Дантист наслаждался дорогой в Жумияк-ле-Гран, петлявшей в тени дубов и сосен, что позволяло, пусть и ненадолго, отдохнуть от ярости палящего солнца. Он был не до конца искренен с Гийомом Ладусетом, объясняя, почему решил пригласить свою будущую пару на мытье золота. Да, тем самым он демонстрировал ей свою инициативность и предприимчивость — качества, которые, как ему было известно, женщины весьма ценят в мужчинах, — однако истинные мотивы дантиста были совсем иными. Ив Левек решил, что, если вторая кандидатура окажется такой же мерзкой, как и грибная отравительница, у него по крайней мере есть шанс компенсировать те шестнадцать евро, что придется выложить за них обоих, если он, паче чаяния, вдруг наткнется на маленький золотой самородок.
Въехав на площадь перед чудесным замком, стоматолог припарковал машину в тени платана и вышел полюбоваться сказочными очертаниями остроконечных крыш и сторожевых башен с причудливыми статуэтками на фоне неба. Он распознал Правосудие с крошечным мечом и весами и как раз пытался определить, что за оружие держит Власть, когда почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит. Стоматолог повернулся и оказался лицом к лицу с Дениз Вигье, бакалейщицей.
Ив Левек немало натерпелся от свахи за все эти годы. И когда Гийом Ладусет проковырял дыру в gros pain [30]их учителя, засунул туда лягушку и все свалил на него; и когда убедил дантиста, что накладные баки — это последний писк моды, и всучил ему пару, которую тот так ни разу и не надел, ибо очухался сразу, как только вышел из парикмахерской; и та пломба в 1987-м, которую парикмахер так и не оплатил; и разнос, что он устроил ему из-за коробки с дурацкими париками после той злосчастной переписи; и его никому не нужные советы насчет корнишонов; и, наконец, эта безумная попытка свести его с уродиной из рыбного фургона. И вот теперь, словно всего этого недостаточно, он, похоже, решил доконать его, подсунув мерзкую бакалейщицу, которую Ив Левек мог запросто пригласить и сам, если б захотел, чего он, разумеется, никогда не сделает, зная про «подвиги» бабки Дениз Вигье во время войны.
Поздоровавшись с бакалейщицей, которая, судя по всему, была ошарашена не меньше, Ив Левек сделал ей комплимент, похвалив голубое платье с фиолетовыми узорами, от которого дантиста едва не стошнило.
— Оно гораздо лучше того, другого, — добавил он.
— Какого другого? — не поняла Дениз Вигье.
— Ну, того, про которое ты сожалела, думая, что лучше б купила его.
— Да не было никакого другого, — ответила сбитая с толку бакалейщица.
Мысленно проклиная Гийома Ладусета и желая разделаться с этими муками как можно скорее, Ив Левек предложил немедля отправиться в соседнюю деревушку Шалар, где любой желающий мог попытать счастья в мытье золота. Дениз Вигье предложила ехать на одной машине, чтобы зря не гонять две, но дантист решительно воспротивился такой идее, ибо втайне надеялся потерять свою спутницу где-нибудь на извилистых проселочных дорогах. Однако всякий раз, стоило ему взглянуть в зеркало заднего вида, в нем маячила раздражающая картина: эта отвратительная баба, крепко вцепившаяся в руль.
В конце концов они добрались до места. Дениз Вигье поздравила себя с тем, что кафе открыто, и спешно скрылась внутри — воспользоваться туалетом. Дантист же, оставшийся ждать на террасе, наоборот, проклял все на свете последними словами, когда оказался один на один с инструктором, вооруженным коробкой для денег, и вынужден был выудить из кармана купюру, достаточную для оплаты за двух человек.
Перетерпев показательный инструктаж в танцующих водах Иль, дантист не мешкая схватил лоток с ситом и пошлепал подальше от группы. После серии судорожных встряхиваний он украдкой взглянул на Дениз Вигье, которую Гийом Ладусет описал как «прозорливую деловую женщину с большим интересом к жизни». Та все еще торчала на берегу, заправляя подол своего голубого платья с фиолетовыми узорами под резинку трусов, чтобы не замочить. «Как можно напялить на себя эдакую дрянь?» — еще раз подумал Ив Левек. К тому же платье нисколько не помогало скрыть огромные сиськи, что тянули бакалейщицу вниз, из-за чего та выглядела вечно согнувшейся, словно под проливным дождем.
