Советская власть пала в Пыльнёве в 1991 году, когда утром на крыльцо райсовета пришли взъерошенные мужики с тяпками. Председателя колхоза Василия Штольца вытянули за шиворот, и Матвей, поигрывая тяпкой, сказал: «Чё, сволота, кончилась ваше время?» Председатель быстро кивнул, сел в свой грязно-серый «уазик» и с ветерком гнал до ближайшего города.

В колхозных сараях мужики нашли жидкость для промывания метаквантовой системной аппаратуры. Далее уточнялось — для сгоревшего излучателя. Ближайший излучатель стоял в Москве, да и то на странице учебника «Параметры лепто-адаптации», но жидкости, загадочно припасённой Штольцем, дремал целый бочонок. На пузатом бочонке висел листок с косой надписью: «Партийная норма — на чёрный день». Матвей усмехнулся. Сели. Разлили. Жидкость имела незнакомый запах и терпкий вкус. «Это вкус свободы», — сказал Матвей, и молчание было знаком согласия.

Колхозный строй сгинул, как будто его никогда и не было. Однако фермерство в Пыльнёвском районе не прижилось. Район помнит только одного фермера — им стал заезжий учитель истории, на старости лет потянувшийся, как он выражался, к земле.

Коровье дерьмо и прочие истоки его не смутили. Всё было бы хорошо, но, на его беду, хозяйство начало процветать. Когда его телята мычали, деревенские бабы плакали. Когда он давал им в долг, бабы морщились. Когда он поставил себе новый дом из бруса, Пыльнёвский район глубоко задумался.

Через полгода местные мужики утопили его в проруби. «Чё, сволота, думаешь, ваше время пришло?» — сказал Матвей, поигрывая варежкой, когда тело историка булькнуло навсегда. «Я знаю: он, сука, в депутаты метил», — сказал Пётр. «Откуда знаешь?» — спросил Матвей. «А что ему делать? — сказал Пётр. — Думаешь, он всерьёз картошку сажал? Это же для отвода глаз. А приехал он, сука, чтобы карьеру сделать…» «Вот бля, — пожалел Матвей. — А мы-то думали, он с нами по-честному».

Помимо прочего, Пыльнёвский район славился неземными чудесами и алкашнёй. Жидкость для промывки метаквантовых излучателей — неплохое вино по сравнению с тем, чем обычно запивали в Пыльнёве свою долю. Дошло до смешного: пыльнёвские дети рождались уже похмельными, и первым криком просили не столько ласки и молока, сколько пива и разговора за жизнь…

…феномены стояли крутые. НЛО летали смелее, чем редкие вертолёты. Инопланетники шастали по району, забыв всякий стыд, и встречались чаще волков и лисий. Особенно досаждали местным синие обезьянки, по их словам зашедшие из созвездия Близнецов. Впрочем, обезьянки были не злые: девок тащили на сеновал, мужикам отламывали кусочек водки (пришельцы бухали алкоголь в твёрдом виде), детям насыпали космических карамелек. Кроме того, синие обезьянки, по словам очевидцев, знали множество анекдотов. С ними было о чём выпить, точнее сказать, с ними было о чём погрызть.

В Пыльнёве даже повелось считать настоящим мужиком лишь того, кто грыз водку с синими обезьянами. Инициация была строгой: кроме синих обезьян, кандидат в мужики должен был переспать с Никитишной и забороть мишку. А когда нагрызенный Пётр сделал наоборот, то стал, по мнению района, двойным мужиком.

Однажды синие гуманоиды повстречали Матвея. Тот, как обычно, шёл по диагонали. «Здорово, — сказал он, — сволота нерусская…» Те уже знали, что на местном диалекте сволота не означает ничего обидного.

«Водки хочешь?» — спросил его самый синий, видимо их вожак. «Я с разными жидами не пью», — подумав, сказал Матвей. Вожак оторопел. «Сам ты жид», — сказала Матвею синяя обезьяна. Тот задумался, и топор печально выронился из рук. «Значит, я жид», — медленно повторил он.

На глазах Матвея блеснули слёзы. «Не-а, — сказал он, — ошиблись. Куда мне. Я, мужики, рылом не вышел». И зарыдал. Вожак смутился, быстро сунул в лапу Матвея ломоть водки и ещё быстрее исчез. Буквально — растаял в воздухе.

«Спаивают, суки, русских людей», — рыдал Матвей, кроша зубами импортное бухло.

