Мать Николаса вошла в салон, как обычно, последней. Как и все, она носила траур, но напудренное лицо с тщательно наложенными румянами отнюдь не свидетельствовало об этом. Похороны ее невестки стали важным светским событием, и оно не должно быть испорчено мрачными мыслями. Это прекрасный повод внести разнообразие в рутину своей жизни, которая постепенно, но неуклонно теряет свой блеск. Поскольку вся европейская пресса сообщала о несчастном случае, ее телефон не умолкал, и самые выдающиеся имена монархии украшали визитные карточки, которые оставлялись во дворце Каради.
Мелани знала, что ее сын невыносимо страдает, но считала, что в его возрасте жизнь предлагает не одно средство для излечения разбитого сердца. После той счастливой супружеской жизни, которой Николас так наслаждался, он гораздо быстрее покончит с ролью вдовца, чем в свое время с жизнью холостяка. Но уж на этот раз выбор будет не за ним, на этот раз она сама отыщет для него подходящую жену. Она неторопливо перебирала подходящие кандидатуры дочерей из лучших домов. Если бы она могла рассчитывать на помощь графа, но отец Николаса еще по пути сюда жестко приказал держаться подальше от личной жизни сына. Она никогда не могла доискаться, одобрял ли граф решение Николаса жениться на внучке бедного как мышь помещика, — и вот из этого ничего и не вышло. Смерть стерла все различия, и теперь хоронили не фрейлейн Беату Рети, а графиню Каради. Она надеялась, что с годами пропасть между ней и Фердинандом постепенно исчезнет, но с каждым годом, теперь она это знала, эта пропасть становилась все глубже. Пока она была молода и привлекательна, он еще оказывал временами ей знаки внимания, иногда даже проявлялись и намеки на ревность. Теперь же, если он иногда и обращал на нее свой взгляд, в нем ничего, кроме скуки, нельзя было прочитать.
— Где, черт возьми, ты так долго застряла? — прошипел он ей. — Я чуть не умер от голода.
От него несло алкоголем, и она сморщила нос.
— Но не от жажды, — прошипела она в ответ.
Когда она неожиданно увидела Алексу, то была полностью обескуражена.
— Что это — это близнец? — Мелани после обеда отдыхала и пропустила приезд четы Годенхаузен. — Это какое-то наваждение — такое сходство. Просто мурашки по коже.
— Возьми себя в руки, мы здесь, в конце концов, не одни.
Николас представил ей Алексу и майора. Вид красивого мужчины неизбежно приводил к учащению пульса графини. Ее глаза призывно засверкали, она протянула майору руку для поцелуя, откинув при этом голову назад, чтобы в глаза не бросался ее двойной подбородок. Мрачное до этого момента лицо мгновенно приняло выражение кокетливой улыбки. Николас и раньше, посмеиваясь, наблюдал такие превращения матери из скучающей дамы в годах в сияющую королеву бала. Сегодня это его покоробило.
— Могу я тебя попросить, мама, повести с отцом гостей к столу, — резко сказал он. — Мы не можем заставлять их ждать так долго.
Она бросила на сына обиженный взгляд, но взяла послушно руку графа и пошла вперед. «Как отреагирует Николас на эту женщину-двойника?» — размышляла она и снова испытуюше посмотрела на него. У нее был достаточно большой опыт в сердечных делах, чтобы понимать, что мужчины, и особенно такие, как ее сын, в первую очередь любят в женщине тело, и только на втором месте стоит душа. Она никогда не была в восторге от интеллектуальных способностей своей невестки и поэтому пришла к выводу, что в основе ее привлекательности первую скрипку играла физическая красота. Николас раньше со своими любовными аферами всегда был одним из героев сплетен венского света, но мать знала, что эти интрижки продолжались недолго, неважно, с какой страстью они начинались. Однако к этой сельской простушке Николас оказался привязан, как птица на поводке. Какое же действие может оказать на сына эта в высшей степени ее живая копия?
Николасу показалось, что ужин длился вечно. Вид гостей, которые с увлечением предавались поглощению подаваемых блюд: жаркое, овощи, бисквит, торты, суфле и мороженое, — был ему противен. Наконец он положил всему этому обжорству конец, подав матери знак вставать из-за стола, и сразу же покинул обеденный зал.
