— Я не пьян. — Он потащил ее в спальню. — У меня стоит, хочу тебя трахнуть.

Келли вновь оказала сопротивление. Но на лице ее расплывалась улыбка.

— Стоит, говоришь? Ладно, я только помоюсь.

Он метнулся к ней:

— Не надо. Пошли в спальню.

Она отпрыгнула в сторону, показывая ему язык, увернулась от него:

— Я сейчас.

В ее комнате пахло благовониями и резким цитрусовым ароматом ее духов. Он выдвинул нижний ящик комода и стал рыться под футболками и майками.

— Что ты ищешь, милый?

Она стояла в дверях — без футболки, в расстегнутом бюстгальтере, из которого вывалилась одна большая, полная и мягкая грудь. Келли отшвырнула бюстгальтер в сторону и подошла к нему. Взяла его руку и сунула ее под свою одежду в ящике, к самой стенке, где он нащупал холодный металл железной коробочки. Она вытащила коробку с изображением Тупака Шакура [59]на крышке и достала из нее маленький пластиковый пакетик с белым порошком. На лакированной деревянной поверхности комода она разделила порошок на три полоски:

— Давай.

Он поцеловал ее груди, сначала левую, потом правую. Вспомнил Хьюго, присосавшегося к груди матери, и почувствовал, что возбуждается. Он свернул в трубочку двадцатидолларовую купюру и через нее втянул носом две полоски. Келли наклонилась и оприходовала третью. Молодец, Келли, вопросов не задает, ничего от него не требует. Вот бы все женщины были такие, как Келли. Кокаин был отменный. Он почувствовал, как в голове постепенно проясняется, по телу разливается тепло, десны немеют. Он глубоко вздохнул. То, что нужно.

Он сбросил туфли и упал на кровать:

— Иди сюда.

Он закрыл глаза. Почувствовал на себе ее руки — под рубашкой, на животе, на груди. Она нежно поцеловала его в шею, расстегнула молнию на его брюках, просунула пальцы под эластичную ткань его трусов. Воображение нарисовало ему лицо Рози, ее резко очерченные скулы, загадочные светлые глаза. Келли теперь целовала его в губы, настойчиво; ее язык проник ему в рот. Он открыл глаза. Она подняла голову, посмотрела на него. Внезапно она показалась ему безобразной, слишком смуглой, черномазой. Не то что Рози.

Он столкнул ее с себя, встал, застегнул ремень и молнию.

Келли не поднялась с постели:

— В чем дело?

— Наверно, наркотики. Не в настроении.

Келли ладонью накрыла его пах. Он шлепнул ее по руке:

— Я не в настроении.

— Ладно.

Он глянул на комод:

— Дашь еще дозу?

— Конечно, милый.

Перед уходом он достал бумажник, вытащил двести долларов и протянул ей. Она посмотрела на деньги:

— Гарри, я не проститутка. — Она взяла пятьдесят долларов: — Это за кокаин.

Молодец. Умница. Вот бы все женщины были такие, как Келли.

Он вышел на улицу. Его окутала ночь. Ощущение было фантастическое.

Он проехал по мосту, но вместо того, чтобы направиться на юг по Кинг-уэй, повернул на север и покатил через город. Свернул на Брунсуик-стрит. Дорожное движение здесь было более плотное, всюду были люди. Он продолжал двигаться на север и вскоре увидел, что петляет по узким улочкам Фицроя [60]. Он нашел нужную улицу. Остановил машину и устремил взгляд на дом, который даже в темноте выглядел обветшалым, неухоженным. Газон не стригли месяцами; их ребенок мог бы потеряться в траве. Гарри сделал глубокий вдох. Рядом ручей и река. Неужели они не боятся крыс, мышей, тигровых змей? С Рокко он не стал бы так рисковать. При этой мысли он вдруг осознал, что ему и Сэнди не о чем волноваться. Люди, что жили в этом доме, были паразиты, животные. Он — пьяница, она — идиотка. Неудивительно, что и ребенок у них гаденыш. Впервые после того злосчастного пикника он испытал нечто похожее на жалость. Хьюго ни в чем не виноват. Разве он может быть другим, с такими-то родителями? Некоторых людей надо стерилизовать. Он повернул ключ в зажигании. Не следовало ему приезжать сюда. Кто-нибудь из них мог выйти из дому, заметить его на другой стороне улицы. Одурманенный кокаином, он фантазировал о том, как прострелит им всем троим мозги. Но теперь понял, что в том нет нужды. Только пули потратил бы зря. Эти люди — мусор. Он сам, Рокко, Сэнди — все они сделаны из другого теста. Во всем превосходят эту семейку. Тем до них, как до луны. Ему ничего не нужно предпринимать. Будущее отомстит за него.

