Фрау Герхардт вздохнула, всем своим видом давая понять, что она этому не верит.

— Для меня это новость, почта сейчас работает надежно.

Николас посчитал нужным не называть фамилию Алексы. После заметки в «Вперед»и другие берлинские газеты тоже сообщали об убийстве Годенхаузена, и наверняка это не прошло мимо внимания фрау Герхардт. Николас с Алексой обменялись невинными поцелуями, и Алекса в сопровождении фрау Герхардт покинула салон. Засыпая, Николас не мог отделаться от чувства, что Алексу угнетает что-то гораздо сильнее, в чем она не хотела бы признаться.

На следующий день он не пошел в посольство и позавтракал с Алексой. Она выглядела отдохнувшей и спокойной. Но при этом избегала разговора о том, почему она так внезапно решила покинуть дом Цедлитцев и уклонялась от обсуждения обстоятельств смерти Ганса Гюнтера, что, вообще-то, он мог понять. Во время завтрака он несколько раз замечал, что иногда Алекса вдруг замолкала и невидящим взглядом смотрела перед собой. С молчаливого согласия они также избегали разговора о будущем. Ему нужно было время, чтобы разобраться в своих отношениях с Франциской. В тридцать семь лет уже не было большого смысла пускаться в очередную аферу. Он любил Алексу, но и полного доверия к ней у него не было; однако сама мысль потерять ее навсегда была для него невыносимой.

— Алекса, сейчас для меня невозможно уехать из Берлина. Тебе пришлось многое пережить. Оставайся здесь, пока ты снова не придешь в себя.

Они оба согласились, что жить у него не совсем удобно. Нужно найти для нее меблированную квартирку, а до этого переехать в отель. И тут она выдвинула условие, смысл которого для него был не совсем понятным: она хотела бы непременно жить под чужой фамилией.

— Но почему же? — спросил он.

— Потому что я не хочу, чтобы генерал с теткой меня нашли.

— И что же случилось бы? Ты взрослая женщина, вдова. Они никаким образом не могут тебя к чему-нибудь принудить. Все-таки, в чем причина, что ты хочешь от них спрятаться?

Она молчала.

— Нет никаких причин, — наконец сказала она. — Но я также не хочу, чтобы меня выследили репортеры.

— Об этом позаботились военные власти, им еще важнее, чем тебе, держать в этом деле прессу под контролем. Так что об этом не думай.

Он никогда еще не видел ее в таком отчаянии.

— Ну как хочешь. Посмотрим, что я смогу сделать. Мне знаком портье в «Кайзерхофе», и, если он получит приличные чаевые, лишних вопросов не будет.

Она все еще казалась озабоченной.

— Все мои вещи остались у Цедлитцев.

— Давай пошлем их забрать.

— А если они их не отдадут?

— Тогда купим тебе новые. Насколько я разбираюсь в женщинах, это будет не самым плохим выходом.

Впервые лицо ее прояснилось, она была почти счастлива.

— Ох, Ники, у тебя все так просто.

Алекса зарегистрировалась в отеле под именем фрейлейн Элизабет Майнхардт, старший портье, получив хорошие чаевые, от дальнейших вопросов воздержался. Алекса написала своей тетке, что она поехала в Вармбрунн в Высоких горах, так как нуждается в покое и одиночестве, и что известит ее при своем возвращении.

Совершенно случайно Николасу удалось отыскать подходящую квартиру. Он обедал с одним из своих знакомых в ресторанчике на берегу Шпрее и во время прогулки натолкнулся на симпатичный двухэтажный дом с садом, на воротах которого висело объявление: СДАЕТСЯ КВАРТИРА. Дом принадлежал одной вдове, которая жила на первом этаже и хотела сдать квартиру исключительно кому-нибудь из числа чиновников. О даме она и слышать не хотела. Николасу удалось ее уговорить, уплатив деньги за три месяца вперед. Относительно Алексы он заверил, что о посещениях мужчин, за исключением его, не может быть и речи, оргии устраиваться не будут, а до девяти часов утра и после десяти часов вечера — никакой музыки.

