Башмаки были не единственным предметом, достойным восхищения. Был тут еще «монах» — большая деревянная рама, в которую помещали горшок с горячими углями, чтобы согреть постель, — названный так из-за обязанности монахов ложиться в постель епископа и согревать ее перед сном. Кроме того, в погребе имелись хомуты и огромные ручные мехи, с помощью которых надували кожи телят, чтобы легче было сдирать. Углы были завалены древней, в кайме паутины, железной и деревянной утварью непостижимого предназначения. Время от времени юный Гийом, убежденный, что из этих предметов все же можно извлечь хоть какую-то пользу, вытаскивал в сад тот или иной инвентарь, очищал от грязи и ржавчины и пытался найти ему применение, что в один прекрасный день привело его к попытке смастрячить садовое сито из пояса целомудрия.
Игнорируя враждебные щипки воскресных дедовых сабо, которые Гийом по-прежнему надевал всякий раз, когда спускался в погреб, сваха двигался вдоль стеллажей со стеклянными банками, инспектируя содержимое бутылок «пино» с навязчивой тщательностью алхимика. Будучи в разных стадиях брожения с прошлого года, они напоминали жуткую коллекцию человеческих тканей и биологических жидкостей. Процесс виноделия проходил следующим образом. Сначала Гийом давил виноград в мешалке, после чего процеживал сок через пару женских колготок, покупка коих вызвала немало многозначительных ухмылок в местной лавке и стала объектом неоднократных комментариев Дениз Вигье: мол, если парикмахер берет колготки себе, то ему будет гораздо удобнее в размере XL. После процеживания Гийом добавлял коньяк — в пропорции сорок процентов спирта на шестьдесят сусла. Он с удовлетворением отметил прозрачность жидкости в верхних трех четвертях некоторых бутылок и подсчитал, что еще пара-тройка недель — и их можно дегустировать.
Миновав маринованные томаты, прижавшиеся к стеклу своими румяными щечками, Гийом обратил взгляд на бутыли с ореховым вином, которое сделал в августе. Счастливый и довольный, он тогда весь день снимал с дерева зеленые орехи, очищал их от скорлупы и смешивал с коньяком и сахаром, придавая напитку пикантности апельсиновой цедрой и палочкой корицы — новое добавление к рецепту с прошлого года. Затем смесь процеживалась опять же через колготки, на сей раз купленные в Брантоме, подальше от бакалейщицы и ее острого язычка. Гийом пристально рассматривал тягучую жидкость, размышляя, не мало ли он добавил корицы.
Самым большим изменением в погребе с тех пор, как Гийом Ладусет вернулся в дом, где прошло его детство, стали цветные карты планет и созвездий, которые теперь покрывали все стены над деревянными стеллажами. Ибо с годами Гийом неминуемо сворачивал на путь человека, который, обнаружив седой волосок у себя в усах, бросается к своему огороду с энтузиазмом влюбленного, пьяненный соблазнами его всходов и мучимый, в равной мере, его капризными неудачами.
Небесные карты являлись краеугольным камнем его методики обольщения. Гийом придерживался твердой уверенности, что растения, как и приливы, необычайно чувствительны к циклам Луны. Верховный жрец культа лунного садоводства, он никогда не брался за работу, пусть даже самую мелкую, но огороду, если Луна в этот день не проходила пред надлежащим зодиакальным созвездием. Подготовка почвы, сев, прореживание и рыхление, к примеру, производились лишь тогда, когда Луна находилась в созвездии Козерога, Тельца или Девы. Оптимальным периодом для занятия листовыми культурами, такими, как салат и шпинат, считались дни, когда она проходила созвездие Рака, Рыб или Скорпиона. А если Луна была в Весах, Близнецах или Водолее, значит, настал черед артишоков, брюссельской капусты и брокколи. Гийом был ярым приверженцем учения, что в каждом месяце есть четыре дня, когда в огороде работают только глупцы: когда расстояние между Луной и Землей минимально — и стебли вырастают длинные и тощие, словно бесполезные юнцы; когда Луна максимально отдаляется от Земли — и растения становятся восприимчивы к разным болезням; и два дня, когда она проходит между Землей и Солнцем, вызывая такие небесные пертурбации, что семена даже не прорастают.
