— Заткнись, Анук, — в ярости прошипела Рози. — Ты не имеешь права так говорить.

Потому что я не мать? Она едва не призналась, ей пришлось прикусить язык, чтобы не сказать: я беременна. Она не должна повышать голос, свои аргументы она должна излагать спокойным тоном.

— Я говорю не только о твоем сыне. Я в общем смысле. Мы воспитываем поколение нравственных уродов, растим детей, которым незнакомо чувство ответственности.

— Избиение — не самый подходящий способ привить чувство ответственности.

— Гарри не избивал Хьюго.

— Он его ударил. Жестоко с ним обошелся. Это противозаконно.

— Чушь собачья, — взорвалась Анук. — Да, наверно, ему не следовало давать Хьюго пощечину, но то, что он сделал, не преступление. Нам всем хотелось отхлестать его в тот момент. Ты намерена испортить жизнь Гарри и Сэнди только потому, что Гэри вбил себе в голову, что Гарри поступил неправильно, и потому что бедняга Гэри у нас всегда жертва.

Анук не кричала, но говорила громко, напористо, настойчивым тоном. Она сознавала, что Джим и Тони за соседним столиком замолчали, но ей было все равно. Она хотела, чтобы ее слова зацепили, ранили Рози. Ей казалось, никогда в жизни ничто не раздражало ее так яростно, как эта ханжеская уверенность подруги в собственной правоте.

— Или ему просто скучно? Да, Рози? Гэри скучно, и он решил немного разнообразить свою жизнь?

Рози тихо всхлипывала:

— Ты не имеешь права. Не имеешь.

— Проблема Хьюго не в том, что Гарри его ударил. Проблема Хьюго в том, что ни ты, ни Гэри не в состоянии контролировать своего ребенка. Он ведет себя как поганец, а вам хоть бы хны.

— Все, Анук, хватит! — гневно воскликнула Айша.

Да, хватит. Ей больше нечего сказать. Она давно хотела выложить Рози все, что сказала ей сейчас, но теперь, выговорившись, почему-то не испытывала ни удовольствия, ни удовлетворения. Она чувствовала себя виноватой, подлой, видя, какой эффект произвели ее слова на подруг.

Айша держала Рози за руку.

— Ты не вправе так говорить, Анук. Рози права, — тон у Айши был ледяной, взгляд отчужденный, — тебе плевать на наших детей. Нам это известно, и мы тебя не осуждаем. Ты не любишь детей, не любишь говорить о детях. Ты постоянно даешь это понять, и мы уважаем твою позицию. Но в таком случае не думай, что у тебя есть право судить и поучать нас. — Айша боролась со слезами, голос ее дрожал. — Гарри не имел права бить Хьюго. Да, возможно, нам всем в тот момент хотелось ударить его, но суть в том, что никто другой из взрослых этого не сделал. Мы проявили самообладание, а это как раз то, что отличает взрослых от детей. Никто из нас не ударил его, потому что мы знали: это недопустимо.

Нет, некоторые из нас «проявили самообладание» из страха. Анук чувствовала себя усталой. Она не была готова и дальше отстаивать свою позицию. Вот почему я не стану рожать этого ребенка, сказала она себе, вот почему я сделаю аборт. Я не хочу становиться такой, как вы. Я не на вашей стороне, в этом — нет. Это — не единственный способ быть родителем, но единственный, допустимый в современном мире. А чтобы быть такой матерью, какой хочу я, нужно настроиться на изнуряющую борьбу. И возможно, у меня получится, зато ничего другого сделать я не смогу. Анук осознала, что она все время сжимает и разжимает кулаки. Все трое молчали, и это молчание ощущалось особенно остро, потому что вокруг, в уже переполненной пивной, стоял шум, со всех сторон раздавался пьяный смех, доносились обрывки разговоров. Анук знала, что подруги ждут, когда она нарушит молчание, помирится с ними, восстановит атмосферу дружелюбия. Так было всегда. Эта мысль потрясла ее как откровение. Из них троих она была самой рисковой, самой современной и стильной. У нее был возлюбленный из актеров, у нее была престижная работа. Она не была матерью, не была женой. Она была не такой, как они, и они всегда будут видеть в ней другую. Даже Айша.

Анук встала, перегнулась через столик и поцеловала Рози в лоб.

— Прости, дорогая, — просто сказала она. — Я согласна. Он не имел права.

Рози улыбнулась сквозь слезы:

— Спасибо.

