— Значит, нас отправят на Филиппины? — спросил он, держа одной рукой штурвал из полированного дуба, а другой сжимая свой стакан. Его старый друг Тедди Каттинг сейчас находился на Тихом океане. Они записались в армию одновременно, но их воинская служба разительно отличалась. Когда-то Генри представлял себе, что умрет именно на Филиппинах, а если не умрет, то познает настоящую опасность и поймет, что значит быть мужчиной.
Полковник поднял глаза, и его висячие усы приподнялись, когда он изогнул губы в улыбке.
— Какие-то солдаты поедут. Но ты не волнуйся, мой мальчик — тебя среди них не будет. — Когда полковник откинулся на устилавшие палубу подушки, в пристегнутой к его ремню кожаной фляге раздался плеск. Она, как и весь облик Коппера, наводила на размышления о небрежно-дорогой спортивной мужественности. Когда-то Генри обвинил Тедди в излишней серьезности, но теперь всей душой желал оказаться рядом с ним, лишь бы не в этой дурацкой компании, в которой пребывал сейчас. — Ты слишком важен для меня здесь.
Полковник и не думал издеваться, но Генри расслышал в его словах насмешку. Чрезвычайная важность юноши заключалась в его умении водить небольшие парусные яхты в заливе, участвуя в регатах, которыми Коппер полюбил развлекать себя в начавшееся после июньских выборов мирное время.
Генри знал, что смешно досадовать на уверенность полковника, но сложно было воспринимать этого человека и жизнь под его руководством не насмешкой. Генри поднес стакан к губам и сделал глоток, а после перевел взгляд на небольшую бухту, куда корабли заходили на стоянку. На противоположной от черепичных крыш и узких улочек старого города стороне залива на холме возвышался навевающий ужас и мысли о войне замок Морро.
— Нет, я не позволю тебе сейчас покинуть Гавану. Не сейчас, когда через несколько дней предстоит регата с подполковником Харви! — хихикнул полковник Коппер.
Подполковник Харви был с ним солидарен. Генри бросил на них взгляд, заметив лишь красные прожилки на их крупных носах, и отвернулся. Говорят, между Кубой и Флоридой всего девяносто миль, и порой Генри мечтал преодолеть это расстояние. Он уже был во Флориде однажды, ещё как штатский, прошлой зимой. Тогда он чудовищно ошибся и поддался желаниям своей двуличной жены, но до сих пор вспоминал о теплых днях, предшествовавших его ошибке, тех днях, когда ещё мог надеяться на истинное чувство.
— Знаете, сеньориты, наш Генри родом из очень почтенной семьи. Говорят, Шунмейкеры входят в десятку богатейших…
Генри моргнул, когда ветерок подул ему в лицо, и почти пожалел полковника Коппера. В конце концов, тот виноват лишь в том, что поверил в иллюзию, которая затмевала умы многих людей: будто Генри хотел походить на Шунмейкеров, владеть яхтами и особняками на Пятой авеню, наслаждаться заметками о себе в газетах. Полковник не мог понять того, что Генри только недавно начал постигать: вся эта роскошь не давала заняться тем, чем на самом деле хочется или любить женщину, в которую на самом деле влюблен. Черт возьми, Генри даже в армию не смог вступить как положено! Полковник Коппер оценил молодого человека, узнал, что он из тех самых Шунмейкеров, и более-менее освободил его от любых активных боевых действий. На этом и закончился опыт воинской службы и вклад Генри в патриотический долг. Это случилось ещё в апреле. С тех пор его дни в основном начинались с плавания на яхте и заканчивались в душных бараках, где он, тщетно пытаясь уснуть, шептал имя Дианы Холланд.
На короткий миг любовь Дианы показалась ему возможной, той подлинной целью, которая придала бы смысл всем бесцельно прожитым годам. Но он повел себя отвратительно и привнес в жизнь милой девушки изрядную долю цинизма. Если Генри везло, то снились дни, когда Диана ещё верила ему, но гораздо чаще приходили кошмарные картины того вечера, когда он вошел в комнату и увидел возлюбленную в объятиях своего шурина. Она была там, его девочка, в темноте, прижатая к стене этим заядлым игроком. От воспоминаний о той сцене Генри до сих пор подташнивало, но он знал, что получил по заслугам. Ему хотелось умереть, но здесь это было невозможно, разве что от пьянства, поскольку пил он ничуть не меньше, чем в Нью-Йорке. В нём изменилась только кожа, загоревшая под жгучим солнцем.
