Однако некоторые из посетителей кафе, которые приходили туда каждый день, обратили внимание на то, что девочки просят его купить то или это, и что он безоговорочно выполняет их просьбы. Никому из них никогда в голову не приходило ничего подобного, и поэтому такая доброта показалась им крайне подозрительной, ведь они не способны были понять ее истинную причину. А он ни разу даже не подумал о том, в чем они его подозревали, ведь для него теперь эти две девочки были как родные дочери, как единственные близкие и любимые существа на свете.

Однажды Эрнст, едва начав есть, обратил внимание на двух хорошо одетых господ, сидящих за столом в нескольких ярдах от него. Они сидели на этом же месте и в прошлые дни, а так же вчера, но он перестал замечать их, потому что как раз в этот момент к нему подбежали Альма и Джоанна.

«Здравствуйте, дядя Эрнст! — весело воскликнули они. — Что у нас сегодня будет на обед?» Альма взглянула на меню, написанное мелом на стене, чтобы прочесть, какие блюда подавали в этот день.

Выражение его лица изменилось как по волшебству: если минуту до этого он был занят только едой, то теперь его глаза, губы и щеки светились счастливой улыбкой. «Все, что хотите», — ответил он.

«Но что сегодня подают? — раздраженно спросила Альма. — Я не могу разобрать их каракули!»

«Подойди к прилавку и попроси обед», — улыбнувшись, посоветовал он.

«А вы дадите мне денег?» — попросила она, протянув руку.

Джоанна молча стояла рядом: она не была такой уверенной, как Альма, однако на ее застенчивом лице отражалось беспокойство, поскольку она еще не могла понять, почему Эрнст дает им деньги. Она боялась, что однажды они подойдут к нему, а он с удивлением посмотрит на них и скажет, что ничего им не даст.

Он как раз закончил со старым мебельным гарнитуром и получил этим утром деньги за работу, поэтому смог вручить Альме пять шиллингов. Девочки направились к прилавку за едой. Когда они стояли у прилавка и ждали, пока их обслужат, два хорошо одетых господина, которые наблюдали за Эрнстом последние дни, встали и направились к нему.

Один из них заговорил, а второй стоял молча и смотрел. «Эти две девочки — ваши дочери или родственницы?» — спросил первый, кивнув в сторону прилавка.

Эрнст взглянул на него и улыбнулся. «Нет, — произнес он с нежностью в голосе, — они просто мои друзья, а что?»

Взгляд господина стал жестким, и он уточнил свой вопрос: «Друзья в каком смысле?»

«Просто друзья. А что случилось? Какое вам дело?» Он вздрогнул, смутно начиная чувствовать, в чем именно его обвиняют, но все же надеясь, что это ужасное обвинение — всего лишь ошибка.

«Не имеет значения, кто мы. Я только хочу получить ответ на свой вопрос.»

Эрнст слегка повысил голос, однако не осмелился взглянуть в глаза высокомерному господину, который стоял перед ним. «Что случилось? — воскликнул он. — Что вам от меня надо? Почему вы спрашиваете меня об этом?»

«Мы из полиции, — сухо заметил мужчина, — и нам сообщили, что вы даете этим девочкам деньги и сбиваете с верного пути!»

И тут Эрнсту все происходящее с ним показалось настолько нелепым, что он чуть было не рассмеялся — как на клоунаде или дешевой комедии. Все же он постарался скрыть ухмылку, потому что не хотел злить полицейских. Он попытался было что-нибудь сказать, однако почувствовал, что слова застряли у него в горле, и выходило только: «Но… но…» Он хотел бы все объяснить, потому что твердо знал, что ему не в чем было оправдываться, но не мог — и в его глазах постепенно стало появляться тупое, животное изумление.

«Послушайте, — многозначительно произнес полицейский, — мы не намерены выслушивать все эти ваши жалкие оправдания. Мы все о вас знаем. Мы знаем, что вы за тип. В действительности нам все о вас известно вот уже много лет и поэтому мы требуем, чтобы вы оставили в покое этих девочек и не имели больше с ними никаких отношений. Мужчины вроде вас не должны давать деньги маленьким девочкам. Вы должны понимать, что вы делаете, и быть более сознательным».

