«Малу снова завела разговор о путешествии по морю на автомобильных покрышках, но теперь, оказывается, мы должны дать денег на постройку плота.
– А Его возьмем с собой? – спросила я ее. – Без него я не поеду.
– На плоту нет лишнего места, а ты не должна губить свою жизнь из-за какого-то козла, – набросилась на меня Малу. – Поехали – и всё тут!»
Моника откладывает ручку и поглаживает подбородок. Потерявший терпение Чарльз прыгает вокруг нее и бешено вертит хвостом.
– Ладно, пошли. Потом допишу, – говорит она псу. Они выходят на пустынную улицу, Чарльз мчится
к кустам и поднимает лапу. Потом начинает деловито обнюхивать фундаменты домов, траву на газонах, стволы деревьев, стараясь уловить запахи своих сородичей. Его мохнатый хвост веером покачивается из стороны в сторону. В какой-то момент мимо проезжает машина, и громкий лай Чарльза разрывает тишину улицы.
– Чарльз, – Моника останавливается, и пес подбегает к ней, – замолчи! – Она треплет его за уши, и собачий хвост начинает вертеться еще сильнее. – Люди устали, спят, а твой лай всех разбудит. – Моника грозит ему пальцем. – Лучше давай поговорим. – И они идут дальше – Моника вдоль домов, Чарльз по краю тротуара. Сворачивают к авениде Л и идут по безлюдной улочке. – Знаешь, Чарльз, – говорит Моника, – Лу предлагает мне нечто такое, что может в корне изменить мою жизнь. Я подумываю о ее затее, но не знаю, что делать. Если решусь, ты, конечно, поедешь со мной.
Чарльз поднимает к ней морду и переводит взгляд куда-то вдаль, к небу, где, как большая медная монета, сияет луна.
Из уличной тьмы вырывается пронзительный свист, Моника замирает на месте возле строящегося дома и сверлит глазами мрак.
От темной стены отделяются три фигуры и направляются к ней.
Где же мне искать Монику? Я заглянул к Малу, но ее квартира оказалась запертой, и никто ее не видел уже несколько дней.
Тогда я решил зайти к матери Моники, но и ее жилище на замке, а соседи сообщили только то, что сеньора неделю назад уехала в Варадеро. О Монике им ничего не известно. К полудню я вернулся домой, принял душ и решил сменить носки – они уже продырявились, несмотря на то, что Моника их хорошо заштопала. Да, заштопала, хотя я ее об этом не просил.
– Эти носки никуда не годятся. Купи себе новые, – говорила она мне не раз, но я отвечал ей одно и то же:
– А можно ли в этой стране купить носки за песо? Кроме всего прочего, Иисус Христос ходил без носков.
– Наверное, ноги у него все-таки пачкались, а потом, ты ведь не Иисус из Назарета, – сказала она.
– Я из Серро и тоже могу читать проповеди, – ответил я насмешливо.
– Неправда, ты родился в Ла-Виборе, да и что ты можешь проповедовать?
– Свою правду: братья, пожирайте друг друга. Вы живете на крокодильем острове, а крокодилы кушают своих сородичей. – И я молитвенно сложил руки.
– Глупый, – сказала она и коснулась пальцем моей коленки. – Так и быть, куплю тебе пару.
– И не подумай, не смей тратить свои драгоценные деньги, – сказал я в шутку и всерьез.
Итак, я натянул носок. Большой палец выскочил в дырку и стал похож на головку младенца, торчащую из пеленок. Я с нежностью посмотрел на него:
– Дружище палец, чего ты ждешь? Сколько тебе еще бродить по миру в рваном носке? Что с тобой будет, если я тебя покину? Наверное, умрешь с горя.
Палец шевельнулся вправо, словно бы возражая. Я с сочувствием глядел на него.
– Понимаю, ты думаешь, что я неисправимый пессимист. Моника тоже так думает. Чушь. На самом деле я оптимист, но верю только фактам. Сейчас, например, они мне говорят, что дела у меня – хуже некуда.
Палец не шелохнулся, замерев, как охотничья собака на стойке, а я продолжал рассуждать или, возможно, не рассуждать, а просто размышлять вслух:
– Себастьян, а теперь и Франсис дошли до ручки. А какие беды еще могут свалиться на мою голову?
