Началась гроза, и потоки воды потекли по окнам. В такой же дождь она бежала прошлой зимой к мотелю, но трейлер Джерри исчез. Никто не знал, куда он направился, так же как никто не мог сказать, откуда он появился. Остался только прямоугольник пожелтевшей травы, да пустые бутылки из-под виски в баке для мусора

Эл открыла тетрадь с записями. На самом верху второй страницы печатными буквами было написано ее первое правило — «Не думай о неприятностях», и подчеркнуто красными чернилами. Она перелистала записи о «Мистических культах в Персии».

Вокруг стояли красные и синие кресла Она смотрела на дождь за окнами, и ее губы шевелились

Когда она перешла к «Происхождению евреев», Эл натолкнулась на свое второе правило — «Не рискуй». Оно тоже было подчеркнуто. Перед записями о «Раннем средневековье» она вписала третье правило — «Следи за здоровьем». Больше никаких горячих бутербродов и коки за завтраком. Таковы были три правила, которыми она руководствовалась в первом семестре. Можно было бы добавить еще что-то вроде «Учись на собственных ошибках» или даже «Покайся в своих грехах», но трех первых было ей пока достаточно.

Хорошо, что я толстая, думала Эл, глядя на записи о возникновении средневековых аббатств. Перед глазами у нее стояла худенькая Лора Прей и ее сверкающие в солнечных лучах волосы. Сама Эл была толстая, с заурядной внешностью девушка, ничем не выделявшаяся в толпе студентов. Она была старшей дочерью Пита Гарнера. Ей никогда не назначали свиданий, и она всегда училась на отлично. В каникулы она подрабатывала в местном мотеле. Вокруг нее вечно крутились младшие братишки и сестренки. Взгляды университетских скользили по ней, не останавливаясь, как дождь по стеклу. Она была никто в Сидер Фоллз — только пара наблюдательных глаз.

В феврале она чувствовала себя ужасно. Она была напутана и, сидя на занятиях, думала только о том, что ей теперь делать.

В ее окружении были только сверстники. Она и представить себе не могла, что может быть столько людей ее возраста, и чувствовала себя совершенно потерянной, входя в сентябре в эти огромные путающие здания. Забившись в угол, она следила за другими. По ночам сотни девушек спали под одной крышей, как пчелы в улье. Все они были в бигуди, в заколках для волос, и от них пахло косметикой. Она любила наблюдать, как они ходят мимо открытых дверей ее комнаты. Сидя на чьей-нибудь постели, она разглядывала своих подруг, их красивые ноги и груди, совсем как у Лоры Прей. Но и она была для кого-то красивой и желанной, и она кому-то принадлежала.

В марте она переехала в дом доктора Ченнинг. К этому времени она уже успокоилась и могла вспоминать, как лежала, прижимаясь к Джерри, уткнувшись носом в его плечо.

Эл перелистала страницы, посвященные «Достижениям египтян». К тому времени, когда они добрались до Египта, к ней вернулась способность трезво думать о будущем. Университетский городок был завален снегом. Казалось, снег похоронил ее. Она считала нормальным то, что уже полностью выплакала свое и передумала полагавшиеся ей мысли о том, чтобы выброситься из окна.

Если бы она не была таким испуганным маленьким цыпленком!

Дома сейчас поросята буянят в ожидании кормежки. Поля за окном ее спальни, насколько хватает глаз, покрыты зеленой кукурузой. В дождь в доме пахнет животными, а на стенах хозяйственных построек мокрые потеки. Отцовский пикап месит грязь во дворе, а когда вернутся ее младшие братья и сестры, перед дверью выстроится ряд грязных сапог.

Эл вздохнула и попыталась сосредоточиться на записях об иероглифах Ее мать устала от грязи и вообще устала и больше всего боится остаться одной. Когда Эл было четырнадцать, Питу Гарнеру надоело обрабатывать чужую землю и он уехал. «Если еще что-нибудь случится, папа уедет окончательно», — сказала про себя Эл, наблюдая за дождем. Она не хотела, чтобы это случилось из-за нее.

Ее учеба не стоила ему ни цента. Она получала стипендию и плату за работу у доктора Ченнинг.

Эл вспомнила запах глазуньи в их мотеле. Она следила за ним, держа в руках лопаточку со сломанной ручкой. Когда ей хотелось есть, а есть ей хотелось постоянно, на память приходил их мотель. Три лета подряд каждое утро, когда мир вокруг был чистым и зеленым, она поднимала жалюзи и делала все, что полагалось делать утром.

