Бэби посмотрела на нас обоих, и мне захотелось сказать: «Неправда, вот я не подхалим, а он мне доверяет», – но я не успел, ибо в этот самый момент Франсис так захохотал, сидя в кресле в моей городской каморке, что затрясся его жирный живот. «Врет! – заорал он. Но ни Бэби, ни Мальдонадо Франсиса не слышали. Только я его понимал. – Этого парня выгоняют за то, что он не отчитался за деньги, выданные ему на служебные расходы за границей и растраченные им на шмотки и рестораны». Не имело никакого смысла обращать внимание на слова Франсиса. Он уже не один год враждовал с Мальдонадо, с тех пор, как последний обвинил его в беспробудном пьянстве.

– Настоящая сволочь этот Рохас! – почти кричал Мальдонадо.

– Тише, успокойся, тебя могут услышать. – Бэби бросила взгляд на дверь.

Мальдонадо шумно втянул последние капли рома из почти пустого стакана. Его лицо налилось кровью, а бледные пальцы потряхивали стакан, где гремел кусочек льда.

– Знаете, что я вам скажу? – Мальдонадо понизил голос до шепота, что отнюдь не уменьшило его ярость, приумноженную алкоголем. – Если меня попрут, я уеду. Да, найду лодку и смотаюсь, смотаюсь к…

Я не нашелся что возразить, но подумал, что он здорово набрался и собой уже не владеет.

– Не болтай глупостей, – сказал я.

– Схожу принесу еще выпить, – пробормотала Бэби и встала из-за стола.

– Нет, хватит. Пойду домой. – Мальдонадо поднялся, едва не опрокинув стул, и, пошатываясь, направился к двери.

– Как ты себя чувствуешь? Сможешь вести машину?

– Без проблем, – качнулся Мальдонадо.

– Почему бы тебе не переночевать у нас? – попытался я его удержать, не представляя себе, как он сядет за руль.

– Нет, нет, я пошел, бля, уже пошел.

Проводив его за ограду, я вернулся домой к Бэби. На террасе моя жена убирала со стола, вопросительно поглядывая на меня.

– Нализался он до чертиков, – сказал я.

– Похоже. – Бэби пошла на кухню, я – за ней.

– Жутко расстроился из-за увольнения, но он парень умный и свое возьмет, – сказал я.

Глаза моей супруги снова встретились с моими.

– Ну и что ты думаешь теперь делать? – нерешительно произнесла она.

– Делать? В каком смысле? Не мне же отменять решения Рохаса.

– Я не об этом, а о том, что он сказал. – Бэби сцепила пальцы рук.

– Сказал – что?

– То, что хочет уехать. – Бэби раскинула руки в стороны.

– Нес ахинею. Спьяну. Не стоит принимать всерьез.

– Не будь ребенком. – Бэби воздела руки к небу. – Ты можешь нажить большие неприятности. Пойдешь проинформируешь об этом?

«Xa-xa-xa, – глумливо смеялся Франсис. – Проинформируешь… звучит куда симпатичнее, чем настучишь».

Внезапно на меня нахлынула усталость, но нервы напряглись, как в предчувствии беды.

– Никуда я не пойду. Он мой друг. – Я смотрел Бэби в лицо. – Не надо обращать внимания на пустую болтовню. Он пьян и завтра забудет о том, что говорил сегодня.

– Мальдонадо никому не друг и способен на любую подлость. – Глаза Бэби сузились, а меня поразили ее слова, ибо с Мальдонадо она всегда была на дружеской ноге. – Я бы на твоем месте поостереглась. Ты прекрасно знаешь, что за нелегальный выезд дают три года тюрьмы, а мы должны их об этом информировать. Иначе нас сочтут за сообщников.

Я промолчал. Что я мог ей ответить?

Приуныв, мы отправились в спальню, и она стала раздеваться перед зеркалом. В последнее время между нами будто кошка пробежала, и нас не тянуло заниматься любовью, но на этот раз ее двойная нагота – наяву и в зеркале – пробудила меня, обдала волной желания.

