Подобно пловцу, собравшемуся глубоко нырнуть, Ранке набрал полную грудь воздуха:
— Она желала его смерти, и поэтому я застрелил его. — Он покачнулся.
— Сядьте же наконец, Ранке, иначе вы просто меня доконаете. — Брауш подождал, пока лейтенант сел, и продолжил: — Надеюсь, вы понимаете, что означает то, о чем вы только что сказали? Второго июля, стало быть, вы застрелили своего товарища по службе?
— Так точно, господин майор, именно так.
— Тогда мой долг арестовать вас и передать в штаб дивизии. Но, как ваш командир, я хотел бы услышать от вас подробное описание обстоятельств преступления.
— Я дважды выстрелил с короткой дистанции из моего револьвера в майора Годенхаузена. Он умер мгновенно.
Отчаяние, сквозившее в голосе Ранке, тронуло майора. Против своей воли он проникался сочувствием не к жертве, а к этому убийце.
— Я хотел бы услышать подробности, Ранке.
— Это должна была быть дуэль без секундантов, господин майор. Так мы это задумали. Вообще-то это должно было произойти во время охоты, где-нибудь в лесу, и…
— Постойте-ка, — перебил его майор. — Кто это так задумал? Вы или кто-то еще?
— Баронесса Годенхаузен.
— Но этого не произошло. Почему же?
— Я не мог больше ждать, господин майор. Она потеряла ко мне всякий интерес. Когда я это заметил, я начал размышлять. Она надеялась, что я застрелю ее мужа. А что, если она присмотрит кого-то другого? И тут я решил, что должен… — Голос его сорвался, он боролся со слезами. — В тот день, первого июля, меня пригласили к обер-лейтенанту Шиммерту. Она, я имею в виду баронессу Годенхаузен, тоже была там, но попрощалась сразу же, как я пришел. У меня было такое чувство, что она вообще не хочет больше меня знать. Вечером я ужинал в казино и отправился домой. О сне не могло быть и речи, и я выпил пару стаканов коньяка…
Брауш с явным облегчением перебил его:
— Значит, вы были пьяны. Вы должны это непременно упомянуть при допросе. Это может быть смягчающим обстоятельством.
— Нет, господин майор, я не был пьян, я был трезв как стеклышко. И все равно я не мог заснуть. Я слышал, как часы на кирхе пробили полночь, потом час, потом два. И тогда я решил положить этому конец. — Он замолчал, как если бы больше нечего было рассказывать.
— Давайте дальше. Вы сказали, что услышали, как часы пробили два. Когда в таком случае вы вышли из квартиры?
— Наверное, минут через пятнадцать или двадцать. Я не пошел прямо через парадную площадь, а пошел в обход. Я хотел подойти с противоположной стороны, на всякий случай, если бы кто-нибудь меня увидел.
Брауш непонимающе покачал головой.
— Вы меня удивляете, Ранке. Вы говорите, что женщина вас уже избегала. Чего же вы ожидали в таком случае, если убьете ее мужа?
— Это было именно то, что она от меня требовала.
Майор вздохнул.
— Ну, давайте дальше. Вы вышли из своей квартиры с твердым намерением убить майора?
— Нет, господин майор, я хотел вызвать его на дуэль.
— И как же вы хотели все это обставить? Позвонить в дверь и потребовать от него с вами стреляться?
Ранке растерянно заморгал.
— Не совсем так, господин майор. Я не хотел никого будить. Мне хотелось найти открытыми какую-нибудь дверь или окно. Я проник на территорию дома через ворота позади конюшен. Там я все хорошо знал, потому что не один раз ставил лошадь баронессы, когда под рукой не оказывалось денщика или конюха. Я обошел дом кругом и нашел открытое окно в прихожей. Так я оказался в доме без всякого шума. Я пробрался на ощупь в рабочий кабинет хозяина дома, где споткнулся о стул. Годенхаузен или еще не спал, или проснулся от шума, и он появился со свечой в руках в дверях спальни. Я сказал ему, что люблю его жену и хочу драться с ним на дуэли. Он уставился на меня, потом сказал, что я просто сумасшедший и начал громко хохотать. И тогда я его застрелил.
— И это вы называете дуэлью? — воскликнул Брауш. — Застрелить безоружного человека.