Он поехал. Поехал на юг, по направлению к морю, домой. Он думал о своем доме, который любил. О доме с бассейном, новой кухней, двойным гаражом, акустической системой и плазменным телевизором. Думал о пикниках, которые устраивал у себя дома, о своих рыбацких снастях. А потом подумал о своей прекрасной жене и чудесном сыне. Он ехал быстро, в тишине, с поднятыми стеклами. Музыка и шум внешнего мира только нарушили бы ход его мыслей, загрязнили бы чистоту его помыслов о счастье и довольстве. Он — счастливчик, ему чертовски повезло.

Автомобиль, казалось, летел по Хотэм-стрит. Свернув на повороте, он увидел мерцающие огоньки на темных водах залива. Почти приехал. Блики луны искрились на водной глади. Он опустил стекло и ощутил запах моря. Вздохнул полной грудью, наполняя легкие свежестью моря, луны, ночи и чистого воздуха. Подъезжая к дому, он поднял голову и увидел, что в спальне горит свет. Сэнди ждала его. Наверняка приготовила для него ужин. Он поест, на цыпочках войдет в комнату сына, поцелует его. Потом ляжет в постель рядом с Сэнди, обнимет ее и заснет. Благодарю тебя, Господи. Он оставил машину в гараже и нажал на кнопку пульта, опуская подъемные ворота. Благодарю тебя, Панагия. Слава богу, он дома.

Конни сидела на уроке биологии, писала неожиданно объявленную контрольную по генетике, и ей вдруг пришло в голову, что сегодня ее отцу исполнилось бы пятьдесят лет. На эту мысль ее натолкнула дата в нижнем правом углу листа, куда она случайно глянула после того, как ответила на вопрос о наследственности. Она старалась отрешиться от этой мысли, пыталась сосредоточиться на контрольной. Тщетно. Мысль не исчезала. Синей шариковой ручкой она стала рисовать на полях лицо — свое лицо, тонкими линиями. Ее тетя Таша всегда говорила, что она похожа на отца. Так и есть. Глядя на его фотографию, она узнавала свой выступающий квадратный подбородок и свои чуть большеватые уши, которые она ненавидела. А от матери она унаследовала густые белокурые волосы и большой рот. (И это ей тоже не нравилось: рот был слишком большой, губы слишком полные, зубы выпирали, — поэтому на фотографиях она редко улыбалась). Конни перевернула страницу и попыталась сосредоточиться на серии графиков, таблиц и данных, наглядно показывающих частоту заболеваний дыхательных путей на протяжении четырех поколений двойняшек у человека. Она должна была определить, как влияют на наследственность заболевания генетические и экологические факторы. И опять ее взгляд метнулся к правому нижнему углу листа, где стояла дата рождения ее отца, но она заставила себя сосредоточиться на вопросе, и вскоре, закончив тест, откинулась на спинку стула.

Дженна, сидевшая за ней, тоже дописала контрольную.

— Как дела?

— Нормально, — шепотом ответила Конни, украдкой глянув в ту сторону, где стоял мистер Де Сантис.

Сцепив за спиной ладони, он смотрел в окно. Интересно, на что он смотрит? На пустую баскетбольную площадку? Она перевела взгляд на часы, висевшие над электронной классной доской. Еще десять минут. Наверное, он, как и она сама, изнывает от скуки. До звонка десять минут — шестьсот секунд. Рядом с ней Ник Серсик, нервный, возбужденный, высунув язык, все еще лихорадочно писал ответы своим корявым почерком. Он был одним из лучших учеников в ее параллели, хотя учеба Нику давалась нелегко — не то, что ей. Он не был умен от природы и хорошие оценки зарабатывал усидчивостью. Сейчас он яростно чесал голову с взъерошенными рыжими волосами, засыпая перхотью тетрадь и парту. Должно быть, во время обеденного перерыва он играл в футбол — точнее, в соккер; просто она не приемлет австралийское название этого вида спорта, — и теперь от него несло едким потом, как от вонючего мужика. Она хотела наклониться к нему и шепнуть ответ, но сдержалась. Не отнимая рук из-за спины, Де Сантис повернулся лицом к классу. Вероятно, он по-прежнему изнывал от скуки. Четыреста тридцать один, четыреста тридцать.