Наутро из Будапешта был доставлен тяжелый бронзовый гроб, слишком большой и подавляющий роскошью, если подумать о том нежном теле, которое он должен был хранить. Гроб стоял теперь в центре маленькой капеллы, в которой одуряюще пахло розами: они, как пламенеющий ковер, покрывали катафалк. Перед гробом стояли на коленях две одетые в траур женщины из имения, выглядевшие как вырезанные из черного дерева фигуры. Услышав, что вошел Николас, они перекрестились и вышли на цыпочках, чтобы оставить его с усопшей наедине.
Он долго стоял без движения. В его глазах троились, учетверялись горящие свечи, извивающиеся в темноте, как маленькие огни. Он не ощущал никакой боли, только полное изнеможение.
Прошлую ночь он провел здесь, в капелле, и проводил здесь всякий свободный час, если это позволяли ему обязанности хозяина. Здесь он находил для себя покой, хотя и не утешение. На протяжении всего года жизни они с Беатой были одно целое. Она не могла умереть, если он был еще жив.
Шаги по гравию перед капеллой прервали его мысли. Кто-то вошел и остановился позади него. Он почувствовал слабый, незнакомый ему аромат, более терпкий и агрессивный, чем запах роз, обернулся и увидел Алексу. Казалось, она не могла решить, оставаться ли ей здесь, но подошла ближе, когда он протянул ей руку.
— Простите, я не знала, что вы здесь. Хотя, конечно, где же вам еще быть? Вы ведь очень любили Беату, правда?
Он молча кивнул. Она перекрестилась и опустилась на колени. Волну светлых волос — волосы Беаты — покрывала черная вуаль.
— Я лучше уйду. — Алекса поднялась с колен. — Конечно, вам хочется побыть с ней одному. — После нескольких нерешительных шагов она остановилась. — Мой муж хочет, чтобы мы уехали сразу же после похорон. У него в Вене есть еще дела по службе. Вероятно, мне больше не представится случай еще раз с вами поговорить, поэтому я хотела бы вас сейчас попросить: не оставляйте моих дедушку и бабушку. Они вас любят и нуждаются в вас. — Ее голос пронзил его до самого сердца. Это был голос Беаты. Она же, кажется, собиралась уйти!
— Пожалуйста, не беспокойтесь о них, — ответил он.
В каком-то безотчетном порыве она обняла его за шею и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. Ее большие, при свете свечей отблескивающие влагой глаза были такими же, как у Беаты. Прядка волос скользнула по его щеке. Должен ли он прижать ее к себе? Или оттолкнуть? Он положил руки на ее плечи, и это ощущение чего-то родного заставило его содрогнуться. Его реакция ужаснула его, и он сделал шаг назад.
Она почувствовала его возбуждение и мгновенно опустила руки. Воцарилось неловкое молчание двух людей, которые в замешательстве не могут понять, что произошло.
— Я должна идти. Мой муж уже наверняка ищет меня. — Чары были разрушены. — Не потому, что он ревнив. Просто все мужчины в Пруссии считают женщин, на которых они женятся, своей собственностью.
Николас не мог себе представить, что это относится и к Алексе тоже.
После утренней мессы на следующий день гроб с катафалком, запряженным шестью лошадями, был привезен в кирху Шаркани, где заупокойную службу должен был провести епископ фон Весцпрем. После этого Беата должна была быть похоронена в фамильном склепе Каради на деревенском кладбище. Гости отправились в экипажах, Николас, его отец, старый Рети, работники и слуги замка следовали за катафалком пешком.
Это было чудесное утро, все вокруг утопало в пышной зелени, стоял аромат свежескошенной травы. Николас, который провел ночь в капелле, двигался чисто механически. Мучительная, безжалостная мысль, что Беата потеряна безвозвратно, неотступно следовала за ним и впивалась в него со всею силою неотразимого горя.
У него не было никаких планов на ближайшее время. Оставаться в Шаркани ему было просто невыносимо. Можно вернуться в Вену, но ни в коем случае не в старую квартиру во дворце Каради, где многое напоминает о его жизни там с Беатой и, кроме того, где постоянные мелкие стычки родителей раздражали его. На свете существовало множество мест, которые он никогда не видел, и ему подумалось, не отправиться ли путешествовать. Но тут же эта мысль была отброшена. Post equitem sedet atra dura, [3]как сказал один деревенский поэт более двухсот лет назад. Нет, от своей печали не убежишь. Ему не остается ничего другого, как с головой уйти в дела своей службы при Генеральном штабе и, возможно, перевестись служить куда-нибудь, где тягостные воспоминания не будут его так сильно мучить.