— Разве присутствующие здесь дамы не покладисты и милы? — говорил за его спиной полковник, и хотя Генри не стал оборачиваться, ему было очевидно, что тот сейчас корчит жутковатые гримасы девушкам, сидящим по обе стороны от него. — Разве они не подмигивают и заигрывают так, как наши соотечественницы никогда себе не позволяют?
Генри охватило невероятное желание выброситься за борт или напиться до потери сознания. Первое казалось ему более геройским поступком, но, поразмыслив, он понял, что не умрёт, а только промокнет, хотя уже и так сильно вспотел от раздражения, вызванного пустой болтовней полковника.
— Ну же, Шунмейкер, довольно глазеть на море! Давай найдем тебе девушку.
Черные глаза Генри блеснули, а пальцы крепче вцепились в штурвал. По крену парусника молодой человек понял, что полковник встал, но все еще отказывался обернуться. По неизвестной причине его охватила ярость. Генри понимал лишь, что устал от Кубы, от себя, от всех мест, где побывал и от всего, чего желал, за исключением одного.
— Боже, сжалься, Шунмейкер, твоя жена ни о чем не узнает! Поживи немного, пока ещё можешь! Она не может быть настолько красива.
— Я беспокоюсь не о жене. — Генри выпрямился и развернулся, чтобы посмотреть в лицо старшего по званию, отчего парусник вновь качнулся, и девушки на корме испуганно взвизгнули. Генри вспомнил, как одна из них сказала, что не умеет плавать, когда нервно ступила на палубу с пирса, и хотя немного волновался за её безопасность, сейчас думал о другом. — Но, да, женщина, которой я верен, весьма красива.
— Генри, — продолжил полковник Коппер с фальшивой серьезностью, — я твой командир, и настаиваю, чтобы ты как следует повеселился!
Оба повернулись лицом к корме. Скоро наваждение пройдет, и положение будет казаться нелепым. Но в этот ленивый полдень полковник уже выпил несколько бокалов горячительного, а у Генри внезапно обострилась добродетель. В его взгляде читались ярость и замешательство — несмотря на все усилия, жизнь постоянно тянула его назад к послеобеденным коктейлям и бесцельно дрейфующим яхтам. Никто не сказал ни слова, и после затянувшегося молчания оба могли бы рассмеяться, но в эту минуту проходящее мимо грузовое судно подняло волну, качнувшую парусник, и не умеющая плавать девушка неуклюже схватилась за канат. Её действия привели в движение паруса. Гик пронесся над палубой, чудом не задев Генри, и он с облегчением понял, что по-прежнему находится на борту. В следующую секунду он услышал плеск и брань, и понял, что хотя его не задело, полковник упал за борт.
Впервые за день Генри улыбнулся. Вид полковника, барахтающегося в спокойной мутной воде, не мог вызвать иного отклика. Девицы визжали и подтягивались вперед, чтобы посмотреть на глупого американца, очутившегося в заливе прямо в модной форме. Они снова завизжали, когда Генри расстегнул пуговицы рубашки, бросил её на доски палубы и нырнул. Он глубоко погрузился в прохладную воду, и в эти секунды ему показалось, что до Флориды не так уж и далеко плыть. Вода, хоть и мутная, преображала.
Пока Генри хватал полковника, жадно глотал воздух, вынырнув на поверхность, и втаскивал командира на борт парусника, его гнев улетучился.
— Вы в порядке, сэр? — спросил он, помогая полковнику взобраться на борт. Досадная вялость, которую он испытывал, исчезла.
— Да, мой мальчик, — ответил полковник, хлопая Генри по мокрой спине. Он выглядел ошеломленным, но вроде бы был в порядке. — Всё отлично. Я больше не буду вещать тебе о девицах, если ты нальешь себе бокальчик и хотя бы притворишься, что отдыхаешь.
— Да, сэр. — Воздух показался прохладнее, и Генри вновь надел рубашку на мокрые плечи. Закончив возиться с пуговицами, он взял полный стакан рома, который налила ему девушка Харви. Остальные тоже наполнили бокалы.
