В голосе ее собеседника проступили грустные нотки:

— Один раз. Только это было очень давно.

Почтальон вновь наполнил бокалы и впервые в жизни изложил истинную историю Сандрин Фурнье, грибной отравительницы. Он влюбился в нее еще в школе, пояснил Жильбер Дюбиссон, и низкий рейтинг популярности девушки только сильнее разжигал его страсть, ибо, но каким-то странным соображениям, ему казалось, что она бережет себя для него одного. И лишь через несколько лет после окончания школы, когда она привела его в старую охотничью хижину, он обнаружил, что Сандрин отнюдь не берегла себя для него. Но он был так ей благодарен, что не придал этому значения. Она обучила его таким штукам, о которых он и понятия не имел, и пусть он нередко чувствовал, что Сандрин подавляет его своей неуемной энергией, он никогда не жаловался. Она показала ему свои заветные грибные места, и порой они отправлялись в лес со сковородкой и сливочным маслом и жарили добычу прямо среди деревьев. Однако Жильбер постоянно переживал, что плотские аппетиты девушки чересчур велики для одного мужчины, и как-то раз, испугавшись, что рано или поздно она начнет удовлетворять их где-то еще, решил расстаться с Сандрин Фурнье. Шевелюра в то время у него была еще о-го-го, так что ему удалось завоевать внимание младшей сестры Фабриса Рибу, Иветты. Ревность Сандрин оказалась настолько сильной, что, когда отец Иветты в очередной раз пристал к ней с расспросами насчет места, где та находит столь восхитительные белые грибы, коварная рыботорговка послала старика к охотничьей хижине, зная, что тот непременно наткнется там на свою дочь и Жильбера Дюбиссона в чем мать родила и положит конец их отношениям. Но когда эти двое услышали, что кто-то идет, они спрятались под одеялом, послужившим не одному поколению тайных любовников. Что же до мсье Рибу, то старик настолько увлекся сбором того, что, как он полагал, было настоящими грибными деликатесами, что не удосужился сунуть нос в хижину. Через какое-то время Жильбер Дюбиссон набрался смелости и выглянул в оконце — посмотреть, кто же это такой. Он увидел отца Иветты, собирающего грибы, в которых юноша сразу узнал ядовитые. Однако, испугавшись, что тот застанет его со своей дочерью, молча натянул одеяло обратно на голову. Когда же почтальон узнал, что мсье Рибу стало плохо, именно он доставил остатки злополучного омлета в больницу в спешном порядке. Но было уже поздно. Фабрис Рибу обвинил в смерти своего отца Сандрин Фурнье, ибо это намного легче, чем признать глупость собственного родителя, и раз и навсегда запретил ей появляться в баре «Сен-Жюс». Несмотря на мольбы Жильбера, торговка рыбой наотрез отказалась принять почтальона обратно. Более того, всякий раз, когда тот еженедельно являлся к ее прилавку за своими любимыми креветками, она заявляла, что больше не торгует моллюсками, ссылаясь на жуткую аллергию…

— Ах, Жильбер, мне так жаль, — вздохнула Эмилия, когда почтальон закончил свой печальный рассказ.

— А сейчас, насколько я понимаю, она встречается с дантистом. Их видели вместе в Брантоме дня два назад. Похоже, они без ума друг от друга.

Пару секунд почтальон смотрел в одну точку прямо перед собой, а затем тихонько похлопал спутницу по руке:

— Ничего, все это уже в прошлом. Должен сказать, я чудесно провел сегодняшний день.

— И я тоже, — ответила Эмилия Фрэсс.

После того как бутылка опустела, оба согласились, что пора идти. Но тут почтальон вдруг резко вскочил со стула.

— Я буквально на минуточку, — извинился он.

Когда Жильбер Дюбиссон вернулся, в руках у него был белый полиэтиленовый пакет, который он протянул Эмилии со словами:

— Маленький подарок.

Она заглянула внутрь и, сразу узнав, что это, потерла один из листочков, поднесла пальцы к носу и вдохнула аромат моркови.

Тогда-то Эмилия Фрэсс и решила поделиться маленькой сплетней, которую услышала этим утром от Гийома Ладусета.

— Ты ведь знаешь, что обычно цветочную ярмарку проводят в начале мая? — спросила владелица замка, когда они остановились забрать свои покупки по пути к машине. — Так вот, в этом году пришлось отложить ее на две недели, потому что рука здешнего мэра застряла в чьей-то мухоловке.

Она сделала паузу, прежде чем добавить:

— Пришлось отрезать ему кисть.