Айша стиснула руку Анук и посмотрела прямо ей в лицо. Ты тоже меня прости, одними губами произнесла она. Анук осторожно высвободила свою руку и закурила. Айша украдкой, с виноватым видом, тоже взяла из пачки сигарету. Анук с Рози невольно рассмеялись над ней.

Айша проигнорировала их.

— Вам не приходило в голову, что курение — это новая форма адюльтера? — шепотом спросила Анук, подмигнув Рози.

— Гэри говорит то же самое, — сказала Рози. Анук оставила ее реплику без внимания.

Айша поспешила перевести разговор на другую тему:

— Так о чем ты хотела с нами поговорить? По телефону ты сказала, что тебе нужно с нами посоветоваться.

Я хотела посоветоваться с тобой, подумала Анук, а вслух сказала:

— Я подумываю о том, чтобы уйти с телевидения. Хочу все же попробовать написать свой роман. А то я только говорю и говорю о нем, а до дела никак не доходит.

Рози с Айшей взвизгнули, будто девчонки. Они были несказанно рады за нее.

— Конечно, уходи, — поддержала ее Айша. — Мы все думали, сколько еще времени тебе понадобится, чтобы принять это решение.

— Ты должна уйти, — согласилась Рози. — Непременно. У тебя хватит решимости, Анук.

— Знаю. — И, подтверждая то, что ее подруги не смели произнести вслух, добавила: — А что мне мешает? Детей у меня нет.

Рози показала ей язык. Она была прощена.

— У Гэри такие же мысли. Хочет снова заняться живописью.

Анук с Айшей украдкой переглянулись. Сравнение Рози было неуместно. Гэри не обладал ни дисциплинированностью, ни талантом. Называть его художником можно было разве что в шутку.

— Давайте возьмем еще бутылку.

И они пустились во все тяжкие. Позже вечером, вернувшись домой, Анук тотчас же кинулась в туалет, где ее стошнило несколько раз — такого с ней не было более двадцати лет. Она выдавила из своего организма все — и съеденную пищу, и выпитое вино, и ей казалось, что с каждой потугой она выталкивает из себя своего ребенка.

На следующее утро Рис пришел, когда она еще спала. Она проснулась от запаха жарящейся яичницы с ветчиной. Она помчалась в туалет, где ее опять стошнило.

— Должно быть, вы вчера здорово накачались. — Опустившись на корточки подле нее, он вытирал ей лоб.

— Это уж точно, — жалобно простонала она. Он помог ей вернуться в постель. — Прости, Рисбо, у меня нет аппетита.

— Ну и горазды же вы пить, девочки. Вам мужиков перепить — раз плюнуть.

Ничего подобного, хотела ответить она. И не потому, что мы женщины, а потому, что нам уже не двадцать пять. После этого мы несколько дней приходим в себя. Она подумала, не сказать ли ему: Рис, у меня будет ребенок. Ты на время оставишь работу, чтобы помочь мне вырастить его, пока я буду писать свой роман, ладно? Она глянула на него: он лежал рядом с ней, рукой подперев голову. Возможно, он согласится. Возможно, станет с радостью ей помогать и возненавидит ее лишь многие годы спустя.

Она ущипнула его за нос:

— Вчера Айша спрашивала, не подпишешь ли ты несколько фотографий для Конни и Ричи.

— Это ее дети?

Анук закатила глаза:

— Ты слишком много травки куришь. — Боже, она ведет себя, как мамаша. — Детей Айши зовут Адам и Мелисса. Я тебе сто раз говорила. Конни ты видел на барбекю. Юная блондинка. Прелестная девочка, очень милая. Помнишь?

— Смутно.

— А Ричи — ее дружок.

— Да? — Нотки сомнения, прозвучавшие в его голосе, заинтриговали Анук.

— Что?

— Я думал, он голубой.

Голубой? Какая глупость. Нормальный парень, просто скучный.

— Ну, ты совсем зазнался.

Рис оскорбился:

— Я не то имел в виду. Просто мне так показалось. — Он лукаво посмотрел на нее: — У моего поколения нюх на геев — не то что у вас, старичков.

Она рассмеялась:

— Не хами, не такая уж я старая. Как бы то ни было, думаю, ты ошибаешься. Но на всякий случай подпиши им обоим фото, где ты с оголенным торсом. Если только твой нюх не подсказывает тебе, что эта девочка — лесбо.