— Как выглядит такая казачья лошадь? — повторил Апфельгрюн. — Я лично не люблю лошадей.
— Вы только посмотрите! — изумился старый Таг. — Чтобы человек не любил лошадей! Достаточно поглядеть, как лошадь пьет воду. Я бы не одному пожелал так пить.
— А где Бум? — Кантор, сын кантора, улыбнулся жене Крамера.
— Бум? — Жена Крамера посмотрела на мужа. — А кому какое дело?
— Он спит, — ответил Крамер.
— Спит? — удивился кантор, сын кантора.
— Уснул — значит, спит, что тут непонятного? — отозвалась жена Крамера.
— А где невеста? — Кантор, сын кантора, сплел на животе пальцы.
— Невеста? Какая невеста? — Крамерша, не разводя скрещенных на груди рук, пожала плечами.
Дочка сделала то же самое; все это время она не сводила с кантора, сына кантора, глаз.
— Ася, — сказал кантор, сын кантора. — Красавица Ася. Бедная Ася, сиротка. Не дай Бог обидеть сироту.
— Ой, Боже, Боже! — вскричал переплетчик Крамер. — Как все это страшно. — И посмотрел на жену.
— Может, что-то, упаси Бог, случилось? Я ничего не знаю. — Кантор, сын кантора, оглядел сидящих за столом.
Все молчали, опустив головы.
Жена Крамера вдруг вскочила. Прямая, руки в боки. Дочка тоже вскочила и тоже уперлась кулаками в бока. Пошла за матерью к двери в спальную комнату.
— Оставайся здесь. — Крамерша оттолкнула дочку, а сама вошла внутрь. В лицо ударил запах сгоревших свечей. Она закрыла за собой дверь. — Теперь я тут посижу! — сказала Гершону.
Гершон встал и вышел.
Крамерша подошла к кровати, вгляделась в лицо сына.
Бум метался, ворочался.
— Бум! — Мать наклонилась к нему.
Мальчик стонал во сне.
— Бум!
Мать села на край кровати. Посмотрела на торчащие из-под простыни Асины ботинки.
Потрясла сына за плечо.
— Бум! — Положила ладонь ему на лоб. Бум вздрогнул.
— Бум, у тебя жар. Слышишь? Мальчик спрятал лицо в подушку.
— Голова болит? Скажи!
Бум ударил кулаком по деревянному изголовью.
— Вставай!
Бум молчал.
— Немедленно встань!
Молчание.
— Я уже второй раз прихожу.
Молчание.
— Теперь я тебя не оставлю!
Молчание.
— Думаешь, если будешь лежать, ты чему-то поможешь?
Молчание.
— Бум, ты должен отсюда уйти! Нельзя тебе так лежать! Слышишь?
— Отстань!
— Нет, не отстану. Ты уже не ребенок!
— Да, я не ребенок!
— Значит, должен вести себя как взрослый!
— Отстань!
— Посмотри! Ее родителей нет!
— Отстань, говорю!
— Что скажут люди?
Молчание.
Мать встала. Прошлась по комнате.
Огонек одной свечи — во втором подсвечнике свечи уже давно не горели — подпрыгнул в последний раз, как мог высоко, и погас. Из еще тлеющего фитиля выполз, как страдалица-душа, белый дымок.
Крамерша приложила платок к носу.
— Ужасный чад. Бум! Я ухожу, слышишь? Нельзя, чтоб ты оставался тут один и спал! Как тебе не стыдно спать!
— Ох!
— Какой стыд!
— Уходи!
— Ты не боишься?
— Уйди!
— Каким тоном ты со мной разговариваешь?
Молчание.
— Хорошо. Я уйду. Но ты еще пожалеешь!
Бум тихо стонал.
— Так отчаиваются, когда теряют жену.
— Уйди!
— Если бы умер кто-нибудь из твоих родных, ты бы так не отчаивался!
Бум резко поднялся и сел.
— Разве Леон поступил бы так?
— Уходи! Чего тебе от меня надо?
— Как ты смеешь так со мной говорить! С родной матерью!
— Я знаю! Знаю! Ты теперь радуешься!
— Бум!
— Я тебя ненавижу!
Крамерша закрыла ладонями лицо.
— Ненавижу! — Бум кричал все громче.
— Боже! Он повредился в уме!
Бум соскочил с кровати.
В темноте мать видела искаженное лицо сына, распухшие губы, глаза, нос.
Бум толкнул ее в грудь.
— Боже! — крикнула она.
— Уйди! Уйди!
Она ударила Бума по лицу.
— Ты… ты! Родную мать?
Бум упал на стул.
— Боже! Боже! — Он колотил кулаками по коленям.
— Поднять руку? На собственную мать? Знаешь, кто ты? Выродок! До чего я дожила! До чего я дожила! Лучше уж… Вон! Ты мне больше не сын. Ты недостоин! Слышишь?!
Распахнулась дверь. В комнату вбежал Крамер, за ним дочка Роза.
— Что случилось? Сабина? — Крамер кинулся к жене.
Старый Таг внес свечи.
На пороге столпились Апфельгрюн, Соловейчик с женой и дочерьми, кантор, сын кантора, сапожник Гершон и Притш.
— Сабина? Что с тобой? Бум? Что случилось?