Однако прошло совсем немного времени, и бакалейщица — черная прядь выбилась из замысловатого кренделя на макушке и теперь болталась у нее перед носом — пришлепала к дантисту, восклицая, как же здесь хорошо. Она встала рядом и уставилась в свой лоток, видимо надеясь увидеть там золото, но Ив Левек тут же развернулся и пошел в сторону — под предлогом, что вверх по течению перспективы выглядят более обещающими. Карабкаясь по камням и отчаянно стараясь не поскользнуться в своих аккуратно отглаженных шортах, он думал о неслыханных ценах, что заряжает Дениз Вигье в своей бакалее, и о бесстыдном нахальстве, с которым та готова держать всю деревню в заложниках из-за паршивой баночки майонеза.
Ив Левек нагреб свежую порцию речного грунта, надеясь, что его компаньонка останется там, где стоит. Он поместил сито на лоток и стал вращать их в воде, но мысли о Дениз Вигье не давали ему покоя. Он думал о банках с франкфуртскими сосисками и кислой капустой на полках в ее бакалее, при виде которых не одна пара бровей удивленно вздымалась вверх. И о колких шпильках, что отпускали в адрес Дениз жители Амур-сюр-Белль всякий раз, когда у нее хватало наглости появляться на ежегодном мемориальном богослужении перед памятником «Трем жертвам нацистских варваров».
Но скоро, к вящей ярости стоматолога, Дениз Вигье вновь двинула в его сторону, радостно взвизгивая, что она что-то нашла. Стерев брызги с очков, дантист взглянул на предмет в вытянутой руке бакалейщицы, столько раз обиравшей его до нитки. И когда сияющая от радости Дениз Вигье настояла, чтобы тот оставил увесистый самородок себе, все мысли Ива Левека были лишь о ее предательнице-бабке, которую признали виновной в «горизонтальном коллаборационизме» в 1944 году и остригли наголо в Перигё под плевки толпы.
Гийом Ладусет перевернул табличку входной двери на слово «Закрыто» и направился к дому. День выдался хуже некуда. Более двух часов на подушке с вышитым вручную редисом просидел безутешный Стефан Жолли.
— Ничего не понимаю, нам ведь было так хорошо, — стенал булочник, проводя рукой по волосам, из которых выпорхнуло крошечное мучное облачко. — И я начистил свои ботинки.
Свахе оставалось лишь соглашаться, что ботинки Стефана Жолли действительно не узнать, да и пятьдесят семь маленьких шоколадок — мастерский ход. Пытаясь подбодрить друга, он предложил плюнуть на работу и поехать на рыбалку, пусть даже в холодильнике на тот момент не нашлось бы ничего хоть отдаленно победоносного. Но булочник хотел лишь Лизетт Робер.
В конце концов прибыла поисковая группа из взбешенных покупателей и эскортировала Стефана Жолли обратно в булочную. Вставая с кресла, тот уронил одинокую крошку от пирога, которую тут же и раздавил. Но у свахи не было настроения хвататься за веник, так что крошка благополучно пролежала до вечера, когда ее еще раз расплющила магазинная кожаная сандалия.
Придя домой, Гийом Ладусет обнаружил на ручке входной двери привязанный букетик бурачника. Сваха сразу узнал в нем подарок матери: считалось, что крошечные голубые цветки и листья, если добавить их в вино, — верное средство от хандры. Отвязав букетик, Гийом отнес его в дом и, чтобы сделать маме приятное, поставил в вазу с водой. Он долго глядел в заднее окно, но так и не смог заставить себя постричь газон, несмотря даже на то, что был последний благоприятный для этого день лунного месяца, так как ночное светило как раз вступало в завершающую фазу. На еду он тоже смотреть не мог — мысль об угре, которого, как хвастался Жильбер Дюбиссон, Эмилия Фрэсс готовит сегодня к их совместному ужину, лишила его всякого аппетита. Тиканье часов на большом камине, то самое, что когда-то довело до самоубийства одного из его родственников, затянуло Гийома в гостиную. Сваха сел на диван и под разрушительные удары минутной стрелки стал представлять себе, чем они там сейчас занимаются.