А ещё в Пыльнёвском районе жили драконы, но искони патриотические — местные кликали их Горынушками. По слухам, они питались девственными русалками, запивая это дело мутной водой… Водяных выжигали напрочь, те делали негодным драконий корм. Впрочем, это легенды. Если им верить, главной политической силой в Пыльнёве была нечисть, уцелевшая с правления кагана Мефрилы Гороха (запомните это имя: Мефрила Горох был не только первым геополитиком и союзником хана Чингиза; он первым в Сибири научился вызывать Дьявола с помощью наркоты, что определило судьбы миллионов людей, и судьбу этого рассказа — тоже).

В Пыльнёве клубилась вековая пыль. Ничто не менялось. Синие обезьяны всё больше походили на синих человечков — внедрение шло по плану. Одна беда — лучшие агенты периодически сгрызались до потери копыт и цирроза передней печени. Простые пыльнёвцы, подражая прадедам, кормились огородами и коктейлем «божья роса», более зажиточные держали дома свинью. За это местная голытьба презрительно называла их свиноводами… Нежить лютовала, но, странное дело, видеть её, как и пришельцев из созвездия Близнецов, выпадало только местным сельчанам.

О феномене «пыльнёвского квадрата» писал журнал российской молодёжи «Охренёж-рашен-кул», газета «Известия» и «Вестник экстрасенсорики» (в толстом номере за сентябрь 1994 года). Областная пресса в конце 80-х писала о пыльнёвском феномене чаше, чем о геях и проституции. Телекомпании до сих пор регулярно засылали ребят на таёжные репортажи. Однажды была научная экспедиция. Были сотни туристов. Были даже парни из ЦРУ, замаскированные под гуманитарную помощь.

И ничего.

Ни драконов, ни русалок, ни НЛО. Не было даже снимков, не говоря уже о живых экземплярах. Только показания очевидцев. Как говорится, слова, слова, слова…

Олигарх Лапун выступил по ТВ, обещая доллары за драконий хвост. Но даже местное мужичье, не раз побеждавшее Горынушек в схватках, оказалось бессильно. Однажды Пётр с Кирюшей всё-таки отрубили хвост, погрузили его в тележку и покатили. Через три дня вернулись в родное Пыльнёво с разбитыми рожами и почему-то в одних трусах. Где хвост и что с ними приключилось, рассказать не могли, только мычали да кивали на небо. Вдруг Кирюша захрипел на плохом английском… «Май нэйм Джошуа, — хрипел он. — Пиплы, андэстэнд?» «Как матерится-то, — шептали соседи, — это надо же…» «Же не компран па», — вздохнул Пётр… «Ну ты сволота», — с уважением произнёс Матвей.

Батя Иван молчал, оглаживая седые космы и усмехаясь.

«Ментальная конвергенция, — шептал он. — Изменение структуры сознания… Экстраполяция… Восьмой контур…» От его кирзовых сапог воняло спиртом, болотной жижей и самкой Змея Горыныча. Как обычно, он стоял в стороне. Как обычно, его боялись: уже полвека батя Иван слыл первым ведуном на деревне.

А к утру всё забылось: Кирюша с Петром словно проглотили свои иностранные языки. О пропавшем хвосте в их присутствии больше не говорили, вдруг снова начнут…

Только изредка носились над тайгой пьяные вопли. «Факен шит!» — орал Пётр. «Же ву зэм!» — орал на него Кирилл. Местные затыкали уши. Непонятные слова били страшнее полена. Никто не знал смысла басурманских проклятий, поэтому выигравшим перебранку признавали того, кто громче орал.

Так и жили. И добрые ведуны веками бились со злыми, словно какие-нибудь гвельфы и гибеллины — столь же тягостно-долго и столь же далеко от дел горожанина, в меру умного, в меру начитанного, в меру живущего своей жизнью…

Георгий Лишков был горожанином, в меру умным, в меру начитанным, в меру проживающим свою жизнь. Не больше, но всё-таки и не меньше.

Он был тогда молод — двадцать два года. Он носил тёртые джинсы, волосы до плеч и мировую тоску в глазах. Он учился на пятом курсе, и ему было жаль потерянного времени и жаль того времени, что он потеряет в будущем. Нельзя прожить, не потеряв времени. Но это, как говорил отец, селява.

Дипломная работа лениво писалась на кафедре психологии. Точнее, даже не писалась — планировалась…