— Мама! Мамочка! — плакала Роза.
— Роза! Дай маме слово сказать.
Крамерша не отрывала ладоней от лица.
Старый Таг вставил свечи в латунные подсвечники.
— Что творится! Что творится! — качал головой старый Таг. — Неужто уже в первый день войны все должно перевернуться вверх дном? А что будет завтра?
— Невероятно! Невероятно! — Апфельгрюн протирал пенсне.
— Да ведь ничего такого не случилось! — успокаивал всех владелец концессии на торговлю табачными изделиями и лотерею Притш.
— Ему еще всего этого мало! — негодовал Апфельгрюн.
Свечи в подсвечниках загорелись, и старый Таг поправил на Асе простыню.
— Что случилось? — В спальню вбежала Мина, невестка старого Тага.
Они с Лёлькой спустились сверху. Из-под наброшенных второпях халатов вылезали ночные сорочки в розовый и голубой цветочек.
— Что за крики! Конец света! Мина, а ну-ка, обратно наверх. Без тебя обойдемся. Могла бы дать простыню подлиннее! Дорогие гости, — обратился к столпившимся в дверях старый Таг, — уважайте святость мертвых! Закройте дверь. Гершон, пойди позови отца покойницы. Он, вероятно, во дворе.
— Кстати, что это за отец! — возмущался Апфельгрюн.
— Уйдите, закройте дверь! — просил старый Таг.
Никто не сдвинулся с места.
Дорогие евреи, «святое стадо», [36]как говорят в праздник, потрудитесь переместить свои задницы на лавку в зале. Вы что, человеческого языка не понимаете? С тех пор, как стоит эта аустерия, не было таких криков и такой паники. Так кричать в комнате, где лежит покойница! Пока еще только одна смерть, а вы уже привыкли? Быстро же у вас получилось! Наверх! Это я тебе говорю, Мина, и тебе, Лёлька! Герр Крамер, вы ведь уважаемый человек, покажите хороший пример. Забирайте свою жену и уходите. Пусть успокоится. А Бумека оставьте. В конце концов и ему придется отсюда уйти. Но сейчас оставьте его.
— Да. Да, — согласился Крамер, — правильно! Идем, Сабина! Идем, Роза! Идем, Бумек!
— Бумека оставьте! — настаивал старый Таг. — Я сказал: оставьте. А сами уходите. Не понимаю, чего вы уперлись. Не хочет идти, и не надо, хочет сидеть, пускай сидит. Вам-то что? Где написано, что нельзя? Кто-то придумал, что нельзя! Поменьше бы придумывали… — Он вздохнул.
Старый Таг деликатно подталкивал пятившегося задом Крамера.
За ним задом пятилась Роза. Крамерша, с гордо поднятой головой, шла прямо на стоящих в дверях людей.
— Бумек! Бумек! — не сдавался переплетчик Крамер.
Старый Таг шикнул на него.
— Я хочу ему что-то сказать, — оправдывался Крамер.
— Не сейчас. Не сейчас.
— Помилуйте, не могу же я его так оставить!
— Я буду здесь. Все время.
— Но я — отец!
— Отец, мать, какое это имеет значение?
Старый Таг закрыл за ними дверь.
— Ну наконец-то! Отец, мать. Всю жизнь человек обходится без них. Но они, когда меньше всего нужны, приходят и мешают. Ой, Бумек, Бумек! Я бы уже хотел, чтобы было завтра. — Старый Таг поправил свечи. — Даже свечи гнутся, как в Судный день. Тебе тоже так жарко? А, Бум? Ну что я могу сказать? Бог коснулся тебя своим безжалостным пальцем. Он тоже отец! Он знает, куда ударить, в какое место. Туда, где тонко. Ой, Боже, Боже! Из-за Твоих деяний люди перестают в Тебя верить. Всегда Ты сделаешь не так, как следовало бы. Если наказываешь молодых, невинных детей и не трогаешь старого грешника, значит, Ты меняешь чаши весов, грех перестает быть грехом, и наоборот. Хорошо! Но надо же предупредить, чтобы люди понапрасну не мучились. Плохой Ты отец. Бум, как по-твоему, я верю в Бога? Я стараюсь. Но дается это мне все труднее. А еще я тебе скажу, что чем труднее дается, тем больше я Его боюсь. Даже Гершон норовит настроить меня против Бога. Этот простой сапожник пытается меня убедить, что все создалось само собой. Глупости. Но я не собираюсь спорить. Удобнее так — пожалуйста, его дело. Не хочет верить — не надо. Но если ты можешь хотя бы чуточку усомниться в Боге, уже хорошо. Это надо приберечь себе на черный день. Ничто не создается само собой. Нужны мужчина и женщина. Нужен грех. Мудрецы тебе объяснят всё — пока не дойдут до первого греха. Ну а что было раньше? Этого никто никогда не объяснит. Всегда будет какое-нибудь «раньше». И всякий раз понять будет сложнее. Поэтому надо верить, не скажу: слепо верить, нет, — верить, но сомневаться. И пока не узнаешь, какой был самый первый грех, не разберешься в следующих. Поэтому я не знаю, что есть грех, а что не есть грех. Понимаешь, Бумек? Хотя, с другой стороны…