— Ты заметил, какие у него руки? — сказала она, и я решил, что его обгрызенные ногти для нее — повод прочитать мне нотацию, но она сказала только: — Это руки творца. Такие руки были у твоего деда.

Если к нам заглядывал сосед попить чаю, мама еле слышно шептала:

— Нам придется говорить очень тихо, — и, тыча пальцем в сторону комнаты, откуда доносился стрекот машинки, добавляла: — Там Мервин, он творит.

Для Мервина мама готовила особо. Суп, по ее мнению, лучше всего насыщал. Рыба была полезнее всего для умственной деятельности. Шоколад и орехи она не одобряла — у Мервина и так была плохая кожа, зато кофе подавала ему в любое время; если же из комнаты Мервина день не доносился стрекот машинки, она просто-таки теряла покой. И в конце концов тихонечко стучала в дверь:

— Вам что-нибудь принести?

— Ничего не нужно. Сегодня у меня застопорило. Такое, знаете ли, случается.

Мервин писал роман — это был его первый роман, речь в нем шла о тяготах евреев во враждебном им обществе. Начать с того, что название романа было тайной, общей Мервина и мамы тайной. Время от времени Мервин читал маме отрывки из романа. Она сделала только одно замечание:

— Я не стала бы употреблять такое слово, как «шлюха», — сказала она. — Это нехорошее слово, к чему оно? Лучше написать «девица легкого поведения».

Они часами вели беседы на литературные темы.

— Шекспир, — говорила мама. — Шекспир знал все на свете.

Мервин качал головой, возражал:

— Все свои сюжеты он украл. Плагиатор — вот он кто.

Мама рассказывала Мервину о своем отце, раввине, о том, сколько книг он написал на идише.

— На его похоронах, — повествовала она, — шесть полицейских на мотоциклах следили, чтобы не было давки: столько пришло народу.

Не раз и не два, когда папа возвращался с работы, мама с Мервином все еще сидели на кухне, а ужинать ему было нечем или приходилось довольствоваться холодной пашиной. Мервин вспыхивал. Заикаясь, извинялся и убегал к себе в комнату. Кроме него, папу никто не боялся, и папе это бросилось в голову. При Мервине он говорил нарочито грубо, а то и сквернословил, за глаза звал его Мотл. Но если разобраться, так папа ставил в вину Мервину лишь то, что мама перестала печь картофельный кугл [119](Мервину углеводы были вредны). Папа повадился по вечерам играть в карты у Танского, а когда Мервин задерживал квартплату, грозился принять меры.

— Его никак нельзя беспокоить, — говорила мама, — работа над романом в разгаре. Он пишет с утра до вечера. Как знать, а вдруг он гений?

— Таких гениев пруд пруди, иначе с какой бы стати ему жить у нас?

Я бегал Мервину за сигаретами и за таблетками от головной боли в аптеку за углом. Иногда, когда у него застопоривало, мы играли на пару в карты, и Мервин, если был в ударе, острил без передышки.

— Ставлю тебя в известность: моя цель — перезоилить Золя, что ты на это скажешь?

Как-то раз он дал мне прочесть свой рассказ «Чемпион полез на рожон» — он был напечатан в австралийском и южноамериканском журналах. Я сказал ему, что тоже хочу быть писателем.

— Малыш, — сказал он, — послушай совета старшего товарища. Доля словотворца — тяжелая доля. Легче рыть канавы.

Мервин много работал с самого дня своего приезда, но теперь, когда у него почти не осталось денег, он задался целью во что бы то ни стало закончить роман побыстрее и практически не выходил из дома. Даже прогуляться не выходил. Мама считала, что это плохо скажется на его пищеварении. И решила устроить ему свидание с Молли Розен. Молли — первая красотка нашей улицы — жила за три дома от нас, а мама заметила, что Мервин уже которую неделю, когда Молли подходит время вернуться с работы, становится у окна.

— Почему бы вам не выйти погулять, не развеяться? — сказала мама. — Вы еще так молоды. Роман может денек и подождать.

— Но с чего бы вдруг Молли со мной знакомиться?

— Она просто мечтает с вами познакомиться. Уже давно о вас расспрашивает.

