— Милостивый государь, — заговорил вдруг Элиас, — мне неведома нотная грамота.

Возникла короткая пауза. Петер чуть пристыженно улыбался, а Голлер снова начал вертеть в руках свою шляпу.

— Вы не знаете… — У Голлера слова застряли в горле.

— То-то и оно, — поспешил разъяснить Петер, — он сам играть научился. А вот наш покойный господин учитель, тот умел читать ноты, и писать тоже.

Голлер опустился на скамью.

— Ни одной ноты? — недоверчиво прошептал он.

— Извольте поглядеть сами! Кроме книжек Оскара, вы тут ничего не найдете!

Тут до Голлера стало доходить.

— Ни одной ноты, — задыхаясь, произнес он, — ни единой.

Элиас хотел уйти, но Голлер прямо-таки вцепился в него.

— Прошу вас! Еще одна небольшая импровизация! Сядьте за кафедру! Прошу вас! — настойчиво упрашивал он. И вот все трое поднялись на возвышение.

Еще раз прослушал Голлер, не веря ушам своим, игру Элиаса, после чего стал тихонько внушать Петеру, что органист, ради святой Цецилии, должен без промедления отправиться в Фельдберг и явиться в Музыкальный институт. По счастливому стечению обстоятельств ровно через две недели там будет ежегодный праздник органной музыки, конкурсантам предстоит испытать свои силы в искусстве импровизации. И хотя Петер не понял ни слова, он все же пообещал, что к указанному сроку они с другом будут на месте. Петер ясно предчувствовал приближение величайшего триумфа в жизни друга.

В тот же день Бруно Голлер покинул Эшберг, на сей раз изменив своему долгу аккуратно вносить данные о каждом органе в свой толстый реестр. Вот почему местный органчик не попал и в его позднейший труд «Органное достояние Форарльберга». Музыка Элиаса Альдера совершенно выбила его из колеи, и в течение нескольких дней он никак не мог сосредоточиться. Когда же Голлер оправился от потрясения, он горько пожалел о том, что пригласил эшбергского органиста. «Ведь может случиться так, — у него заныло сердце, — что этот Альдер со временем вырастет в соперника. А вдруг, о святая Цецилия, ему предложат вакантное место второго органиста?» Голлер вышел в садик с розами, мастеру не хватало воздуха. Нельзя никоим образом допустить, чтобы этот чертов парень…

В последнее воскресенье августа друзья отправились в путь. Было одуряюще жаркое утро, воздух зыбился, размывая дали. Петеру с трудом удалось уговорить друта вообще пойти на эту затею. За последнее время Элиас стал настолько апатичен, что даже мыться перестал. Он с удовольствием пролежал бы до полудня в постели и, закрыв глаза, размышлял бы о тайне невозможности своей любви, что уже вошло у него в привычку. Петер, отлично сознававший важность момента, хитростью поднял с постели уставшего жить друга. Он принес ему известие, что Лукас Альдер заболел воспалением мозга. Кто знает, может, скоро Эльзбет снова будет свободна. Элиас знал, что это не так. Но самая мысль об Эльзбет, не связанной узами супружества, влила в него силы для дальней дороги.

Во время прощания — парализованному Зеффу он молча взглянул в лицо, мать еще спала, Фриц был на утренней дойке — Филипп вдруг яростно заартачился. Элиас попытался успокоить мальчика на языке звуков, которому сам же обучил братишку. Но тот заголосил еще громче. В своем отчаянном упорстве Филипп напоминал теленка, которого вытягивают за веревку из тепла хлева, чтобы отвести на заклание. Может быть, полоумный предчувствовал, что Элиас уже не вернется домой?

Ближе к вечеру, когда солнце палило не так беспощадно, друзья ступили своими босыми ногами на улицы городка Фельдберга. Петер хорошо знал дорогу. Он ведь приходил сюда с Нульфом по делу о наследстве и теперь не упускал возможности показать Элиасу главные достопримечательности Фельдберга.

