Сейра вытянула корни, которые подцепил Бен, стряхнула с них землю и отбросила прочь.

— Миссис Неппер сказала, что я могу делать все, что сочту нужным, — объяснила она немного погодя.

Бен стоял совсем рядом с ней. Он остро чувствовал ее близость. Певец в красном доме во всю разорялся о пламени любви. Сейра выпрямилась и вытерла лоб тыльной стороной ладони. У нее перед глазами стояло залитое слезами лицо Бена.

— Ну и смертоубийство, — сказала она, глядя на кучу вянущей зелени.

— Вот что я вам скажу, — негромко произнес Бен, — как насчет того, чтобы в понедельник поужинать у меня?

Какое-то время она смотрела на него в упор, и ему показалось, что глаза ее светились счастьем. Потом они потухли.

— Я сделала вам больно, сама того не желая, — сказала она. — Я неподходящая компания для кого бы то ни было.

Она отвернулась и посмотрела на окно второго этажа. Оттуда по-прежнему неслась музыка. Ей показалось, или штора шевельнулась снова.

— Спасибо за розы и маргаритки, — сказала Сейра, отходя от него. Его лицо вспыхнуло.

— Розы и маргаритки? — переспросил Бен. — С моего двора? О чем разговор. Берите, сколько хотите.

Лора уставилась на него.

— Спасибо, — сказала она. Она вся была в земле, рубашка выбилась из шорт, и все же она оставалась чрезвычайно хороша.

Музыка гремела вовсю.

— Шумовое загрязнение, — заметил Бен. — Вы только послушайте.

— Пожалуй, пора кончать. Мне надо одеваться и идти на работу. Спасибо за помощь.

Она забрала у него лопату и положила ее на плечо.

— Вы не передумаете в отношении понедельника?

Она улыбнулась и с некоторым колебанием посмотрела на него. Он увидел облегчение в ее глазах.

— Хорошо, я приду, — ответила она, — когда стемнеет.

Бен кивнул и, ухмыльнувшись, потер мозоль на ладони. Музыка гремела, не ослабевая. Сейра поднялась на крыльцо. Солнце заливало ее Котенок прыгал за ней со ступеньки на ступеньку.

Она чуть было не прищемила ему хвост дверью.

Сейра поставила инструмент в угол.

В кухне было еще прохладно. Солнце пробивалось сквозь ажурные листья папоротника на окне.

Букетик маргариток стоял в стакане рядом с мойкой.

Записки были не от Бена.

Записки были не от Мартина.

Кто-то безликий наблюдал за ней, пробирался к ее дому. Сейра схватила маргаритки, швырнула их в ведро и закричала. Банан шарахнулся под плиту.

— Ничего, — успокоила Сейра Банана и себя. Она помыла руки и нашла бумагу и конверты, приготовила себе чашку кофе и принялась писать. Она умела изменять почерк до неузнаваемости. Все шесть конвертов были адресованы ее матери в Крейджи Корт Центр для престарелых.

«Дорогая Хло!

Я давно не давал о себе знать, но это не означает, что я забыл то доброе, что вы сделали для меня, когда я жил в вашей семье.

Сейчас я работаю у профессора, путешествую и занимаюсь исследованиями. У меня появилось много свободного времени, и вы теперь часто будете слышать обо мне.

Может быть, мне удастся как-нибудь приехать к вам. Я помню, что каждый год или два вы переезжали на новое место, и тогда вы, Сейра и Джо приводили в порядок те дома, в которые вы въезжали. Помните, как вы делали ставни для окон из старых досок, когда жили неподалеку от фермы, и там было ужасно много мух? Помните, как вы с Сейрой вручную делали шторы для гостиной?

Это были славные дни. Желаю вам здоровья и счастья. Мне приходится разъезжать повсюду вместе с профессором, так что письма будут приходить к вам из разных мест.

С любовью

Ларри Лей».

Глаза Сейры были полны слез. Ее мать думала, что ее детей уже нет в живых. Она лежала одна в своем приюте, и никто не навещал ее, никто не звонил ей. Автомобиль Бена стоит рядом. В любой момент она могла отправиться в Небраску.