Мервин ныл, что у него нет чистой рубашки, отговаривался головной болью, но мама сказала:

— Чего вы боитесь — она вас не съест.

Мервин тут же переменил тон. Молодецки вскинул голову.

— Скоро меня не ждите, — сказал он.

Вернулся он рано.

— Что случилось? — спросил я.

— Скучно стало.

— Это с Молли-то?

— Молли — одноклеточное. Знаешь ли, значение секса сильно преувеличивают. К тому же секс отнимает у художника энергию, необходимую для творчества.

Однако, когда мама вернулась домой с заседания Талмуд Торы и обнаружила, что Мервин рано вернулся домой, она восприняла это как личное оскорбление. К чаю была вытребована миссис Розен.

— Это же субботний вечер, — сказала миссис Розен, — она надевает свое самое нарядное платье, а этот скупердяй — что, я вас спрашиваю, он ей предлагает, что? Сидеть на горе. Если хотите знать, она отказала троим, и среди них сыну, притом единственному, «Готового платья», потому что вы так нахваливали этого Мервина.

— Тупиц вроде «Готового платья» полным-полно. А Мервин — человек творческий, художник.

— Повести в субботу вечером красивую девочку сидеть на горе! Да от тамошних скамеек недолго и геморроем заболеть.

— Фи, к чему вы говорите такие гадости?

— Она надела туфли на высоких каблуках, думала, они пойдут танцевать, ну а он, похоже, считает, что свидание — это сидеть на горе и смотреть на прохожих. Он, видите ли, любит сочинять про них разные истории. А я так понимаю, он лучше удавится, чем потратит доллар.

— Выходит, вашу дочь прежде всего интересуют деньги — вот как вы ее воспитали. Стыдитесь!

— Вот оно что. Не хотелось говорить, но раз вы так — он ей сказал, что люди современные проверяют свои отношения до брака. И стал к ней приставать прямо там, на скамейке. Он…

— Оставьте подробности при себе. Я вашу Молли знаю — ее долго упрашивать не надо.

— Да как вы смеете! Она согласилась с ним встретиться в благодарность за ваш рецепт орехового торта. Крохобор несчастный, предложил ей выйти за него замуж, а сам сидит без работы. Она засмеялась ему в лицо.

Мервин говорил, что не позволил себе с Молли ничего лишнего — для этого он слишком уважает женщин, папа же, узнав, что Мервин рано вернулся со свидания, перестал подтрунивать над ним, когда он стоял у окна, поджидая Молли. И даже когда братишка Молли возвращал Мервину его толстющие письма нераспечатанными, воздерживался от шуток. Как-то раз папа попытался утешить Мервина.

— Если прикрыть лицо полотенцем, — грубовато-свойским тоном сказал он, — одну от другой не отличить.

Мервин вспыхнул. Закашлялся. Папа отвернулся — ну чего с таким сопляком разговаривать.

— Имейте в виду, — неожиданно Мервин залихватски улыбнулся, — вы говорите с мальчиком, который повидал виды. Мы, писаки, те еще ходоки.

Вскоре Мервин снова задержал плату за квартиру, и папа стал брюзжать.

— Его никак нельзя сейчас беспокоить, — сказала мама. — Он в отчаянии. На него сегодня не нашло вдохновение.

— Как же, как же. Беда в том, что и я кое-чего не нашел в своем кармане.

— Вчера он мне прочел главу из своей книги. Такая красивая книга, просто плакать хочется. — И мама рассказала папе, что Ф. Дж. Кугельман, монреальский корреспондент «Джуиш дейли форвард», прочел книгу Мервина. — Так вот, он сказал, что Мервин — очень серьезный писатель.

— Имел я в виду твоего Кугельмана. Если Мервин такой замечательный писатель, пусть выпишет мне чек, а не тянет с квартплатой. Вот этот чек я бы почитал — такое чтение мне по душе.

— Подожди еще неделю. Ему, я уверена, придет какой-нибудь перевод.

Папа подождал еще неделю — отсчитывал дни.

— Всего три дня до дня «В», — говорил он. — Ну как, нашему гению что-нибудь прислали?

Но ничего, решительно ничего Мервину не присылали. По правде говоря, он втихомолку занял у мамы деньги на марки — переправить роман нью-йоркскому издателю.