Наконец Эрнст начал громко возражать: «Я повторяю вам, они только мои друзья. Я и не думал ни о чем дурном. Я забочусь о них и дарю им подарки только потому, что отношусь к ним как к родным дочерям. Только с ними я и могу поговорить. И в конце концов, почему я не должен заботиться о них? Почему вы должны забрать их у меня? Да кто вы такие?? Оставьте меня в покое… оставьте меня.» Он перешел на крик и его последние слова прозвучали как отчаянный вызов. В этот час в кафе было много посетителей, и многие из них обернулись и уставились на него, пытаясь понять причину этого скандала.

Полицейские действовали быстро и умело, даже без видимой спешки. Они стали рядом с ним по обе стороны, подняли его со стула и повели вдоль прилавка на улицу, крепко сжимая руками его запястья. Когда Эрнста вели вдоль прилавка, он увидел девочек, которые держали в руках свои тарелки и в страхе смотрели, как его выводят из кафе, не понимая причину этого.

Полицейские отвели его к концу улицы и остановились на несколько мгновений, чтобы еще раз повторить ему свои требования, продолжая крепко держать его за руки.

«Слушай внимательно. Мы тебя сейчас отпустим, однако если тебя еще раз увидят рядом с этими девочками, ты окажешься на скамье подсудимых.» Полицейский произнес эти слова таким угрожающим голосом, что Эрнст чуть не сошел с ума от страха.

Он не мог произнести ни слова. Ему надо было столько всего сказать, но слова застряли у него в горле. Он беспомощно дрожал от стыда и ненависти, и поэтому как будто онемел. «Мы просим тебя по-хорошему, — продолжил полицейский, — оставь их в покое. Тебе ясно?»

«Да», — вынужден был ответить Эрнст.

«Отлично. Теперь иди. И запомни, мы не хотели бы еще раз увидеть тебя рядом с девочками».

Он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Его разум захлестнула волна ужаса и он ощутил невыносимую и уже знакомую пустоту, которая все увеличивалась в нем. И он возненавидел все и вся, а затем испытал острую жалость ко всему, что происходило вокруг него, и, наконец, еще более острую жалость к самому себе. Ему хотелось кричать, но он не мог: он мог только убежать от мучившего его стыда.

Со временем его страдания постепенно успокоились. Чувство невыносимой горечи прошло и вместо него возникла отчужденность, глубину которой он не знал доселе. Сейчас он безо всякой цели шел по мостовой среди толпы людей, которые спешили на обед. И когда он заходил в переполненный и шумный бар, ему казалось, что его уже больше ничто не волнует. И он неподвижно смотрел на выставленные в ряд пивные кружки, содержимое которых дарило ему единственное и самое надежное забвение.

Сейчас, когда мальчики немного успокоились, мистер Рэйнор посмотрел в окно классной комнаты на магазин одежды Гаррисона, находившийся на противоположной стороне мощеной улицы. Он наблюдал сквозь очки в роговой оправе, которые делали его зрение более острым, за новой девушкой-продавщицей: та, высоко подняв руки, пыталась достать с верхней полки хлопчатобумажные кальсоны. Из-за этого ее грудь, которая вырисовывалась под темно-синим платьем, казалась почти плоской. Мистер Рэйнор слегка потер ботинок о ножку своей высокой табуретки, которая служила предметом общеизвестной шутки. Злые языки говорили, что он дополнительно заплатил столяру за то, чтобы тот сделал ножки табурета повыше, поскольку таким образом ему было удобнее смотреть в окно и наблюдать за девушками из магазина напротив. Большинство из учеников, выросших у него на глазах, настолько привыкли к этим долгим минутам рассеянности (во время которых они могли заниматься своими делами), что им уже надоело насмехаться над таким времяпрепровождением своего учителя.

Позже плоскогрудая девушка поднялась на второй этаж, в отдел мужских костюмов, и на ее место пришла другая, маленькая, полная, с гораздо более пышным бюстом. Она стояла наклонившись к прилавку и показывала только что вошедшему покупателю коробку с яркими галстуками, разложив их кругом так, что они стали похожи на спицы велосипеда. Однако эта девушка была явно не в его вкусе, поэтому ему снова стало очень жаль, что за прилавком больше нет той из продавщиц, которая казалась ему совершенством женской красоты.