Поцапавшись с Джои, Сэди, захлебываясь слезами, всякий раз врывалась к Танскому, не удосужившись даже запахнуть халат. Она не считала нужным понижать голос.
— Мам, он опять за свое. Нет, опять не надел. Уперся, и все тут. Конечно, я ему сказала, что доктор не велел. Как не сказать? А он говорит: «Ты кто такая — синагога Бней Яков, что к тебе нельзя войти, не покрывшись?» А я знаю? Ей-ей, мам, он скотина, я хочу домой, к тебе. Нет, неправда. Не могу я ему не позволить, даже если б и хотела. Да подмывалась я перед Сеймуром. Толку-то. Хорошо, мама, я ему скажу.
Шугарман, прежде чем просеменить к Танскому, всегда проверял — не застряла ли в автомате монетка. Завсегдатаи звонили, за редким исключением, бесплатно. Они звонили домой, звонили себе в контору — звонили два раза, вешали трубку и ждали, когда им отзвонят.
Кроме Танского, на улице Св. Урбана были и другие такие забегаловки. Прямо напротив располагалось заведение Мейерсона.
Мейерсон подкладывал картежникам подушки на стулья, кое-что продавал дешевле Танского, но его считали брюзгой, гадом каких мало, и дела у него шли ни шатко ни валко. Отрицать не приходится, завсегдатаи были и у него, кое-кто, повздорив с Танским, переходил к Мейерсону и наоборот, но дальнобойщики и коммивояжеры если и заглядывали к Мейерсону, то лишь случайно.
Мейерсон имел привычку торчать на улице у своего заведения, остервенело махать метлой и кричать тем, кто направлялся к Танскому:
— Слушайте, почему бы вам в порядке исключения не заглянуть ко мне? Я вас не укушу. Мне что, отравление крови нужно?
Особую ярость Мейерсона вызывали беженцы — они начали селиться на улице Св. Урбана во время войны.
— Они заходят, только чтобы узнать, как пройти туда-сюда, — говорил он, — а если и спросят кока-колы, так раз десять требуют поменять стакан.
Детей он тоже не жаловал.
— Знаешь ты кто? — был его дежурный вопрос. — Отцов промах — вот ты кто.
Когда мы приходили сдавать пустые бутылки, он говорил:
— Краденое не принимаем. Идите к Танскому.
Мы были рады, что дальнобойщики и коммивояжеры проезжают через улицу Св. Урбана: какое-никакое, а разнообразие в нашей жизни, плюс к тому, как говорил Шугарман, и своего рода образование. Однако из-за них случались и дорожные происшествия. Один раз задавили мальчика, единственного сына. В другой раз — старика. Но жалуйся не жалуйся, а добиться, чтобы на нашем углу установили светофор, не удавалось.
— Если задавят одного из наших, их это волнует? Им бы только ничего не делать.
Танский, однако, стоял на своем: дело вовсе не в антисемитизме. У нас рабочий район. Вот почему с нами не считаются.
Улица Св. Урбана был одной из пяти улиц гетто между Главной и Парк-авеню, населенных рабочими.
Для забредшего сюда чужака из более зажиточных слоев все пять улиц были на одно лицо. На каждом углу по табачной, зеленной и бакалейной лавчонке. Всюду, куда ни глянь, наружные лестницы. Винтовые, деревянные, проржавевшие и головоломные. Нескончаемые, замысловатые, облупившиеся балкончики; пустыри, перемежающиеся там-сям прогалами. Но мы-то, ребятня, знали, что на каждой из пяти улиц между Главной и Парк-авеню живут люди с различающимися, пусть и незначительно, доходами. Ни одна квартира без удобств и ни одна лавчонка не была похожа на другую. В «Отборных фруктах» обвешивали, у Смайли не отпускали в долг.
Из пяти улиц лучшей была улица Св. Урбана. На улицах ниже по склону задерганные, запутавшиеся в долгах енты [35], завшивевшие, зажиливавшие плату за квартиру галицийские гонефы [36]не могли себе позволить ни провести день за городом, ни полакомиться консервированными фруктами по Великим праздникам. Они брали на Пейсах подачку у дам-благотворительниц (сук с Утремона), незваные-непрошеные приходили на бар-мицвы и свадьбы, утаскивали оттуда пироги, вино и куриные ножки. По-английски они говорили хуже нас. Никакие они не канадцы. Они и прожили-то здесь без году неделя. На улицах выше по склону жили честолюбцы. Прожектеры и подхалимы. Пробивные ребята.