К этому времени сифоны должны быть уже заряжены, гриль разогрет, а она расставляла бы на столах стаканчики с салфетками или протирала бы столы, или жарила глазунью. Она до сих пор видела свою лопаточку, потому что именно на третье лето в ее жизни появился Джерри. Он любил, подойдя сзади, поднять ее волосы и поцеловать в затылок. Он говорил, что это самое сладкое место.

Ее чемодан был уже упакован. Она выполнила программу своего класса на тот случай, если что-нибудь случится и она заболеет и не сможет некоторое время заниматься. Деньги на такси у нее были. Она приготовила записку для доктора Ченнинг, в которой объясняла, что срочно должна была отправиться к тете Марселе на несколько недель. У доктора Ченнинг есть теперь Лора Прей. На карточке было напечатано — «Миссис Марсела Дельстром, 109, Четвертая стрит, Ватерлоо, Айова». Там же был припечатан номер телефона.

Двое студентов прошли мимо, смеясь над какой-то шуткой. Эл наблюдала, как они размахивали своими неуклюжими ручищами, и думала, что такси надо вызвать из отеля. Она просто придет с карточкой в руках в больницу и скажет: «Меня зовут Элинор Дельстром. Вы не могли бы позвонить моей тете и сказать, где я? Она, наверное, захочет прийти».

Эл следила, как струи воды, похожие на сплетающиеся вены, стекают по стеклу. Неужели Джерри действительно посмеялся над ней, отметив ее в своем списке как легкую добычу? Он упоминал о других, но, по его словам, она была лучше всех. Она очень гордилась этим. Он сказал, что никогда не забудет ее.

«Не думай о неприятностях», но она думала о том Лете. Она всегда думала об этом лете с большой буквы Засыпая в доме доктора Ченнинг, она часто вспоминала запах клевера. Тучи клубились над красными амбарами. Соленое августовское солнце снова обрушивалось на нее. Запах солнца из того Лета она ощущала в детских волосах. Засыпая, она чувствовала, что Джерри с ней, и ее простыни пахли в темноте облаками.

После больницы она сможет побыть дома. Везде будут валяться игрушки и грязная одежда, а мама будет выглядеть бледной и хронически усталой. Эл сможет немного помочь ей разобраться в этом беспорядке, прежде чем она вернется к занятиям. Она приласкает кого-нибудь из младшеньких, Биверли или Арт. Когда она собиралась в университет, плохо представляя себе, как все получится, младшие пребывали в страшном возбуждении, катаясь по ее одежде и прыгая на старой кровати.

Нежность охватила ее. Она физически чувствовала ее При виде Джерри, склонившегося над счетами ночью в мотеле, она ощущала то же. Его жена появлялась из трейлера и кричала ему что-то. От нее всегда пахло виски, а Эл охватывала нежность, когда она видела редеющие волосы у него на макушке, глубокие складки на лбу, темные пятна под мышками у него на рубашке.

Среди египетских иероглифов постоянно встречались маленькие пухлые птички, львы, присевшие перед прыжком. Эл перерисовала их в свою тетрадь, и теперь они следили за ней. Джерри ничего не хотел знать о ее чувствах. Когда она упоминала об этом, он прерывал ее неприличными шутками. Закончив заниматься с ней любовью, он говорил, что это чрезвычайно хорошо для его здоровья, совсем как те упражнения, которыми он занимался позади мотеля, поднимая тяжести. Он говорил, что они просто хорошие друзья и у них все складывается так здорово.

Кто-то за полкой с журналами уронил книгу. Это разбудило ее маленького. Он сильно толкнул ножкой, как ей показалось. Она осторожно потерла то место, где нерожденный Эм выставил коленку, а может, локоток.

«Эл и Эм» — это была их с младенцем шутка. Когда он начал толкаться, они проходили Макиавелли. Она решила назвать его Мак или Рен, т.е сокращенно от Ренессанс, потому что он был такой маленький и трепыхался слабо, как птичка. Но потом она стала звать его Эм, т.е Эмбрион. Он был с ней днем и ночью никому не видимый, но живой, прячущийся под свитером или старым плащом. Окружающие могли заметить только, что толстая девушка еще больше растолстела. Даже ее мама ничего не поняла и сказала только, что неплохо бы Элен сесть на диету. Когда Элен наблюдала за танцующими студентами, он начинал топать ножкой. Он был неравнодушен к ритму, этот маленький невидимка.