Поезд подъезжал к Берлину, и обсуждение подлинной натуры принца закончилось. Тем не менее высказанные в адрес мужа Алексы подозрения произвели на Николаса неприятное впечатление и вызвали в душе некоторое замешательство.

Николас обещал нанести визит Алексе в последнюю пятницу мая, но вынужден был с извинениями отказаться, послав Алексе букет из двух дюжин роз.

Дело в том, что государственный секретарь министерства иностранных дел Хайнрих фон Чирски устраивал прием, на котором Николас просто обязан был присутствовать. В июне он должен был сопровождать военного атташе к морским маневрам в Киле, в июле же Алекса, как всегда, отправилась в Нордерни, где она проводила лето на арендованной ее теткой вилле.

Николас к этому времени так и не нашел подходящей квартиры и жил по-прежнему в отеле «Кайзерхоф». Когда однажды он вернулся в отель с завтрака, который устроил посол в честь святого Стефана, паж передал ему записку. К своему удивлению он увидел, что записка эта от князя Ойленбурга, который вернулся в город из своего имения Либенберг и остановился в этом же отеле. Он узнал, что Николас живет здесь, и приглашал его в свои апартаменты к обеду. Николас с радостью принял приглашение.

Они не виделись с тех пор, как Ойленбург ушел в отставку с поста немецкого посланника при дворе Франца-Иосифа. Николас нашел его ужасно уставшим и постаревшим для его пятидесяти девяти лет. Только глаза и голос оставались неизменно молодыми. Глаза продолжали улыбаться даже тогда, когда улыбки на лице уже не было, а голос обладал какой-то мечтательной мягкостью. Он обладал тем флером шарма и элегантности, которые непроизвольно привлекают внимание.

— Ах, мой милый Ники, вы поистине подарок неба. Я чувствую себя как странствующий в пустыне, который неожиданно набрел на оазис. Смотрите, во что превратился Берлин — просто безжизненная пустыня.

Он, со своей изысканной речью и лучезарной улыбкой, полностью принадлежал XIX столетию. Причем никакого жеманства. Хотя Каради заранее решил отказаться от всех предубеждений, однако непроизвольно продолжал выискивать какие-либо признаки женственных манер. Но он видел перед собой только благородство, некоторую усталость космополита, и никаких аффектирующих ужимок, ничего манерного в его легком баритоне не было.

— Как вы поживаете, мой милый юноша? Счастливы ли вы? Несчастны? Или только довольны? Как я слышал, вы живете в одиночестве и не хотите ничего изменять?

— Если вы имеете в виду, что у меня нет никаких планов насчет женитьбы, то вы попали в точку.

— Да, с этим было бы слишком рано. Только два года. Тем не менее без семьи жизнь не стоит и гроша ломаного. Я говорю это еще, видимо, и потому, что Бог благословил меня моей любимой Августой и шестью желанными ребятишками, воистину подарком небес. Никакие почести или титулы не стоят этого благословения. Без любви и привязанности моих близких вряд ли я был бы еще жив.

— Вы и кроме этого окружены любовью и участием, — сказал Николас.

— Я знаю, всякий убежден, что дружба монарха сделала меня самым счастливым человеком Германии, но не забывайте и о зависти, которую она вызывает. Есть люди, которые еще двадцать лет назад желали моей гибели, да и сегодня они еще не успокоились.

— Кто же это мог быть?

— На сегодняшний день это два самых безответственных человека в стране. Вам что-нибудь говорит имя Харден?

— Да, я знаю его журнал — «Будущее». — Он промолчал, что следил за кампанией, которую в течение нескольких лет журнал вел против Ойленбурга.

— Это отвратительный, злокозненный и сумасбродный листок, но его многие читают. Даже тайный Совет, руководимый фон Хольштайном, до сих пор является предметом их нападок; Харден обвиняет его в том, что он принадлежит к некой «камарилье», которая бесконтрольно захватила власть в Германии и к которой, кстати, он причисляет и меня. Еще пару дней назад он придерживался этой позиции, и вдруг теперь примирился с Хольштайном! Я глазам своим не поверил, когда читал эту статью. Сначала я был изумлен, но потом и в самом деле встревожен.