После завершения работ на Тетловканале на этом участке Шпрее практически прекратилось движение судов. На противоположном берегу располагался Альт-Моабит, чьи густонаселенные трущобы были недавно заменены на кварталы новых домов, виллы с хорошо озелененными улицами и парком. С балкона Алексе была видна вилла семейства Борзиг, а на левом берегу Шпрее замок Бельвью. Парк Тиргартен с его широкими променадами, зелеными лужайками и деревьями был совсем неподалеку, и Алекса сказала Николасу, что она заранее радуется долгим прогулкам в тенистых аллеях.

После переезда в новую квартиру с лица Алексы исчезло затравленное выражение. В карточке регистрации она указала свою девичью фамилию, а в качестве последнего адреса вымышленную улицу в Кенигсберге. На вопрос Николаса, нужно ли это и сейчас, она только пожала плечами. Хотя она и сказала, что заранее рада прогулкам в Тиргартене, выходила она редко и прогуливалась только на другом берегу Шпрее. Племянница хозяйки Мария приходила по утрам и помогала Алексе по хозяйству.

Николас и Алекса обедали дома или в каком-нибудь приличном ресторане в окрестности. Выходя из дома, Алекса всегда надевала плотную черную траурную вуаль, за которой, казалось, она хотела укрыться. Желание спрятаться, утаить что-то сокровенное делали для Николаса далеко не полной радость снова быть с ней вместе.

Несколько дней спустя, после того как Алекса поселилась в этом доме на берегу, Николас, к собственному удивлению, сказал, что, по его мнению, было бы неплохо им пожениться. Он был поражен, что она вдруг стала горячо возражать. Когда офицер собирается жениться, о его будущей жене собирается обычная информация, объяснила она. При этом люди, проводящие расследование, конечно же, могут удивиться, что она спустя такое короткое время после смерти Ганса Гюнтера снова собралась замуж. Лучше все-таки немного подождать.

— А разве то, что ты живешь в грехе, не производит также плохое впечатление? — спросил Николас.

— Нет, пока об этом никто не знает. А к тому же меня еще и обвинят, что я сорвала твою помолвку.

— И между прочим — не без основания, должен сказать, — ответил он с циничной улыбкой.

Николас собирался написать Франциске сразу же, как только в его жизни снова появилась Алекса. Несколько раз он начинал писать, но рвал письма снова и снова. И, ясно понимая, что все, что он ей должен сказать, будет выглядеть ужасным, в какую бы прекрасную форму это ни облечь, — он решил подождать. Непонятное поведение Алексы также давало повод пока не рвать окончательно с Франциской. Поэтому он слал ей короткие, ничего не говорящие письма.

Николас ненавидел себя за это лицемерие.

Он проводил сейчас почти все ночи у Алексы. Раньше он страдал, что не может завладеть полностью ее телом и душой, а сейчас она отдавалась ему с такой страстью, которая убеждала его, что их связывает не только наслаждение, но и любовь.

В посольстве заметили, что теперь Каради принимал приглашения только тогда, когда этого нельзя было избежать, и что он полностью отошел от жизни в обществе. Но виной этому была не одна только Алекса. Два года жизни в Берлине на многое открыли ему глаза. У него была возможность рассмотреть вблизи прусское военное государство, и то, что он увидел, встревожило его. Он, который был дружен с князем Ойленбургом, был свидетелем того, как этого бывшего задушевного друга кайзера предвзятые судьи превращали в морально прокаженного. По таким откровениям у Каради складываюсь вызывающее ужас представление о морали, царящей в стране-союзнике, от которой зависело будущее его собственной страны. Он прежде никогда не чувствовал за собой каких-то обязательств, а теперь у него появилось чувство ответственности за то, в каком состоянии его поколение передаст этот мир следующему поколению.

Алекса выглядела день ото дня спокойней. И квартира, и ее маленькое хозяйство доставляли ей радость. Когда однажды Николас пришел из посольства немного раньше, он застал ее за примеркой костюма, который показался ему удивительно знакомым; он спросил портниху, откуда она взяла этот фасон. Не успела Алекса вмешаться, как портниха поведала, что образцом служила фотография, которую ей дала госпожа. Она достала фото, и он узнал один из снимков Беаты, сделанных во время свадебного путешествия.