— Счастливого Рождества! — радостно окликнула я.

Он повернулся, но больше не сделал ни одного движения. Это был один из тех моментов, когда он выглядел умиротворенным, совсем не таким, как на работе. Потом он неторопливо пошел мне навстречу, широко улыбаясь:

— Счастливого Рождества! Честное слово, ты выглядишь просто ослепительно!

— Ты про шляпку? Я купила ее для свадьбы, — призналась я. — Когда вернемся, вы не хотите позвонить Фионе?

— Нет, — вдруг ответил он. — У меня нет ее телефона.

— Для этого и существует справочная служба.

— Нет. Эти трехминутные разговоры совершенно бессмысленны.

Я в замешательстве сдалась.

Дорога до Рэтнези была просто сказочной. Звонили церковные колокола, фонари все еще горели, золотые на фоне темно-синего неба. Саймон, Мария и я пели «Я увидел три корабля». Кен не пел ни с нами, ни в церкви. Он много кашлял и не пошел причащаться, но, когда я спросила его, не обострилась ли его простуда, он отрезал:

— Я же сказал, что уже выздоравливаю. После завтрака пришло время открывать подарки.

Саймон подарил нам красиво упакованную корзину разных вин. Кен, в противоположность ему, купил каждому по подарку. Когда он выложил охапку свертков, у меня как-то глупо сжалось горло. Сколько хлопот! Я еще не встречала мужчину, которого не раздражали бы походы по магазинам перед Рождеством.

Под восторженные вопли Линды я получила свой подарок и уставилась на него, открыв рот. Я уже видела эту упаковку. Она приехала в офис у Кена под мышкой в пятницу, и он выглядел усталым, но довольным. Тогда я подумала, что это что-нибудь для Фионы, но вот карточка, на которой летящим почерком написано: «Для Кон. Наилучшие пожелания в это Рождество и все последующие. Кен».

— Ой, ну зачем вы так! — Я начала сражаться с оберткой. — Это же…

Я замолчала, подняв крышку.

— О Кон! — воскликнула мама. — О Кон, он чудесен!

Он действительно был чудесен — золотой свитер из ангоры.

— Он слишком красив, — неуверенно произнесла я. — И я никогда не видела такого цвета. Это мой любимый.

И снова остановилась. Я уже говорила ему об этом, когда благодарила в больнице за хризантемы. Неужели он запомнил? Было не похоже. Он довольно бесцеремонно отмахнулся от моей благодарности.

День был просто потрясающий, и после обеда мы отправились покататься на машине — впятером плюс Лулу; родители остались дома у камина.

— Повяжите что-нибудь на шею, — попросила мама Кена. — Вы уверены, что горло не болит?

Он сказал, что нет, и долго сопротивлялся, но мама была непреклонна, и наконец он взял один из папиных шарфов.

— За вами нужен глаз да глаз!

— Это предложение? — Он весело взглянул на маму.

Это был единственный проблеск оживления за весь день. Он вроде бы любил Ардбаун и его окрестности, но сегодня смотрел по сторонам молча, со скучающим видом. Мы приехали на холм возле Пайн-Форест, с которого открывался самый замечательный вид на много миль вокруг. Я думала, Кену хоть здесь что-то понравится, но он стоял, засунув руки в карманы, и явно не мог дождаться, пока все вернутся в машину.

— Вы сняли шарф, — упрекнула его я.

— Да, слишком жарко.

— Что-то по вашему виду не скажешь, будто вам жарко.

— Ничего не могу поделать со своим видом, — огрызнулся он, и я сдалась.

На следующее утро я весело постучалась в комнату Кена:

— Доброе утро. Я принесла кофе.

Из-за двери раздался неопределенный звук, который я восприняла как разрешение войти. Открыв дверь, я вдруг поняла, что, во-первых, меня встретило полное молчание, во-вторых, что я чуть не встала в открытый чемодан, и в-третьих, что Кен сидит на кровати в халате.

— Ну и что это тут происходит? — Я потрогала носком туфли чемодан.

— О… э… — запинаясь, выдавил он, — я подумал, что поеду домой с утра, если вы не сочтете меня грубым.

— Вы нормально себя чувствуете? — резко спросила я. — Ведь нет, я права?

