобы нам навредить, пророк никогда не пойдет на поводу у римлян. Плохо ты знаешь наших пророков!
Мы еще долго разговаривали, ели и пили вино. В конце Хуза взял кифару и принялся петь свои любимые песни – песни царя Соломона. Он пел, обращаясь к Иоанне:
«О, ты прекрасна,
возлюбленная моя, ты прекрасна!
Глаза твои голубиные
под кудрями твоими…» [85] Иоанна, и правда, была очень красивой женщиной.
* * *
Уважаемый господин Кратцингер!
Так совпало, что как раз в этом семестре Вы ведете семинар по Иоанну Крестителю. Вы пишете, Вам хотелось прочесть мою последнюю главу со студентами. Но потом Вас остановили сомнения, что мой рассказ без тщательного анализа источников создает видимость научного знания там, где на самом деле налицо поэтический вымысел.
Я не разделяю Ваших опасений. Когда я писал, мне казалось, что диалоги внутри художественного текста в одном отношении больше, чем ученые статьи, годятся, для того чтобы передавать научные споры. В статьях автор после разбора многочисленных pro и contra приходит к некоему результату, который он и рисует настолько правдоподобно, насколько это вообще возможно, и который на пути от мысли к печатному слову делается в итоге гораздо более похожим на истину, чем оно есть на самом деле. В диалоге, напротив, участники могут не приходить ни к какому окончательному решению. Здесь никто не обязан произносить последнее слово. Кто из участников спора на самом деле прав, может остаться и нерешенным.
Состояние неопределенности в конце отвечает самому духу научного исследования. Ведь что вообще есть историческая наука, если не бесконечный спор о прошлом, где ни за кем не оставлено права на последнее слово? В противоположность диалогам внутри художественного произведения научная дискуссия ведется по строгим правилам, которые у нас называются «методом исторического исследования». Эти правила включают в себя долгим опытом проверенные условности, касающиеся того, какие аргументы допустимы, а какие нет. Так, к примеру, наша субъективная оценка не считается аргументом при попытке реконструкции того, как оно было на самом деле. Мне может нравиться то или иное чтение, но это еще не означает, что оно правильно.
Когда Андрей, беседуя с разными людьми, воссоздает для себя картину событий, он по сути делает то же самое, что и историк, с той лишь разницей, что его не стесняют рамки научного метода. Не одна научная идея зародилась у меня в голове, пока я размышлял над разговорами, которые он ведет. Эти диалоги дали мне новый материал для статей.
Возможно, где-нибудь ближе к концу, Вы все же прочтете студентам эту главу.
С пожеланиями всего наилучшего,
искренне Ваш,
Герд Тайсен
Глава VII
Иисус – фактор риска?
Я возвращался в Иерусалим, чтобы предстать перед Метилием с докладом. Со смертью Иоанна Крестителя я считал свою миссию законченной. Скоро, как я надеялся, нам с Тимоном и Малхом вновь предстояло продолжить свой путь по Палестине как простым торговцам зерном.
Дорога в Иерусалим ведет резко в гору. Покинув плодородные оазисы Иерихона, путешественник вступает в пустынную горную область. Кругом, куда ни бросишь взгляд, одни потрескавшиеся от солнца и дождей скалы. Из-за жары каждое движение дается с трудом. Но чем ближе вершина, тем больше замечаешь признаки жизни. Все больше зелени виднеется в расщелинах гор. Узкие тропинки прорезают ландшафт – это следы людей. То и дело, отгоняя жару, проносится легкий ветерок. Взгляд с надеждой стремится проникнуть за горизонт: там, по ту сторону гор, совсем другая земля.
И, наконец, вот оно: внизу открывается город. Над темной путаницей улочек и домов парит Храм. Ослепительный солнечный свет разбивается о его камни. Мощный фундамент возносит его вверх. Ряд стройных колонн обегает платформу по периметру. Внутри, в окружении колонн – огромное пространство, так называемый «двор язычников», открытый для всех. Посреди него – внутренний двор храма. Сюда могут входить лишь евреи. Тут находится собственно Храм. Вход в него открыт только для священников. Но даже им запрещается вступать в святая святых – таинственное помещение в самой глубине Храма, куда всего раз в году входит первосвященник, чтобы примирить народ с Богом. И в то же время к нему каждый день устремляются мысли многих людей. Потому что там присутствует Бог Из этого места исходит сила, своей властью направляющая сердце к неведомому центру, которого человеку никогда не увидеть, не услышать, не почувствовать и не испытать.
Я остановился. Всякий раз, как перед моими глазами встает Иерусалим, я чувствую себя так, словно вернулся домой. На губах у меня – песня, которую сочинили наши предки в изгнании. Чем тогда был для них Вавилон, сегодня стал для нас Рим. Чем был тогда плен, сегодня стало угнетение в собственной земле: [86]
«У рек Вавилонских
Сидим мы и плачем,
Думая о Сионе.
На вербах повесили мы наши цитры.
Притесняющие нас хотят,
Чтобы мы пели для них веселые песни.
Но как мы можем петь веселые песни,
Если мы – в изгнании?
Пусть отсохнет мой язык,
Если я забуду тебя,
Иерусалим,
Если ты, Иерусалим, не будешь мне милее
Всех празднеств и радостей!
О, Вавилон,
Притеснительница!
Блажен, кто воздаст тебе
За то, что ты сделала нам!
Блажен, кто возьмет твоих детей
И разобьет их о камень!»