Палец прогнулся назад, желая укрыться под ступней, но я был начеку и заставил его слушать меня.
– Хуже того, что со мной случилось, уже не будет. Разве что засадят в тюрьму, если поймают на спекуляции ромом. Да и попасть под машину, протянуть ноги от инфаркта или от рака тоже не проблема.
Невеселые мысли заставили меня быстро обуться.
Конечно, все это может произойти, но я был абсолютно уверен, что больше не сделаю глупости, как в случае с Мальдонадо, ибо такое можно сделать только раз в жизни.
А Моника? Может, ей сейчас совсем худо, может быть, она ранена, а я здесь разглагольствую, дурака валяю.
Позавтракав, пошел к выходу. Уже открывал дверь, когда затрещал телефон.
Звонил Франсис, я торопливо сообщил ему об исчезновении Моники.
– А Малу? – спросил он.
– Тоже исчезла.
– А где мать Моники?
– Ее нет в Гаване. Наверное, в Варадеро.
– Не хочу тебя пугать… – зловеще звучавшие слова Франсиса падали тихо и тяжело, – но я на твоем месте обратился бы в полицию.
– Не будь идиотом, Фран. Я пойду в полицию и заявлю, что, мол, ищу одну пропавшую хинетеру. Кроме того, неизвестно, в какую переделку она попала; как бы ей не навредило вмешательство полиции.
– Va bene, va bene. [25]– Франсису порой нравилось блеснуть иностранными словечками, хотя других языков, кроме испанского, он не знал. – В таком случае нам надо объехать морги.
– Морги?! – Меня охватили ужас и злость. – С Моникой ничего такого не может случиться!
– Извини, но надо проверить. Ее нигде нет уже несколько дней. – Франсис говорил властно и безапелляционно. – Если хочешь, я пойду с тобой.
Я не знал, что сказать. В конце концов согласился, и мы договорились встретиться в два часа дня в парке на улице 21. Так, Малу, ты оказалась вместе с Пичи в баре одного злачного места в Старой Гаване. Подопечные хинетеры прозвали его Пичи по имени героя одной игривой испанской песенки («Не перечь ты Пичичуло, на тебя наставит дуло»), но поскольку все участники нашей истории обладают и настоящими именами, сообщим, что его зовут Русмеселидо Перес Пантоха и что, в отличие от многих сутенеров, человек он в целом неплохой.
Пичи с удовольствием всем сообщает о том, что когда-то хотел стать летчиком или инженером, но лишения и трудности жизни заставили его выбрать другой путь. Он не видит в таком повороте судьбы ничего противоестественного, ибо, судя по его прежним жизням и по его карме, ему предназначено быть сутенером в городе Гавана конца двадцатого века. До того как стать сводником, он был валютчиком (менял песо на доллары), а еще раньше – вором-карманником. Он только что вышел из тюрьмы, где отсидел год с лишним.
Теперь он пригласил тебя выпить с ним пива, и ты рассказываешь ему о своих стычках с пьяным хамом и с Кэмелом.
Пичи потягивает пиво, оставляющее белую полоску пены вокруг губ, и ласково на тебя посматривает. Ты видишь, что в его взгляде светится давнее желание переспать с тобой. Хотя он тебе нравится, ты не уступишь, потому что знаешь: тогда быть ему твоим чуло.
Пичи внимательно тебя слушает и, когда ты упоминаешь о Кэмеле, ударяет кулаком по столу. Они не один год ненавидят друг друга и совсем недавно снова сцепились не на шутку.
Слизнув пену с губ, Пичи вплотную приближает свое лицо к твоему: «Отныне не опасайся ни Кэмела, ни Батона… «Он сам ими займется и тебя защитит.
Два часа ночи. Моника, как известно, любит допоздна бродить по улицам Гаваны. Вот и на этот раз, выгуливая Сэра Чарльза, она как-то незаметно попала на пустынную улицу и слышит свист.
Вздыбив шерсть, Чарльз отчаянно лает на трех парней, вышедших из темноты и преградивших им дорогу.
– Эй, детка, поди сюда, – говорит один из них, высокий малый с длинными, до плеч, волосами.
– Поговорим, – раздается сиплый голос другого.
– Какого хрена с тобой говорить! – Моника пятится к дому.
Длинноволосый делает шаг вперед, расстегивает ширинку и показывает пенис.