— Обыкновенная простуда и легкая головная боль.

— Не удивлюсь, если еще и температура. — Я положила руку ему на лоб. Сухой и горячий. — Ложитесь обратно в кровать, вы заболели.

— Не буду я ложиться в кровать, — по-детски заупрямился он. — Я поеду домой.

— Вы не можете… — начала я.

— Нет, могу. — Голос обрел силу. — Чего я не могу, так это остаться здесь.

Он встал; я заметила, что он тут же оперся на угол тумбочки и не стал двигаться дальше.

— У вас голова кружится? — садистски осведомилась я.

Он с возмущением отверг это предположение и снова сел. Если бы я не знала его как человека, которого ничто не страшило, я бы сказала, что он напуган до смерти тем, что у него дрожат ноги.

— Ничего, смерть вам не грозит, — заметила я. — У вас просто грипп.

Его брови сошлись на переносице.

— Ты оставишь меня в покое? — сердито поинтересовался он.

— Нет, если вы такой упрямый!

— Кон! — раздался мамин голос; она, слегка запыхавшись, вошла в комнату. — Что тут происходит? Вас слышно по всему дому.

— Это все Кен, — бойко ответила я. — У него грипп.

Мама уже смотрела мимо меня на сидящего в халате Кена.

— Грипп? — повторила она, вглядываясь в пылающее покрасневшее лицо и слезящиеся глаза.

— Это просто смешно, миссис Гибсон… — начал Кен.

Мама не дала ему договорить: она распахнула полы его халата на груди и расстегнула пижамную куртку. Пижама была ярко-красная, но — я с удивлением моргала — не краснее груди, которую закрывала.

— Кен, у вас когда-нибудь была корь? — мягко спросила мама.

— Нет.

— Очень на нее похоже. Наверное, вы подхватили ее в детской больнице.

Комбинация маминого ласкового голоса, его испуганного лица и алой сыпи была для меня уже слишком. Я старалась отвести глаза от широкой пятнистой груди, но не могла. Я расхохоталась как сумасшедшая. Кен бросил на меня уничтожающий взгляд.

— Миссис Гибсон, я не могу валяться здесь. Я должен ехать домой.

— Дорогой мой, все, что вы должны, — это позволить позаботиться о вас. Для разнообразия. Ложитесь обратно и укройтесь одеялом. Я позвоню доктору.

Он секунду смотрел на нее, явно желая что-то возразить, а потом, смирившись, закинул ноги на кровать. На меня он и не взглянул.

— Ой, мамочка! — сдавленно хихикала я на лестнице. — Ты была великолепна!

— А ты просто невыносима! — выпалила она. — Кон, как ты могла? Как ты могла смеяться над ним?

К своему изумлению, я поняла, что она говорит абсолютно серьезно.

Вызванный врач сообщил, что подъедет чуть позже.

— Так что, как я полагаю, ты будешь дежурить у постели больного, — заметил Саймон и вопросительно посмотрел на меня. Мы с ним договаривались пойти посмотреть соревнования местных гончих.

— Разумеется нет! — ответила за меня мама. — Она явно не лучшее лекарство для больного!

Голос был спокойным, но я знала, что она все еще не простила мне моего утреннего веселья.

Наш пациент выглядел еще более агрессивно, когда я принесла ему поднос с завтраком. На этот раз я не смеялась. Он причесался и теперь был просто Мистер Достоинство.

— Крикните, если захотите добавки, — натянуто сказала я.

Он не крикнул; вскоре мы услышали, как он спускается по лестнице в ванную этажом ниже.

— Так не пойдет, — заметила мама. — Он совсем расхворается.

Она обвиняюще посмотрела на меня, и не без причины. Мансарда никак не место для больного: она тесная, там нет камина, к тому же не так уж легко носить подносы наверх по крутой лестнице.

— Хорошо, пусть переселится в мою комнату. Я пойду сменю белье и перенесу свои вещи, — пообещала я.

«Интересно, что бы об этом подумали на работе», — размышляла я, идя сообщить Кену о его переезде. Жалко только, что у нас не было инвалидного кресла — в фильмах пациентов все время возят в них по длинным белым коридорам, а я люблю все делать как следует.