— Нет-нет, господин майор, — взволнованно возразил Ранке. — Он был вооружен. У него в руках был пистолет.
— У него в руке была свеча. Так, кажется, вы сказали?
— Нет, господин майор, к этому моменту у него в руке был пистолет. Кто-то из нас включил в кабинете свет, он или я, сейчас уже не помню. — Ранке закрыл глаза, пытаясь вернуться в прошлое. — Да, у него в одной руке была свеча, а в другой пистолет, когда он стоял напротив меня.
— Значит, у него были обе руки заняты?
Ранке раздраженно покачал головой.
— Я не знаю, господин майор. Чем больше я пытаюсь все вспомнить, тем сильнее все в голове путается. Я даже не помню, как вышел из дома. Наверное, через входную дверь. Да, так и было. В дом я проник через окно, но вышел через дверь. По дороге домой я никого не встретил, и я еще подумал, что этот Алленштайн — забытая богом дыра, если в три часа утра, кроме караула и патрулей, все спят как сурки.
Майор Брауш грузно поднялся из-за стола. У него был измученный вид.
— Ранке, — сказал он, — вы виновны в умышленном убийстве. Я не вижу никаких смягчающих обстоятельств. — Внезапно он впал в ярость. — Но скажите, какого черта вам нужно было ждать шесть недель, чтобы покончить с этим? И позволить засудить невиновного человека? У вас вообще нет совести? — Ранке стоял, растерянно улыбаясь. — И почему вы признались именно сейчас?
Ранке проводил взглядом муху, летевшую по комнате. Серая башня замка мерцала уже розоватым отсветом, на востоке сумерки уступали место голубой дымке. Спящий мир пробуждался к жизни.
— Имеет ли отношение к преступлению эта женщина? Вы опоздали из отпуска на четыре дня. Вы что, были с ней вместе в Берлине? Только не молчите, Ранке, я, в конце концов, действительно хочу вам помочь!
— Мне уже никто не поможет, господин майор.
— Черт вас побери, Ранке, не будьте идиотом. Ваше положение чертовски сложное. Вы встретили ее в Берлине, не так ли? Отвечайте, Ранке!
Ранке на глазах сник и опустил голову.
— Так точно, господин майор. Она сказала, чтобы я возвращался в Алленштайн и держался от нее подальше, чтобы нас никто не заподозрил. На самом деле она хотела от меня избавиться. Она живет вместе с одним венгром, мужем ее покойной сестры.
— Вот распутная баба! — сказал Брауш и заметил, что Ранке вздрогнул от этих слов. «Бедняга все еще влюблен в нее», — подумал он.
Капитан Ивес встретил известие о признании Ранке с тихой яростью и негодованием. То, что Ранке убил одного из своих сослуживцев, в данный момент вообще не интересовало его. Гораздо сильнее досаждало то, что Ранке выставил его, аудитора Ивеса, круглым идиотом. Он обвинил невиновного, положил все свое рвение и опыт на то, чтобы Дмовски был приговорен к двадцати годам каторги. Было одно-единственное средство смыть это пятно со своей репутации: Ранке должен быть признан невменяемым. Это был бы не первый случай, когда человек признавался в преступлении, которого он не совершал. При допросе Ранке присутствовали также лейтенанты Стоклазка и Хайнрих. Последний вел протокол. Когда оба молодых офицера в ходе допроса поняли, что капитан Ивес побуждает преступника взять свое признание назад, они обменялись взглядами, но ничего не сказали.
Допрос продолжался до семи часов вечера; в середине дня был сделан двухчасовой перерыв. По окончании допроса, когда Ранке должны были препроводить в камеру для офицеров, капитан Ивес отпустил обоих лейтенантов. Оставшись с арестованным наедине, он сделал вид, что вообще не замечает присутствия Ранке, и погрузился в изучение своих заметок. Время шло, и Ранке чувствовал, как тишина действует на его измученные нервы. Наконец капитан Ивес оторвался от своих заметок, окинул отсутствующим взглядом комнату и якобы без всякого интереса остановился на Ранке.
— Это просто катастрофа, господин обер-лейтенант, — начал он. — Я уже вижу заголовки этих писак, ядовитые атаки либеральной прессы, издевательские комментарии за границей. Прусский офицер предательским образом пробрался в спальню своего товарища и хладнокровно застрелил его.
