Манолис занял столик в глубине переполненного зала и заказал капучино. Это — единственный английский кофе, который он любил, хотя на его вкус в нем слишком много молока. Кофе принесли мгновенно. Манолис задумался об инциденте у входа. Он был почти уверен, что молодой парень хотел извиниться перед ним, уже раскрыл рот, чтобы извиниться, но в этот момент девушка нагло отпихнула его в сторону. Будь с ним Коула, она до сих пор брюзжала бы по поводу грубости и эгоизма молодежи. Он тоже на протяжении долгого времени считал, что неуважение к пожилым — признак безнравственности и меркантильности. Но теперь он не был в этом уверен. Интересно, есть ли у того парня отец? А у девушки? Если человек растет без отца, ему не у кого научиться уважению. Часто в трамвае или в электричке он сталкивался с бесцеремонностью какого-нибудь парня. В первую минуту в нем закипало возмущение, а потом он начинал понимать, что тот даже не сознает, насколько оскорбительно, насколько постыдно его поведение. Что касается девушек, те, по-видимому, и вовсе не доверяли взрослым. Его это сердило, так и подмывало надрать нечестивцам уши. Но с некоторых пор он перестал гневаться на юношей и девушек. Теперь он их жалел. У них не было отцов, и потому такие понятия, как почтительность и уважение, были им неведомы. Мать — это, конечно, святое, это всем известно: женщины дают жизнь, женщины поддерживают жизнь. Но женщины слишком эгоистичны, чтобы учить почтительности. Ему было жаль молодую пару, они вызывали у него сочувствие.

Нехорошо это, думал он, очень нехорошо. Что-то не так в этом мире, если старики жалеют молодых.

— О чем задумались?

Он дважды поцеловал в щеку невестку. От нее пахло чистотой, свежим ароматом антисептического мыла. Как всегда, она выглядела прекрасно; была одета просто, но элегантно. Он гордился ею. Сам он рос среди людей, которые не имели представления о хороших манерах и утонченности, символизировавших большие деньги. Свой первый фильм он увидел в Парте, когда приехал на побывку из армии. Это была старая французская комедия. Усатый мужчина поцеловал руку женщине, и Манолис тогда расхохотался. Что за черт?! — воскликнул он, обращаясь к сидевшему рядом сослуживцу. Этот кретин принял ее за священника? Но когда Эктора представил ему индианку, он вспомнил тот фильм, и у него возникло желание поцеловать ей руку.

— Как на работе?

— Пятница — тяжелый день. — Айша повесила пиджак на спинку стула и села. Взглядом подозвала официанта и сделала заказ. — Гектор сказал, вчера вы ездили на похороны. Сочувствую. Вы были близки с покойным?

Порой ему казалось, что ее глубоко посаженные глаза слишком велики для ее лица.

— Да, это наш давний друг. Что тут скажешь? Все там будем.

— Он умер от рака?

Он кивнул.

— Гектор его плохо помнит, но сказал, что, когда он родился, вы с Коулой и ваш старый друг жили вместе. Это правда?

— Да, так и есть.

— Сочувствую, — повторила она.

Принесли кофе. Они умолкли, каждый потягивая из своей чашки. Прежде они никогда так не встречались, и он испытывал неловкость. Она, вероятно, тоже. Он не мог заставить себя начать разговор, к которому, как он вдруг понял, он совершенно не был готов. С самого начала у него с этой женщиной — в сущности, для него она по-прежнему оставалась той девушкой, которую Эктора в первый раз привел к ним в дом, — сложились непринужденные дружеские отношения. Им никогда не случалось много говорить друг с другом: Айша не знала греческого, а он, столько лет прожив в Австралии, до сих пор плохо выражал свои мысли по-английски. Но это не имело значения. С самых первых дней знакомства между ними возникло взаимное доверие, за что оба были друг другу благодарны, ибо это позволяло обоим дистанцироваться от недовольства Коулы и упрямства Экторы. Манолис хотел просто поговорить с Айшей и убедить ее в том, что она должна пойти на день рождения Гарри. Он не сомневался в том, что она его любит. Был уверен, что она внемлет его просьбе. Но теперь, глядя, как она пьет кофе, видя вопрос в ее глазах, он усомнился в том, что она его послушает. Он не знал, что сказать.

— Маноли, зачем вы позвали меня сюда?