К несчастью для Лизетт Робер, отсутствие горячей воды в муниципальном душе первой заметила мадам Ладусет. На хитроумную штуковину — о появлении коей в деревне сын даже не стал рассказывать матери, памятуя об упорном нежелании последней мыться где бы то ни было, кроме как в тазике, — старушка наткнулась во время одного из своих ежедневных променадов. Подстегиваемая любопытством, мадам Ладусет дважды обошла вокруг чудной кабинки, прежде чем попробовать дверь, которая оказалась незапертой. Она внимательно огляделась по сторонам, а затем осторожно шагнула внутрь, приглашая свою пернатую свиту за собой, после чего закрыла кабинку. Сорок семь минут спустя, когда новизна несколько поистерлась, мадам Ладусет решила повернуть нечто очень похожее на ручку. К безудержному веселью старушки, она тут же оказалась промокшей до нитки. Но ее компаньонам все это не показалось таким уж забавным. Суматоха вышла настолько бурной, что дверь с грохотом распахнулась, и вся труппа вывалилась наружу.

Позднее старушку видели слоняющейся по деревне в мокром голубом платье, облипшем вкруг тощих, как у цапли, ног и все еще внушительного бюста, — в кильватере уныло следовала вереница мокрых птиц. Все, разумеется, предположили, что мадам Ладусет опять взялась за старое. Некоторые заглядывали в «Грезы сердца» и радостно сообщали: «А твоя мать снова купалась в Белль». Когда Гийом Ладусет отыскал наконец свою мокрую родительницу, ему пришлось сначала загнать ее за лоток с нектаринами перед бакалейной лавкой и лишь затем вести домой на просушку. Первым делом сын вылил воду из черных туфель, после чего вышел в огород за букетиком лунника, чтобы пополнить вазу у кровати матери, ибо прекрасно знал о ее искреннем убеждении, что именно лунник защищает от всего, что водится в тихих омутах и галопирует на раздвоенных копытах. Расставляя плоские стебельки в вазе, Гийом в который раз усомнился в правильности своего решения переселить маму в маленький домик в центре деревни. Он-то надеялся, что там будет проще справляться с хозяйством и меньше возможностей бедокурить. Но каждый раз, стоило ему собраться с духом и завести разговор о чудесном доме для престарелых в Брантоме — с его приветливым персоналом и удобными скамеечками, где можно целыми днями греться на солнышке и наблюдать за уточками, мирно плавающими в Дроне, — как к мадам Ладусет моментально возвращалась ясность ума и она пронзительно взвизгивала: «Не дождетесь!»

Вот и на этот раз вся деревня, совершенно естественно, предположила, что неоднократные комментарии старушки относительно температуры воды относятся именно к речке. И лишь несколько часов спустя, когда Лизетт Робер повернула кран в душевой, — предварительно вычистив оттуда семь серых перьев и целую гору черно-белого помета, — по деревне разнеслась весть об отсутствии горячей воды. Отклики не заставили себя долго ждать, и за какой-то час администрация района получила сто двадцать семь телефонных звонков от возмущенного населения, насчитывавшего не более тридцати трех человек. В основном звонили, конечно же, активисты «Тайного комитета против муниципального душа», говорившие измененными голосами и с разными акцентами, дабы повысить количественный статус жалоб…

Убедившись, что мать в сухости и сохранности, Гийом поспешил, насколько позволяли его магазинные кожаные сандалии, обратно в «Грезы сердца», сгорая от желания поскорее услышать, как прошла поездка Эмилии Фрэсс и Жильбера Дюбиссона в Сен-Жан-де-Коль. Оказалось, что за время его отсутствия на половичке у двери скопилась корреспонденция: неизвестно какое по счету послание от художника, автора вывески, с требованием оплатить его труд и письмо, явно адресованное в дом по соседству. Ошибка тотчас напомнила свахе о болване почтальоне, который весь предыдущий день торчал в его мозгах, да так крепко, что пришлось во второй раз идти в церковь, чтобы хоть как-то отвлечься. Крошечная паства, потрясенная повторным появлением Гийома в храме Божьем, немедля предположила, что сваха наверняка согрешил, причем гнуснейшим и извращеннейшим образом, и большую часть времени, пока шла служба, гадала, что же такого он натворил и с кем именно. Жильбер Дюбиссон не покидал сваху даже ночью — почтальон топотал по его снам тяжелыми башмаками, под ручку с Эмилией Фрэсс в старинном свадебном платье, будто обрезанном по колено.