В те времена путник, входящий в городок с северной стороны, не мог миновать каменного, немыслимо ветхого дома. Возле него стояла полуразвалившаяся церквушка. «Это богадельня для неизлечимо больных», — с видом знатока просвещал Элиаса Петер. Если им повезет, они смогут увидеть парочку прокаженных, которых держат взаперти из-за опасной болезни. Молодые люди вошли в вымощенный камнями двор, и Элиас действительно увидел больных с безобразными гнойными нарывами на лицах, встретился с их несчастными взглядами, увидел полуприкрытые бинтами руки и ноги, пожираемые страшным недугом. Петеру этого было мало, он подошел к зарешеченным оконцам и стал ненасытно разглядывать убогие создания.

Старая городская стена к тому времени почти сровнялась с землею, и кое-где о былой цитадели напоминали только груды огромных камней. Отличительным признаком Фельдберга была тогда восьмиярусная, овальная в сечении сторожевая башня. Легенда гласит, что, когда в Фельдберге правил род Монфоров, городок пережил страшные дни из-за неслыханного нашествия кошек. И размах этого бедствия позволял даже уподобить его тучам саранчи из Ветхого Завета. Жители Фельдберга были в отчаянии, кошки чуть ли не бросались на людей, и на улицах шагу нельзя было ступить, не вызвав диких кошачьих воплей. Хитроумный градоначальник Йорг Берчлер предложил построить башню, не уступающую по высоте Вавилонской, чтобы сбрасывать с ее зубчатой вершины заключенных в плетеные короба кошек. Жители и впрямь последовали совету градоначальника, и бедствие миновало. Вот почему восьмиярусное строение и по сей день называется Кошачьей башней.

При жизни Элиаса Кошачья башня служила тюрьмой для двенадцати французских солдат. В этом факте не было бы ничего примечательного, если бы после отступления французов отцы города не позабыли про томящихся в башне бедолаг. Фельдберг и поныне каждый год платит символический грош Аррасу, откуда были эти двенадцать солдат, восемь из которых умерли от голода.

Можно было бы вспомнить и другие любопытные вещи, связанные с Фельдбергом, но мы уже видим, как двое друзей входят в благоухающий розами садик Голлера. Присоединимся же к ним и посмотрим, что будет дальше.

Ночные молитвы Голлера не были услышаны. До жути одаренный музыкант явился в назначенное место к назначенному сроку. Вот он молча стоит в дверях, бледный и изможденный. Мысль о бегстве пришла Голлеру слишком поздно. Ведь мог же он попросту не оказаться дома в этот час. О, святая Цецилия! Как он раньше-то не додумался! Голлер тяжко вздохнул, ослабил удавку накрахмаленного воротничка и пригласил друзей в свой музыкальный салончик. Элиас посветлел лицом, увидев клавиатуру весьма занятного инструмента, который Голлер назвал пианофорте. Элиас коснулся клавиш, испытывая чувство страха и в то же время радостного изумления. Когда он с непостижимой быстротой пальцев прошелся по терциям, Голлер подскочил к нему и, заикаясь, посоветовал господину Альдеру поберечь свои силы, так как праздник органной музыки начнется через час. «Не хватало еще слушать в своем дому игру этого дьявола», — промелькнуло в сазаньей голове маэстро. Как ему самому-то теперь вообще можно садиться за инструмент?

Петер беззастенчиво тянул поданное на стол красное вино. А Элиас не мог наглядеться на бесчисленные нотные тетради, разбросанные на диванах, подоконниках и даже на полу в поистине пиршественном изобилии.

«Какая мудрость заключена, должно быть, в этих книжечках», — грустно подумал он, не притрагиваясь к угощению. Потом по темной улочке они двинулись в сторону собора. Голлер то и дело принужденно шутил, удивляясь, что Элиас пришел в город босиком. «На педаль органа нельзя нажимать босой ногой, — тихо заметил он, — никому нельзя. А фельдбергский орган, слава святой Цецилии, это не какой-нибудь музыкальный сундук, как в Эшберге».

И сазанья физиономия вдруг просияла улыбкой.

Ежегодный праздник органной музыки в Фельдберге был, можно сказать, событием далеко не местного значения. Даже из Лихтенштейна спешили сюда богатые и знатные любители музыки, чтобы услышать искусство импровизации, демонстрируемое воспитанниками Музыкального института, Большой семиголосный орган с могучим хором труб и серебряным тембром принципала [16]был самым ценным достоянием тогдашнего Форарльберга и являл собою великолепный синтез французской и южногерманской школ органных мастеров. Играли на нем только во время праздников, и его чудесному звучанию сопутствовала не менее достойная иллюминация.