Последних слов Панкрата Шалва почти не понял, да и вдаваться в их смысл не стал. Гораздо важнее и больнее были предыдущие, о том, что пути домой нет.

Поначалу Шалва не поверил, но сколько раз ни подымался за ручей, не мог найти той тропы, которая увела бы его дальше, в горы. И что самое странное, он совершенно не помнил пути, по которому спустился на Побережье.

Смирившись, Шалва перестал жить верой, но надежда находила лазейки, ему казалось, что когда-нибудь сон кончится и он вернётся домой, к родным.

В этот десятый день Шалва рисовал поход Искандера Великого на Индию, о котором в прошлый раз рассказывал Панкрат. Как обычно, старик так увлёкся рассказом, что чуть ли не сам превратился в полководца.

— Эх, будь у меня порох, я бы наверняка одолел эти Небесные горы и вошёл в долину Ганга!

Булатная сталь звенела о кованые доспехи на картине, как настоящая. Шалва знал, что её секрет открыл ремесленник Джава из Мзымты, и было это гораздо позже походов Искандера, но не справился с искушением. Ну не могли же великие воины прошлого драться простым сыродутным железом!

Сама собой битва за Бхарати на бумаге сменилась набросками заготовок для ковки. Затем в ход снова пошла охра с чистотелом, и в горне заплясали человечки. Они заполняли собою весь объём печи, в которой больше не было металла и огня. Они и были — яркий живой металл, который плясал без устали, желая вырваться из тесных объятий горна.

Вдруг Шалва заметил, что язык пламени перекинулся с края бумаги на ближайший сухой куст. Тот вспыхнул мгновенно, ровным жаром, и человечки, увеличившись в размерах, продолжили в нём свой танец. Шалва хотел закрыть глаза, чтобы избавиться от видения, но по векам полыхнуло огнём.

Голос прозвучал, как весенний гром в горах. Казалось, его имя произнесли все человечки разом.

— Хха-ввал-ки!!!

Шалва сжался внутри, внешне сохраняя достоинство. Лишь спустя несколько секунд он понял, что слышит родное горное наречие.

— Что?

— Мы нарисовали небо, — теперь говорил один.

— Ну и что?

— Ну и всё. Остальное, — невозмутимо продолжил огненный лилипут.

Шалва потихоньку приоткрыл один глаз, затем другой. Веки тут же перестало печь, в глазах высохли слёзы. Человечки продолжали танец в горящем кусте, а один из них, самый высокий, стоял рядом с камнем, на котором рисовал Шалва.

— Мы нарисовали небо, — шептал человечек.

— А я нарисовал вас! — дерзко возразил горновой.

Сказать, что человечек смутился, так нет. Просто на секунду задумался.

— Знаешь, в некотором роде ты прав. Но ведь мы с тобой — одно целое. Как и весь этот мир. Ты думаешь, что знаешь его секрет, но ты знаешь не всё.

Шалва решил притвориться, что не понимает, о чём речь. Но человечек, теперь более похожий на двуногую ящерицу, без труда проник в его мысли.

— Не бойся, человек. Ведь это мы подарили твоему народу секрет обращения с огнём и металлом.

— Кто вы?

— Мы — это ты, и каждый из Пятерых, и любой, кто ходит под этим небом. Потому что небо нарисовали тоже мы.

— Вы — боги?

Человечек рассмеялся так, что у Шалвы заложило уши.

— Боги? Что ты! Мы просто пляшущий в горне металл. Но, пожалуй, мы — единственное, что есть в этом мире настоящего. Всё остальное — это кадка с выкованным за день железом. Всего лишь один день.

Шалва слушал оцепенело, не пытаясь очнуться. Он подозревал, что даже если захочет прийти в себя, вряд ли сможет.

Громоподобный голос снова стал едва различимым шёпотом.

— Всего день. Да и тот ещё не закончен. Наковальня гудит, ухает Кувалда, звенят Молоточки, и Пятый придёт ещё не скоро. А люди рождаются, живут и умирают так быстро, что просто не успевают узнать о нашем существовании. Ты же — Хха-ввал-ки! Поэтому мы говорим с тобой.

— А зачем? Зачем Настоящим говорить с простым человеком, пусть даже Избранным?