— Но каким образом это примирение, как вы его называете, может вам навредить? Харден нападает на вас годами, без того…

— Конечно, это так. Но теперь это не один только Харден, теперь это Харден и Хольштайн. С того момента, когда его отставка была принята, он ищет виновного. Бюлов и младший госсекретарь фон Рихтхофен стоят вне подозрений, они еще за несколько дней до того, как Его Величество одобрил отставку, были больны. Рихтхофен избежал мести Хольштайна только потому, что успел умереть, Бюлов увернулся, отправившись в длительный отпуск. К несчастью, в тот день, когда кайзер дал ход прошению Хольштайна об отставке, я обедал с Его Величеством — для Хольштайна это повод более чем достаточный, чтобы считать, что я ответственен за его падение. В мае он высказал мне свои обвинения в письме, полном оскорблений. Я уведомил Бюлова, что намереваюсь вызвать Хольштайна на дуэль, но Бюлов был буквально вне себя и умолял меня отказаться от этого. Министерство иностранных дел все еще трепещет перед этим Хольштайном. Он, конечно, знает, у кого рыльце в пушку. Бюлов выступил посредником между нами, и Хольштайн принес письменные извинения. Но я знаю, что это ни о чем не говорит. Хольштайн помешался на этом деле.

Князь выглядел совершенно расстроенным. Почему человек с такой репутацией и таким общественным положением должен считать себя легкой добычей какого-то Фридриха фон Хольштайна, у которого не было ни того ни другого, — было для Николаса загадкой.

Подали обед, и они сменили тему. Князь вспоминал свои годы жизни в Вене, самое счастливое время, как он сказал. Там он чувствовал себя превосходно, не то что в Берлине, который прямо-таки лопается от какой-то панической энергии, как будто к ночи ожидается конец света.

— Двадцать долгих лет удостаивал Его Величество меня своей дружбой, — размышлял князь далее. — Я всегда ценил эту дружбу дороже всех сокровищ мира, но сейчас дает о себе знать разница в возрасте, как-никак двенадцать лет. В июне неделя маневров в Киле, в июле поездка по северным землям, в августе короткая пауза в Потсдаме, в сентябре охота в Роминтене, в ноябре охота в Донауэшлингене, а между этим визит кайзера ко мне в Либенберг, Рождество и Новый год, балы, ужины, приемы. Весной новые поездки, круизы по Средиземному морю. Я не могу сказать, что для меня теперь тяжелее — лето или зима. В этом году я хочу отдохнуть в Роминтене, возможно, и на Женевском озере. Если я нахожусь в стране, я не могу просто так отклонить приглашение кайзера. Если я все же это делаю, он обижается и жалуется на одиночество. Конечно, он сгущает краски, замок просто кишит военными, адъютантами, генералами и гвардейскими офицерами.

— Кстати, князь, — перебил его Николас, — не знаете ли вы, случайно, некоего фон Годенхаузена, майора гвардейского полка?

— Годенхаузен? Ну конечно знаю. Высокий, прекрасно выглядит, женат на венгерке, настоящей красавице.

Николас почувствовал, как ему жмет форменный воротник.

— Она моя свояченица. Сестра-близнец моей скончавшейся жены.

— Ах. — И после короткой паузы князь повторил: — Настоящая красавица. Очень привлекательная пара. Насколько я наслышан, у Годенхаузена блестящие перспективы. Возможно, он станет флигель-адъютантом кайзера. Его Величество весьма к нему расположен, а у майора есть очень влиятельные друзья. К тому же и его жена увеличивает его шансы.

Николас вновь почувствовал какое-то внутреннее стеснение и заметил, что его волнение не ускользнуло от князя.

— Моя умершая жена и баронесса были настолько похожи, что их невозможно было бы различить, — сказал он как можно более спокойным тоном.

Князь положил свою тонкую руку музыканта на крепкую руку Каради.

— Я понимаю, требуется время, чтобы пережить такую утрату. — И затем, убрав руку: — Ваша жена была прекрасна, раз она была так похожа на баронессу, восхитительно красива. — Он испытующе посмотрел на Николаса. — Вы позволите дать вам совет? Я бы на вашем месте держал себя на некоторой дистанции от этой семьи. Они, как считает свет, очень счастливы, даже, поговаривают, влюблены друг в друга. А вы, мой милый друг, должны попытаться забыть прошлое. Хотя вы и не просили моего совета, но я достаточно стар, чтобы дать вам отеческий совет. Вы же знаете, что мои недоброжелатели приписывают мне способности ясновидящего. Послушайте меня, держитесь от них подальше.