Но надо найти человека, который ухаживал бы за доктором Ченнинг, пока Лора Прей будет в отъезде. Надо подождать.

Она вытерла глаза ладонью. Джо тогда обнаружил у старьевщика театральный занавес из красного бархата и сшил вручную шторы для гостиной, потому что швейной машинки у них не было.

Матери приходилось очень много работать той зимой, когда они жили в трейлере в Южной Дакоте. Мать мыла посуду, стирала белье и умудрялась делать так, что Сейра и Джо ничем не отличались от других учеников в школе. Все это она делала так, что они воспринимали это как игру. Теперь же ей больше не казалось это игрой.

Сейра смотрела на ручку и прислушивалась к трелям кардинала. Она не могла упомянуть о трейлере, ведь ее письмо окажется в чужих руках у того, кто прочтет его матери. Поэтому же она не написала о той развалюхе, в которой они жили в Манхассете. Они жили там бесплатно два года, потому что отец работал сторожем и истопником. Зато она написала о жившем в подвале сверчке, распевавшем почти как канарейка, которому они подкладывали ломтики сырой картошки, и о саде, который был у них. Правда, и здесь она не стала писать, что сад они разбили на свалке.

Джо утонул в бухте Манхассета. Когда она написала его имя, перед ней возникло рыжеволосое видение.

Она не могла писать о том, что, когда у них не было денег, им приходилось жить у родственников. Но она написала о той ночи, когда мать вызвала полицию, потому что им послышались какие-то странные звуки.

«Помнишь, — писала Сейра, — на самом деле это стучали пуговицы на нижнем белье старой тети Дженни, которое ты повесила сушиться».

Иногда она смеялась над своими воспоминаниями. Иногда глаза ее наполнялись слезами при мысли, что ее мать лежит, уставившись незрячими глазами в потолок, а на спинке кровати у нее над головой висит табличка с ее именем. Как правило, женщины, работающие в приюте, были добры к пациентам, но иногда они кричали, главным образом потому, что некоторые старушки были совсем глухие. Они называли их по именам, как будто за их спинами не было прожитой жизни, полной трудов, и, попав в приют, они утратили право на то, чтобы к ним обращались «миссис» или «мисс», или что-то в этом роде.

Всюду в письмах она пыталась намеками дать знать матери — «Я Сейра. Я жива!» Она вспоминала названия гостиниц, цвет входной двери и множество других мелочей, известных только им двоим.

Шесть писем. Она вложила их в конверты, наклеила марки и сложила в бумажный пакет. Она оглядела кухню. Какой светлой была ее оранжевая кухня в лучах утреннего солнца.

Но в ведре лежали измятые розы и букетик маргариток. Кто-то следил за ней, думал о ней.

Кто-то решил вторгнуться туда, где она надеялась быть сама собой, танцевать и смеяться, когда ей захочется, и украшать зеленым папоротником оранжевую кухню.

Бен ссутулился и поглядывал исподлобья, пока секретарь кафедры проводил опрос мнения студентов по курсу «Введение в Театр», который вел Бен.

«Дайте оценку работе вашего преподавателя по шкале из семи ступеней. Единица означает самую низкую оценку, семерка — высшую».

Невидящими глазами он смотрел на доску объявлений. Его студенты обводили кружками оценки по основным параметрам работы преподавателя.

«Знание материала. Подготовленность к занятиям. Организация курса. Отношение к занятиям и к студентам. Доступность во внеаудиторное время. Способность объяснить и иллюстрировать примерами свои объяснения. Степень увлеченности предметом. Объективность в оценке работы студентов. Способность стимулировать учебу, четко и конкретно формулировать задачу. Оцените общую эффективность работы вашего преподавателя».

Бен скрипнул зубами. Вот эти вчерашние школьники станут оценивать знание им предмета и эффективность преподавателя. Утром он зашел в парикмахерскую, и теперь от волос у него чесалась спина, но не может же он прислониться к доске и почесать спину. А потом заведующий кафедрой вызовет тебя и вслух прочтет замечания студентов. Среди них могут быть и такие «Слишком много пишет на доске. Недостаточно использует доску. Следует отпустить бороду. Должен ходить на занятия в пиджаке».