Человечек не ответил. Вместо этого он повернулся к танцующим, словно обсуждая с ними вопрос дерзкого человеческого сына. Ничего, кроме гула пламени, Шалва не расслышал.

Танец прекратился. Все огненные фигурки повернулись к нему и словно бы уставились на него тёмными провалами глаз, или что там у них было.

— Хочешь, мы покажем тебе, как на самом деле выглядит Побережье?

«Не хочу», — подумал Шалва, но губы не слушались, выплюнув только: «Хочу!»

Картина, открывшаяся перед глазами, была настолько страшной и непонятной, что сначала распалась на отдельные куски. Чуть позже Шалва понял, что именно видит перед собой. Насколько хватало глаз, перед ним открывалась бесконечная пустошь, заваленная, устеленная, засыпанная коричневыми останками того, что рождалось когда-либо в храмах. Груды ржавых мечей, плугов, серпов, колёс, остовы кораблей, повозок, совсем уж невиданных механизмов величиной с дом и больше заполняли всё пространство вокруг. Не было ни деревца, ни птицы, ни лугов, ни моря. Светило неестественного цвета клонилось к… Непонятно, к чему оно клонилось, потому что здесь не было ни восхода, ни заката.

Человечек снова заговорил, и Шалва вздрогнул, вырываясь из оцепенения.

— Небо-то мы нарисовали, да, видно, плохо. Мир этот походит к концу, хотя конца не увидят даже твои правнуки. Рано или поздно таким станет не только Побережье, но и Дальние страны, и земли за хребтом.

— И мои горы?

— И твои горы.

Огненный демон замолчал, Шалва тоже. Над ржавым миром снова воцарилось безмолвие, заглушавшее даже гул пламени.

Внезапно видение ушло, мир снова стал привычным, и идиллию вечера десятого дня нарушал только куст, объятый пламенем.

— Ты хочешь вернуться домой?

— Но ведь с Побережья не возвращаются?

— Глупости. Кто не приходил, тот и не возвращается. Ты — Хха-ввал-ки, твоё место рядом с твоим народом. Вместе вы сможете встретить конец света достойно, как подобает настоящим горцам.

— А как же остальные? Панкрат, братья, Пятый? Они могут пойти со мной?

— У них здесь работа. Их место — тут. Да и не захотят они с тобой, проверено.

Шалва снова замолчал, на этот раз надолго. В голове всё перемешалось, хотелось верить, что всё происходящее с ним сейчас — только видения увлёкшегося работой художника. Но что-то внутри подсказывало, что это не так.

— Что я должен для этого сделать? — ровным голосом спросил Шалва.

— Приходи завтра к полудню на это же место, увидишь.

— Но здесь никто не поднимается за ручей в одиннадцатый день! Он же несчётный!

Казалось, человечек пожал плечами.

— Если хочешь попасть домой — придёшь! — коротко отрезал он и отвернулся.

Затем вошёл в куст, нырнул в огонь и исчез. Его примеру последовали остальные огненные человечки. Пламя исчезло, а засохший куст превратился в молодое цветущее деревце.

Те, кто в этот вечер забредал в духан, могли видеть за столиком в углу молодого горнового Шалву из Мукуса. Столик был заставлен пустыми пивными кружками, а горец лежал щекой на свёрнутых листах бумаги и горланил дикарские песни.

Очнулся Шалва в своей лачуге, в позднее утро несчётного дня. В углу хлопотал над завтраком Пятый, мыча под нос какую-то мелодию. Шалва приподнялся, охнув, и протянул руку к столику. Взяв ковш, зачерпнул ягодного кваса из жбана, заботливо приготовленного у постели (таки десятая кружка пива была лишней).

— Спасибо, друг! — выдохнул Шалва, и Пятый, не оборачиваясь, кивнул: мол, свои люди, чего там.

Затем горец поднёс ковш к губам и жадно выпил. В глазах резко просветлело, глухой гул в ушах превратился в прекрасную музыку. Шалва блаженно улыбнулся. Всё произошедшее с ним вчера теперь действительно казалось сном.

Однако когда немой подмастерье повернулся к лежаку и посмотрел горновому в глаза, взгляд его показался тревожным. Он протянул Шалве руку ладонью вверх по местному обычаю, затем быстро показал на гору, в направлении храма и приложил палец к губам, зачем-то заглянув Шалве прямо в зрачки.