Ее взгляд был непроницаем. Но, казалось, пронизывал его насквозь. Разумеется, она догадалась. Точно знала.

— Айша, я хочу, чтобы ты пошла к Гарри на день рождения.

Она поставила чашку на стол.

— Прошу тебя, — внезапно добавил он.

— Я догадывалась, что речь пойдет об этом… — Она покачала головой. — Нет, не пойду.

Он пытался понять, о чем она думает. Смотрел в ее глаза — в ее темные, завораживающие, как у кошки, глаза. Они были непроницаемы. Она жалеет его? Сердится?

— Он поступил плохо, очень плохо, ужасно, но это была ошибка. Он очень сожалеет о своем поступке. Прошу тебя, Айша. Зачем ты наказываешь Адама и Мелиссу? Они хотят навещать Рокко, ведь он их кузен…

— Своего кузена они могут навещать, когда захотят, — быстро сказала она, скрестив на груди руки. — Я им не запрещаю.

— Ты усложняешь жизнь Гектору.

— Гектор меня понимает.

Он пришел в замешательство. Что тут можно понимать, почему она упорствует? Ты мне усложняешь жизнь, следовало ответить ему. Ты не подумала о том, насколько ты усложняешь жизнь мне?

— Гарри и Гектор очень близки, очень. Как родные братья.

Ее не тронула его игра на родственных чувствах. Ее взгляд вспыхнул, и на этот раз он заметил в ее глазах гневный блеск.

— О Гекторе не беспокойтесь. Для него это не проблема. Очевидно, все дело в Коуле, не так ли?

Это была опасная тема. Его колено, будь оно проклято, опять заболело, и он опустил под стол руку, массируя ногу. Он досадовал на Айшу. Женщины вечно воюют между собой, воюют из-за пустяков. Свою жену он с ней обсуждать не будет, не дождется.

— Гарри очень сожалеет.

— Ни о чем он не сожалеет.

Вот упертая! С какой стати Гарри должен сожалеть? Хотя этот идиот заслуживает того, чтобы его посадили за то, что он ударил ребенка. О мертвых, конечно, плохо не говорят, но Гарри такой же, как его окаянный отец. Совершенно не владеет собой.

— Он очень, очень сожалеет. Он говорил мне это много раз. Он очень огорчен тем, что ты на него сердишься.

— Рози сказала, вы ходили с ним на суд. Она была оскорблена.

Вот так сюрприз. Разумеется, он пошел с Гарри на суд. А чего еще ждала эта чокнутая австралийка? Родители Гарри умерли, он обязан был поддержать племянника жены. Не пойди он с ним на суд, жена никогда не простила бы ему того, что он лишил своей поддержки сына ее брата. Неужели Айша не понимает таких простых вещей? Она ведь не дикарка. Или напомнить ей о верности и чести?

— Я тоже огорчилась, Маноли. Вам не следовало там быть.

Слишком много народу в этом проклятом кафе! От невыносимой духоты он не может сосредоточиться. Манолис осознал, что сидит напротив невестки с открытым ртом, будто недоумок. Старый дурак. Манолис быстро закрыл рот. Верно ли он ее понял? Ему не совсем понятно значение этого озадачивающего английского слова — «огорчилась». Она злится на него за то, что его появление на суде внесло разлад в ее отношения с той австралийкой, с ее глупой подругой, Рози? Бред какой-то. Что произошло — то произошло. Было и прошло, забудь. Слишком много времени потрачено, слишком много слез пролито впустую из-за глупости, которая и яйца выеденного не стоит.

— Айша — ты член нашей семьи.

Она рассмеялась — презрительно хохотнула, отведя глаза от его лица. А глаза у нее были черные, как зимняя ночь.

— Рози я знаю гораздо дольше, чем вашу семью.

Манолис забыл про боль в колене, про неумолчный шум в кафе. Он горделиво приосанился. Должно быть, вид у него стал свирепый, потому что она, мгновенно сообразив, что допустила ошибку, отпрянула от него. Ему хотелось схватить ее за волосы, шваркнуть лицом о стол, выпороть, будто непослушную девчонку.

— Дело не в семье, — быстро поправилась Айша. — Просто Рози — моя подруга. А Гарри унизил меня в моем собственном доме. Унизил и оскорбил мою подругу и ее сына.