И только я вознамерился ее поцеловать, как образ Бэби исчез, а я снова оказался у себя в комнатушке, наедине со своими рефлексиями, и подумал, что, наверное, Франсис прав: от всех этих образов и видений вполне можно «трёхнуться».

Как бы теперь снова не привиделись мне мой дядя Себастьян или уже далекая Бэби, сбежавшая от меня за границу с моими девочками.

Нет, к черту все эти галлюцинации. Чтобы вконец не «трёхнуться» в одиночестве, мне следовало уйти из своей каморки. Да, надо было отсюда уйти и отправиться на поиски Моники.

Снова поздний вечер, но еще не тогда, когда Моника исчезла, а он начал ее искать, хотя эта пора должна была вот-вот наступить.

Как обычно, она ставит пластинку битлов и садится за свой дневник.

«Мне хочется жить по-другому. Материально я не нуждаюсь, могу помогать бабушке, но так жить мне стыдно. Не знаю почему, но стыдно.

Раньше, в самом начале такой жизни, мне было наплевать на то, что говорят другие. Хотелось поквитаться с матерью, доказать, что ни от кого не завишу, что могу поступать, как хочу, и выбраться из осточертевшей идиотской обыденности, отгородиться от грубости и хамства (на улице, в очереди за хлебом или в автобусе), а для этого нужны доллары, много долларов. Хотелось также не быть никем и ничем связанной, познавать что-то новое, знакомиться с разными интересными людьми. А на деле получилось, что я повторила и повторяю то, что делает моя мать, только она знается с кубинцами, а я с иностранцами.

Теперь кое-что изменилось. Да, изменилось после того, как я познакомилась с Ним.

Все-таки что Он думает обо мне? Хинетера, да, хинетера, которую берут, используют и бросают. Если Его жизнь когда-нибудь переменится, Он не станет валандаться с такой женщиной, как я.

Нет, я не права. У меня нет повода так думать. Он никогда меня ни в чем не упрекал.

Но мне стыдно не только из-за Него. Представляю, как на меня могут смотреть мои старые друзья и сокурсники. Что могут говорить обо мне?»

Тут Моника прерывается, так как Чарльз лает и тычется носом ей в коленки.

– Да, да, вижу – хочешь погулять; подожди, скоро закончу.

И она продолжает:

«Друзья-то и сами не промах, каждый здесь вертится как может, чтоб с голоду не подохнуть и урвать свой кусок», – говорит Малу, но я с ней не согласна.

Многие мои сокурсницы окончили университет и работают по профессии. Некоторые вышли замуж и родили детей. Лу говорит, что все равно они всего лишь полуголодные прислуги у своих дерьмовых мужей, которые за месяц не зарабатывают столько, сколько мы за один день. Она права, если иметь в виду деньги и в известной мере личную свободу. Тем не менее многие из них довольны жизнью и даже счастливы.

Правильно ли я строю свою жизнь?»

Здесь надо прервать чтение дневника Моники, чтобы разобраться в причинах ее колебаний и сомнений. Дело в том, что о той жизни, какую она ведет уже года два, ее сокурсники ничего не знают. Конечно, некоторые из них видели ее в компании иностранцев, но вовсе не ставят ей это в укор. Напротив, они полагают, что она просто умеет устроиться, а иные открыто завидуют ее, по всей видимости, благополучной и шикарной жизни. Что касается друзей и подруг, то из них осталась только Малу. Одни уехали из страны, а другие куда-то делись – то ли живут не близко, то ли работают далеко, и поддерживать отношения не удается.

Ясно, что Моника влюблена, а всякая влюбленная особа хочет выглядеть в глазах любимого человека существом совершенным и непорочным, не думая о том, что сам он может оказаться отнюдь не совершенством.

Чарльз скулит и царапает лапой дверь, но Моника, занятая своим делом, не обращает на него внимания.

«Сколько же мне так жить? Приглашения от канадца нет, на мои письма не отвечает. Чего мне ждать? Или он раздумал?»

Пес упрямо и вдохновенно скребет дверь.

– Нет, Чарльз, одного я тебя не отпущу. Ты недавно подрался с соседской собакой. Подожди, – говорит Моника, не отрываясь от писания.