На улице Св. Урбана, нашей улице, имелись достопримечательные личности: человек, выставивший свою кандидатуру на пост олдермена на платформе всего в один пункт: дорожные полицейские — от первого до последнего антисемиты. Своя без пяти минут профессионалка — косоглазая Ета, калечный талант Померанц — он, перед тем как зачахнуть и умереть двадцати семи лет от роду, успел опубликовать поэму в «Транзишн» [37]. Двое парней, которые воевали в бригаде Маккензи-Папов [38]в Испании, девушка, которая познакомилась в Катскиллских горах с Дэнни Кеем [39]. Мальчишка — и хоть бы кто его помнил, — который стал профессором Массачусетсского технологического. Дикки Рубин, который женился на шиксе в унитарианской церкви. Боксер, который однажды попал в рейтинг журнала «Ринг». Лазар из «Отборных фруктов», который слупил две с половиной тысячи долларов за ущерб, когда его сбил с ног 43-й трамвай. Ларри, племяш Берковича, которого посадили в тюрьму за то, что он выдал русским военную тайну. Женщина, которая — ей-ей! — называла себя разведенкой. Человек — отец моего одноклассника, — который приносил несчастье. И сколько их еще — не счесть.
Улица Св. Урбана, я думаю, мало чем отличалась от улиц еврейского гетто в Нью-Йорке или Чикаго. Имелись, однако, отличия, и существенные. Мы были канадцами, а следовательно, у нас имелся король. Имелись в нашем районе и франко-канадцы — их кличка была «гороховики». Хотя на улице Св. Урбана король никогда не бывал, во время своего визита в Канаду, незадолго до войны, он посетил улицы выше по склону. Нас отпустили с уроков — махать ему; это был наш первый, насколько помнится, непредусмотренный календарем праздник с тех пор, как Бастер Крабб, Тарзан тех лет, держал перед нами речь в День канадской молодежи.
— По-моему, он эпес — нездоровый какой-то, — сказала миссис Такифман.
Мы с друзьями клали монетки на рельсы, чтобы их расплющивали колеса грузовых поездов. А потом заливали богатеньким ребятишкам с Утремон-стрит, будто по этим монетам прошел королевский поезд. И они отваливали нам за каждый цент по пяти.
А до этого в Канаду приехал принц Уэльский [40]. Он посетил собрание «Мизрахи» [41], и мама удостоилась чести пожать ему руку в числе тысяч и тысяч других. Когда он отрекся от престола, она поделилась своими наблюдениями:
— Я тогда еще поняла, что он в душе романтик. По глазам видно.
— У него их два, — сказал отец. — Точь-в-точь как у меня.
— Да уж. Вот именно. Ты откажешься от трона ради любви к женщине, как бы не так. Да ты ради женщины и от места в трамвае не откажешься.
Миссис Миллер из «Миллеровской домашней пекарни» испекла гигантскую халу — большей я в жизни не видел — и послала ее в Букингемский дворец ко дню рождения принцессы Елизаветы. Из дворца ей прислали благодарственное письмо, ее фотографию напечатали все газеты.
— Для местных мы, — поведала она репортерам, — печем также и кныши и готовим угощение на свадьбы для приличных семей.
К королевской семье мы относились благожелательно, но не без иронии. Цена на картошку от них не зависела. Способствовать или воспрепятствовать созданию государства Израиль они также не могли. Черчилль, к примеру, тот мог. От короля Георга VI, как уверяли нас, ничего не зависит. А раз так, мы могли смотреть на него свысока: ведь среди наших царей были и Соломон, и Давид. Однако Бетт Дейвис в «Елизавете и Эссексе» [42]мы восхищались. Мы были польщены, когда нашего Мэнни сделали королевским скаутом [43]. О чем говорить: у нас каждую субботу молились за здоровье королевской семьи во всех синагогах, и отнюдь не из-за подобострастия. А от широты душевной. Быть бы нам поуже: вспомнить только — ведь мы молились и за Джона Букена [44], 1-го лорда Твидсмьюира Элсфилдского, генерал-губернатора Канады.