Гийом Ладусет был не одинок в своей вере, которую исповедовал в дневные часы. Обладателю подробнейших и современнейших карт и схем — и пусть некоторые из них повторяли одна другую, зато приносили утешение, что ничего не упущено, — ему нередко докучали зодиакальными вопросами все новые и новые ученики, которые точно так же столкнулись с проблемой среднего возраста, обнаружив седой волосок там, где меньше всего ожидали.
Сверившись с положением Луны, сваха выбрался из дедовых башмаков и с облегчением сунул ноги в дежурные кожаные сандалии. Потом щелкнул выключателем, проскрипел вверх по лестнице и направился к задней двери. Отодвинув щеколду, Гийом осторожно высунул голову наружу, скользнул взглядом по верхушке садовой стены, лужайке и под розовыми кружевами куста гортензии и лишь после этого уверенно зашагал в сторону огорода.
Шлепая сандалиями по траве, Гийом прошел мимо колодца с остроконечной каменной крышей и старой белой раковины с веселенькой красной геранью. Для начала он полюбовался ровным рядком чеснока, который высадил за четыре дня до полнолуния, а землю вокруг разрыхлил, когда Луна проходила созвездие Козерога — дабы головки росли потолще. У артишоков Гийом решил не задерживаться: хоть он и посадил их, когда Луна находилась в созвездии Близнецов, вместо того чтобы стоять навытяжку как солдаты, они больше походили на кучку левых уклонистов. Их скорбный вид и ноющее чувство раскаяния из-за того, что он добавил в ореховое вино слишком мало коричных палочек, внезапно напомнили Гийому о его склонности к неудачам, и мысли сами собой вернулись к Иву Левеку. Вырывая из грядки сорняки, Гийом размышлял, удастся ли ему найти женщину, которая будет смотреть сквозь пальцы на широко известную скаредность стоматолога, его раздражающую привычку глядеть собеседнику в рот во время разговора и маниакальные потуги в выращивании корнишонов. Нагнувшись за пучком шпината, Гийом ощутил, как забилось сердце. Но стоило потянуться за следующим пучком, как в памяти всплыл день, когда фортуна таки улыбнулась ему. Произошло это после печально известного мини-торнадо 1999-го, когда парикмахер раздвинул лопухи разросшегося шпината, разыскивая пропавшего Патриса Бодэна.
— Эта женщина существует, и я найду ее, — сказал он себе и, повернувшись спиной к зыбучим пескам отчаяния, направился назад к дому с корзинкой поживы — готовить праздничный ужин…
Тогда, в 1999-м, вместо костлявого вегетарианца-аптекаря, лежащего в листьях шпината, Гийом Ладусет обнаружил написанный маслом портрет молодой женщины. Нехватка изысканности выдавала в ней человека весьма скромных средств. И пусть картина не представляла видимой ценности — ее обаяние было бесспорным. Кисть не могла утаить анонимного мастера — неподдельную нежность, что светилась в стыдливом румянце щек; благоговение, ютившееся в каждом завитке рассыпавшихся по плечам волос; восторг от блеска глаз, будто бросавших вызов самой природе. Простой белой блузке художник придал чистоту египетского хлопка, дешевым пуговицам — великолепный лоск одеяний венецианской куртизанки.
Так и не выяснив, кому принадлежала находка, и не узнав на портрете собственную мать, Гийом отнес картину в дом, с осторожностью счистил землю с холста, отремонтировал золоченую раму. Следующие несколько недель он расспрашивал всех, кто попадался ему на пути, не теряли ли они написанный маслом портрет во время недавнего природного катаклизма. Так и не отыскав законного владельца, Гийом повесил портрет у себя в гостиной справа от камина и часто смотрел на него из кресла напротив, размышляя, кто же эта прекрасная девушка…
Мсье Моро и в голову не приходило, что картину могло унести ветром, когда мини-торнадо сорвал крышу с его дровяного сарайчика. Поэтому он тут же предположил, что это дело рук вора — то, чего мсье Моро постоянно опасался с тех самых пор, как повесил портрет в сарайчике почти шестьдесят лет назад. О том, чтобы перенести его в дом, не могло быть и речи: мадам Моро не составило бы большого труда узнать в девушке на картине причину всех своих будущих неприятностей.
